Виктор Коклюшкин - Алло, Люся, это я! (сборник) Страница 18

Вот и все.

О голубях автора

На сдачу, за копейки, взял монаха обкорнованного. Выдернул обрезанные перья, чтобы выросли новые, подобрал голубку – бьет ее, подобрал другую – тоже. Оставил в покое, а когда маховые перья отросли в две трети, решил обгонять. Думал, хватит у него сил не разбиться и спланировать на крышу голубятни. Стая садилась, и я, стоя на крыше 4-х этажного нашего дома, подбросил его.

Стая села, а он – тяжело и упорно полетел прямо. Туда, где напротив кинотеатра «Форум» дом с башенкой… и где ему обрезали крылья.

Две страницы

Было это так давно, что, вспоминая то время, все дни теперь представляются солнечными и радостными. Работал я тогда выпускающим в издательстве. Располагалось оно на тихой улочке в старом двухэтажном особнячке.

Наш производственный отдел занимал на втором этаже одну комнату, вероятно, бывшую спальню, потому что, как только я приходил на работу, мне сразу хотелось спать. И я торопился быстрее покинуть издательство, что вплотную совпадало со служебными интересами. Рукопись, верстка, сверка, чистые листы, сигнальный экземпляр – все это, вызывающее в душе писателя благоговейный трепет, я носил в кирзовом портфельчике из издательства в типографию и обратно, и самая хорошая для меня книга была та, где меньше листов.

Хорошо было весной или в золотую осеннюю пору не торопясь брести переулками, разглядывать афиши, газеты. Или в дождь сидеть в пустом утреннем кафе и смотреть, как по тротуарам бегут куда-то по лужам люди.

В типографиях работало много молодых разговорчивых женщин. Если я попадал в обеденный перерыв, я пил с ними чай. Случалось, ходил для них в магазин, а чаще просто слонялся по цехам. Дни катились один за другим плавно и легко. А то, что они катятся легко лишь под горку, я еще не знал. Это теперь, как только мне становится хорошо, я сразу настораживаюсь и смотрю по сторонам.

А тогда, в тот солнечный, жаркий июльский день, я, широко улыбаясь, вошел в типографию и выложил на стол технолога по набору рукопись, в которой, как тут же выяснилось, не хватало последних двух страниц. В портфеле были еще пирожки в промасленной бумаге, сырые плавки и в углу мятая пробка от кефира. А двух страничек не было.

Технолог Мария Петровна – добрая женщина, после того, как я достал пробку и пирожки, сказала, чтобы я не волновался и позвонил своему начальнику. Я позвонил. Василий Владимирович – человек мягкий и болезненный, обреченно сказал: «Я так и знал!», а потом замолчал, видимо, полез за валидолом.

Я представил, как он кладет в рот таблетку, и закричал в трубку: «Василий Владимирович, не волнуйтесь! Они здесь, здесь они!»

Мария Петровна глядела на меня внимательно, словно я ей колбасу из магазина принес, но сдачу отдать забыл. Я поспешил и ее заверить: «Я сейчас все принесу!»

Забрал рукопись, вышел из типографии и сел тут же неподалеку на бульваре на лавочку. И стал вспоминать, где мог потерять страницы: на пляже или в кино? В кино я только купил билеты на вечер, они вот – в кармане. На пляже? «Точно! – вспомнил. – Когда я съел там один пирожок, чем-то вытирал руки…»

Рядом в песочнице малыши лепили куличики, пенсионеры на соседней лавочке играли в шахматы. «Хорошо быть малышом или пенсионером», – подумал я и немного успокоился. А когда человек спокоен, ему легче принять нужное решение. И я решил сам дописать те две страницы. Вспомнил автора рукописи – писателя в очках и с привычкой почесывать за ухом, и окончательно утвердился в своем намерении.

Рукопись обрывалась на словах «Он решил завтра же…» Как я разобрался, речь в книге шла о строительстве завода и о любви. Завод построили, но вот вернулся ли главный герой к своей жене, оставалось неизвестным. Сначала я подумал, что вернулся. А потом засомневался: два дела в одной книге не могли кончиться удачно.

Съел пирожки, выбросил из портфеля пробку и подумал: «А что – мне больше всех надо? Пускай вернется, а если ему не понравится, уйдет опять!» Достал записную книжку и на пустых страничках «Э», «Ю», «Я» продолжил: «…вернуться к своей жене, но не навсегда».

Написал и тут же остро ощутил, что больше не смогу сочинить ни слова. От робкой попытки описания природы: «Было лето, было жарко, хотелось кваса, а его не было», сразу отказался.

Я почти физически чувствовал, как стрелки часов, завершая круг, затягивают на мне петлю. Надо было срочно что-то делать! Вспомнил школьные уроки литературы, сочинения… и спасительная мысль пришла сама собой – списать!

В библиотеке на просьбу получить книгу про строительство и любовь мне охотно выдали целую стопку. Привычно, как сочинение из учебника, заменяя осень на весну, Петра Филипповича на Филиппа Петровича, я переписал последние две страницы из книги, где фотография автора походила на того писателя в очках.

В типографии, пока секретарша Танечка маникюрила свои ноготки, я выстукал на пишущей машинке две странички и с облегчением сдал рукопись технологу.

И вроде бы все сошло удачно, но с того дня поселилась во мне ноющая тревога. Я старался быстрее возвращаться из типографии в издательство и с порога вопросительно заглядывал в глаза Василию Владимировичу. Первым кидался к зазвонившему телефону. И что же? Мое поведение Василий Владимирович истолковал неправильно, меня скоро перевели на повышение, и я уже больше не ходил по типографиям, а сидел за канцелярским столом и поглядывал в окно, как птичка из клетки.

А книга та, как ни удивительно, вышла с двумя моими страничками. Я часто вспоминаю тот случай и думаю: может быть, я переписал две страницы у того же самого писателя, тем более что они и внешне были похожи? А может быть?..

«Нет, – всякий раз невольно теряюсь я, – тут определенно какая-то загадка!»

Давно это было. Так давно, что, кажется, и не было никогда…

Берегом реки

Когда я бываю в гостях у Феофанова, я всякий раз удивляюсь: как, в сущности, мы еще мало знаем друг друга. Вот, например, в прошлое воскресенье я стал очевидцем удивительного события. Мы собрались у Феофанова по случаю его кандидатской диссертации, которую он решил начать писать с понедельника. И вот после того, как все его горячо поздравили и пожелали успешной зашиты, Феофанов вдруг сказал:

– Диссертация – это, конечно, хорошо, но вот о чем я думаю: а способен ли я на настоящий мужской поступок? Вот, например, если бы я шел берегом реки, а в реке тонул человек, смог бы я…

– Зимой или летом? – уточнила жена Горемыкина.

– В лютый мороз! – сурово проговорил Феофанов.

– Я бы сделал так, – сказал, поднимаясь из-за стола, Горемыкин, и руки у него от волнения дрогнули. – Я бы… незамедлительно бросил утопающему подручное плавсредство, а сам бросился к телефону!

Он сел, и в комнате повисла тишина. Жена Горемыкина нежно взглянула на него и ближе подвинула ему тарелку с салатом.

– А я!.. – сказал, медленно поднимаясь с места, Сергачев.

– Что?! – невольно вырвалось у всех.

– А я… – густея голосом, проговорил Сергачев. – Снял бы ботинки, шапку, шарф…

– Пальто оставь! – крикнула его жена.

– …пальто, – неумолимо продолжал Сергачев, – пиджак… и – подал руку помощи утопающему!

Я видел, как запылали женские лица и нахмурились мужчины, и сам непроизвольно сжал кулаки и расстегнул на пиджаке одну пуговицу.

Но тут поднялся над столом Кузьмин, ослабил галстук и глухо произнес:

– А я бы подал руку помощи утопающему, а затем десять километров нес бы его на спине до ближайшего медпункта, теряя силы и сбиваясь с пути!

– Почему десять? – спросила жена Горемыкина, но ей никто не ответил, так все были поражены поступком Кузьмина.

– А я! – выкрикнул из-за стола самый молодой из гостей Воронков Сережа. – Я бы последней спичкой развел костер, вскипятил воду и…

– Искусственное дыхание… искусственное дыхание… – шепотом громко подсказывала ему мама.

– И сделал искусственное дыхание.

– Вениамин! – толкнула меня в бок жена. – А что же ты?! Что же ты молчишь?!

– Друзья! – сказал я, вставая. – Неудобно говорить про себя правду, более того, я рискую показаться нескромным, но я бы не только развел костер, я бы остро отточенным топором срубил бы несколько сухостойных лиственных деревьев и сделал избушку-времянку, где можно было бы обсушиться и прийти в себя. А затем отправился бы в ближайший населенный пункт за помощью и бесстрашно шел бы двое суток сквозь пургу и снежные заносы.

Когда я закончил, Феофанов молча вышел из-за стола и, не стесняясь, трижды обнял меня.

А потом сказал:

– Вот какие есть на свете люди! И я горд и счастлив, что это мои друзья! Что касается меня, теперь я уверен – я поступил бы так же!

– Вот живешь рядом с человеком долгие годы и не знаешь, что он за человек! И только в особенные минуты видишь, как щедр, отважен и богат он душой! – молитвенно проговорила жена Феофанова…