Владимир Бабенко - Записки орангутолога Страница 19

— Я, — ответил мнимый Борман.

— Нож наточить можно?

— Можно. Заходи.

И я стал спускаться вниз.

Уже на втором этаже я подумал, что, вероятно, у препаратора снова испортился холодильник, так как чересчур крепко пахло тухлятиной. Я спустился на этаж ниже, в подвал, к железной двери, на которой был прикреплен неудачный рисунок крокодила. У двери запах еще больше усилился. Я позвонил. Но никто не отозвался. Потом где-то в недрах подвала послышался далекий выстрел, а затем и звуки приближающихся шагов.

— Это Вовочка. Корнет сказал, что он придет, — произнес кто-то за дверью. — Открывай.

— Ты спроси сначала, — возразили ему.

— Свои! Открывай! — крикнул я.

— Один? — спросили из-за двери.

— Один, — сказал я, — открывай.

Дверь открылась. За ней стояли двое младших научных сотрудников из отделов ихтиологии и энтомологии. У одного из них в руках была лупара — любимое оружие сицилийской мафии, а попросту обрез двуствольного ружья 12-го калибра.

Они впустили меня и закрыли дверь. Я двинулся за ними по длинному коридору, вдоль которого тянулись нескончаемые железные стеллажи, заваленные огромными китовыми костями. Коридор вел непосредственно в таксидермическую мастерскую — туда, где стояло точило и работал сам Корнет.

С красных кирпичных сводов коридора свисали белые кустики селитры. Из-под ног с бумажным шелестом во все стороны разбредались огромные тараканы — достопримечательность Кунсткамеры. Еще до революции они убежали от профессора энтомологии — любителя экзотических насекомых — и размножились в катакомбах Кунсткамеры. Сейчас эти членистоногие являлись живым украшением подземелья научно-просветительского учреждения.

В подвале-бомбоубежище по обе стороны от коридора располагались глухие, без окон, комнаты. Я заглянул в одну из них и понял, что именно здесь минуту назад гремели выстрелы, так как в помещении еще пахло пироксилином, а прикрепленный в центре комнаты кусок хозяйственного мыла был изрешечен дробью. К одной стене этого каземата был прислонен фанерный щит, на котором очумевший от тухлятины Корнет и забредшие к нему лаборанты и научные сотрудники из других отделов совершенствовали навыки обращения с холодным и огнестрельным оружием.

Из соседней комнаты раздавались душераздирающие крики, вполне соответствующие общей обстановке подземного застенка.

Я заглянул и туда.

Увы, картина, увиденная мною, мгновенно рассеяла все обаяние подвальной камеры пыток. Зато возникло ощущение мерзкого притона, так как несведущему зеваке могло показаться, что на не очень чистом полу два парня в белом исподнем грубо насилуют полураздетого третьего. На самом деле, это неутомимый энтузиаст восточных единоборств Паша с товарищем пытались увеличить гибкость суставов еще одного каратиста.

Через некоторое время красный, со страдальческим лицом любитель восточных единоборств встал с пола, его место занял Паша, развел ноги, за них ухватились поклонники карате. Паша издал первый крик, а я прикрыл дверь.

Еще в одной комнате располагался огромный — метра два в диаметре — заскорузлый деревянный барабан. Он был подвешен над землей на железной оси, проходившей через его центр. Сбоку на барабане виднелась маленькая дверца. Можно было подумать, что это древняя пыточная машина или самопальная центрифуга, с помощью которой препараторы тайно готовились в космонавты. Однако это была просто сушилка для шкур. Внутрь барабана загружали отстиранную звериную шкуру, засыпали пару ведер крахмала и вращали прибор. Шкура и сохла, и очищалась.

Наконец меня довели до таксидермической мастерской. Там, в углу у стены из красного кирпича, в куче мусора сгрудилось с десяток огромных крыс. На самом деле, это была великолепно сделанная биогруппа «Животные помойки»: кирпичи и объедки были из крашеного пенопласта, а крысы — прекрасно выполненные чучела. В другом углу стояло чучело удивительно длинного — как такса — кабана (Корнет выполнил пожелание генерала-охотника и увеличил размеры трофея). На висящей под потолком коряге очень натурально застыло чучело полоза Шренка (на самом деле, змея была живой), на стенах располагались посредственные репродукции картин Гойи, Кустодиева, Моне и Тициана (все — обнаженная натура) и низкопробная, но очень хорошего полиграфического качества порнография.

На полу лежала окровавленная туша молодой моржихи (дань зоопарка), которую облаченный лишь в длинный прозекторский резиновый фартук и армейские кирзовые сапоги разделывал мастер-препаратор Корнет, он же — автор реалистичной помоечной композиции, коллекционер картин в стиле «ню» и хозяин полоза.

Нет, школьное прозвище «Корнет» сейчас Алику явно не шло. Он возмужал и его рост — под два метра — сейчас больше соответствовал матерому кавалергарду. Красивое лицо Корнета (признанного секс-символа Кунсткамеры) было полной копией одного из фаюмских портретов, что висели в Пушкинском музее — такие же черные вьющиеся волосы, огромные карие глаза и небольшие усики. На Корнете, правда, не было белоснежной туники и золотого веночка в волосах. Я несколько раз говорил таксидермисту об этом сходстве, но он так и не удосужился проехать одну остановку на метро, чтобы взглянуть на своего древнеегипетского двойника. Корнет был постоянно занят либо разделыванием животных, обработкой их кож, костей и изготовлением чучел, либо любовью. О последнем его занятии ходили легенды. Этот подвальный Казанова был такой же достопримечательностью Кунсткамеры, как и огромные местные тараканы. Говорили, что этот Дон Жуан от таксидермии умудрился однажды заняться любовью прямо на газовой плите (правда выключенной), а однажды даже заставил покраснеть Мамочку, бросив свой очень нескромный взгляд вглубь ее декольте.

В препараторской витали сногсшибательные ароматы. На газовой плите (той самой) в огромных кастрюлях вываривались кости леопарда — для отдела остеологии, в ванной отмачивалась шкура волка — для экспозиции, а на сковороде шипело мясо недавно павшего в зоопарке горного козла — для сегодняшнего праздника. К тому же заметно пахла и сама моржиха.

Таксидермисты давно привыкли к этим запахам, а вот гости из других отделов полчаса ходили пришибленными, прежде чем и у них притуплялось обоняние.

Я попросил разрешения у Корнета наточить нож. Он кивнул в направлении угла, где стояло точило. Я включил рубильник, электромотор пронзительно завыл, наждачный камень завертелся, из-под лезвия ножа, которым предстояло резать колбасу, забила струйка оранжевых искр.

Когда я выключил инструмент, оказалось, что вовсю трезвонит звонок у входной двери. Корнет, безуспешно вытирая окровавленные руки о резиновый фартук, пошел открывать гостям.

Мастерскую навестил Теплов. Он, похоже, сменил ориентацию, так как за его спиной стояла стройная, чрезвычайно длинноногая, длинноволосая шатенка в облегающем свитере и джинсах. Судя по тому, как она по-особому прямо держала спину и выворачивала наружу ступни, можно было предположить, что она — балерина. Как выяснилось позже, Теплов, действительно, вот уже месяц как изменял нетрадиционному балету с традиционным. Эта связь зашла настолько далеко, что малаколог решил помочь классическому искусству, а точнее хореографу балета «Чайка», материальной базой — непосредственно птицей.

Роль чайки (имеется в виду птица) в этом балете была поистине трагической. Грубый Треплев в финале своего танца бросал застреленную им чайку к ногам Нины Заречной. Потом она бережно поднимала птицу и исполняла свою партию. За два года таких плясок единственное чучело чайки настолько истрепалось от ежедневных ударов об пол, что однажды во время лирического танца героини у птицы оторвалось крыло и зрители решили, что Нина такая же садистка, как и Треплев. Чайку постоянно штопали, бросали не на пол, а на специальный незаметный для зрителей матрасик, но, несмотря на эти ухищрения, чучело стремительно ветшало.

Его попытались заменить поролоновой копией, но режиссер копию отверг — уж больно она походила на большую белую мочалку. Именно в это время Теплов, к счастью, сменил свою ориентацию и пришел на их спектакль.

Специалист по моллюскам, познакомился сначала с хореографом, а потом и с длинноногой Заречной. Теплов обещал помочь и договорился с препаратором, чтобы тот, когда представится случай, сделал для «Чайки» чайку.

Случай представился. Олег из отдела орнитологии прошлым летом добыл в Арктике огромную морскую чайку-бургомистра по размерам раз в пять больше той птицы, которую в свое время, по версии Антона Павловича в средней полосе России метким, профессионально-орнитологическим выстрелом из ружья свалил Треплев.

Юра выцыганил соленую шкуру бургомистра у Олега и самолично передал ее Корнету. Препаратор сделал из шкуры бургомистра для балетной труппы вполне пристойное чучело. Вот за ним-то сегодня вместе с примой и пришел Теплов.