Владимир Бабенко - Записки орангутолога Страница 20

Юра выцыганил соленую шкуру бургомистра у Олега и самолично передал ее Корнету. Препаратор сделал из шкуры бургомистра для балетной труппы вполне пристойное чучело. Вот за ним-то сегодня вместе с примой и пришел Теплов.

— Здравствуй, Юра — сказал Корнет, плотоядно разглядывая прячущуюся за Тепловской спиной балерину. Прима, зажав рукой свой нос, с опаской рассматривала распластанную на полу моржиху и окровавленные руки препаратора.

— За чайкой пришел? Сейчас достану, — с этими словами Корнет повернулся на 180 градусов и шаркая кирзовыми сапогами и вытирая руки грязнейшим полотенцем, побрел к шкафу.

Балерина после его разворота, обнаружив, что фартук прикрывает голого таксидермиста, как Геллу из романа Булгакова «Мастер и Маргарита» только спереди, сразу же забыла про запах и застыла с неприлично открытым ртом.

— Ничего страшного, — негромко сказал Теплов наклонившись к остолбеневшей девушке. — У каждой профессии своя одежда, так сказать, униформа. У вас — это пачки и пуанты, а у этого..., ну, в общем, ничего страшного. Тем более, что он сейчас повернется.

Корнет действительно повернулся и подал Юре белоснежную, но огромную как гусь чайку.

— Нате, пляшите с нею, — сказал Корнет балерине. Потом, уловив ее взгляд на своем фартуке, спохватился, ударил ладонями себя по чреслам, пытаясь таким образом обнаружить брюки (при этом раздался звук, как от хорошей пощечины), и, ничуть не смущаясь, произнес:

— Извиняйте, жарко у нас здесь, особенно, когда работа такая, — и он кивнул на моржиху. — В таких условиях — это самая лучшая одежда. — И он кокетливо поправил бретельку фартука на своем плече. — Хотите по отделу проведу? На экскурсию. Здесь у нас очень много занятных вещей. Вон — змея, — Корнет толкнул подвешенную корягу и полоз, лениво приподняв голову, зашипел, а балерина взвизгнула. — Вон — крысы, — и он показал на стоящую в углу биогруппу. — Хотите одну подарю? — Балерина замотала головой. — Или наши тараканы. Во!

В это время, как на заказ, из-под шкафа, не торопясь, вышел огромный таракан. Потом в недрах подвалах прогремел очередной ружейный залп, а из комнаты, где тренировались каратисты, истошно заорал Паша.

Балерина, торопливо схватив чайку, ринулась к выходу.

— Дайте телефончик! — прокричал Корнет вслед приме. — Или лучше вечером приходите! У меня еще одна птичка есть!

Следом за девушкой, мурлыча себе под нос слова известной бардовской песни «Не гляди на зад, не гляди», пошел и Теплов. Причем мне, например, было непонятно, кого он имел в виду на сей раз — уже приму или еще Корнета.

Я вспомнил, что где-то в Кунсткамере ожидают наточенный нож, чтобы резать общественную колбасу, и отправился в обратный путь — относить инструмент.

В трехмерном лабиринте Кунсткамеры праздника пока не чувствовалось. По крайней мере, в отделе энтомологии вовсю кипела работа. Неугомонный отец Федор разбирал огромную старинную фарфоровую раковину умывальника. Вокруг лежали молотки, разводные ключи и прочие сантехнические орудия.

Я вспомнил, как он собирал стол в отделе герпетологии и попытался проскользнуть мимо. Но энтомолог заметил меня и попросил подсобить.

Мы вдвоем еле сняли с постамента раковину и поставили ее на пол. После этого отец Федор ринулся к открывшемуся зеву чугунной трубы и стал быстро, но осторожно вычерпывать оттуда мутную жижу и сливать ее в большую банку.

— Типовой экземпляр уплыл. Единственный в своем роде, больше нет такого, — пояснил он мне свои манипуляции. — Нам из Польши жужелицу прислали для определения. Заспиртованный экземпляр. Написали, что это вроде бы новый вид. И попросили меня проверить. Я жука вымочил, чтобы потом препарировать, стал промывать, а он взял и уплыл. В канализацию. Вот сейчас я его и ловлю. Может он, в этом колене застрял. Если не найду, то скандал будет. Международный.

Я со своим ножом побрел дальше, вспоминая слова Шерлока Холмса, что у каждого есть свое дело, и только у меня сегодня работы не было.

Путь к ихтиологической лаборантке, ждущей меня с наточенным ножом лежал через экспозиционный зал.

Несчастные экскурсоводы даже в праздник были перегружены. Проводя по несколько экскурсий в день, эти работники Кунсткамеры свои объекты и места их расположения знали наизусть, поэтому не глядя тыкали указкой в витрину, точно попадая в нужный вид птицы, бабочки или лягушки.

Голос у всех экскурсоводов был поставлен хорошо, как у дикторов радиовещания Советской Эпохи.

Вот и сейчас один из них, Коля (курносый, с длинными, собранными на затылке в пучок волосами и сложно закрученными в стиле Сальватора Дали усами), с ничего не выражающем лицом и голосом, совершенно лишенным всяких эмоций, проводивший сегодня уже как минимум пятую экскурсию, не глядя на плотную стайку притихших малышей и молчаливый частокол стоявших сзади учительниц и родительниц, вещал про тайны живой природы.

Эти экскурсии-лекции я слышал неоднократно. Но сегодняшняя несколько отличалась от остальных, вероятно, потому, что экскурсовод накануне праздника уже успел зайти к Теплову и попробовать одну из его замечательных настоек. Поэтому Коля вел экскурсию, так сказать, эндогенно. Он ушел в себя, полностью доверившись годами выработанному автоматизму и не обращая внимания на экзогенные раздражители, в частности, на чередующиеся ряды витрин. Поэтому я, остановившись невдалеке, с удовольствием прослушал краткую, и, кстати, очень хорошую лекцию об огромной тридакне (при этом экскурсовод, не оборачиваясь к витрине, тыкал указкой в камчатского краба), а затем, переведя присмиревших ребятишек к другому стеллажу, так же четко доложил о жизни глубоководного кальмара, водя указкой за своей спиной по стеклу витрины, где расположились пауки и скорпионы.

Начало его повествования о рыбах было тоже впечатляющим.

— А вот это скат манта, — произнес экскурсовод и, не поднимая головы, махнул указкой вверх, в потолок. — Рыба такая огромная, что обычно посетители ее просто не замечают.

Малыши и взрослые задрали головы и по их глазам я понял, что они тоже не заметили огромную манту.

Я посмотрел вверх. Колоссального как самолет ската, который должен был висеть на тросах под самым потолком, не было. Я вспомнил, что еще вчера, его сняли и куда-то увезли реставраторы. Но я не стал говорить об этом Коле и пошел дальше — в отдел к ихтиологам — отнести нож, чтобы наконец-то нарезать колбасу.

В рыбном отделе пахло формалином, а на полках стояли банки с зафиксированными экспонатами. При этом поголовно все рыбы были серого цвета — под действием фиксатора все великолепные краски водных обитателей исчезли. От серости экспонатов, стройности рядов банок и казенного запаха формалина в этом отделе было скучно. Заждавшаяся лаборантка взяла у меня нож и принялась за колбасу. Я хотел было сразу уйти туда, где было веселее, например, к Теплову, но увидел лежащий на столе последний номер газеты «Известия». Там на фотографии была рыба (какую еще газету могли держать в отделе ихтиологии!). Рыба как рыба, такая же серая как и все остальные. Только вот глаза какие-то неестественно выразительные. Прямо человеческие.

— Это что? — спросил я у лаборантки.

— Новый вид. Вон в банке на третьей полке стоит с самого краю. Да нет, слева. В прошлом году шеф в Туркмении нашел. Серьезное научное открытие, между прочим. Слепой пещерный голец называется.

— Слепой? — спросил я, — с такими-то глазами? Как у Софи Лорен!

— А это в «Известиях» их приделали. Шеф в газету и текст, и фотографию рыбы дал. А редактор текст не прочитал и решил, что эти зоологи что-то с выдержкой напутали, вот глаза на фотографии и не вышли. Он и приказал ретушеру исправить изъян. Тот и постарался. Хорошо еще, что ресниц не нарисовал.

Я пошел к Теплову. По дороге я наконец понял, чьи глаза мне напомнили органы зрения пещерного гольца, — сегодняшней балерины! — и ускорил шаг.

Я нередко заходил к Теплову и в будни — выпить аперитива. А в праздники у него был особенно богатый набор алкогольных напитков. Кроме того, мне очень понравилась его балерина. Хотелось взглянуть еще раз. В том числе и в ее глаза.

Но я опоздал. В комнате под картиной «Морские улитки» за огромным столом в облаке импортной парфюмерии (все что осталось от примы) сидел одинокий Юра и рассеянно теребил в руке белоснежное перо. Неграмотный в орнитологии человек сказал бы, что это перо белого лебедя, но это было перо чайки-бургомистра. Но и с ним Юра был очень похож на поэта века сочинявшего стихи прекрасной даме. Но я-то знал, о чем он думал. Он всегда об этом думал. Впрочем, может быть? об этом тоже думали и поэты XVIII века, сочинявшие стихи прекрасной даме. В кабинете Юры заунывно кричали из террариума жерлянки — новая земноводная любовь Юры.

— Вот так-то Вовочка, — грустно сказал он мне. — Видел ли ты когда-нибудь конечности такой длины?