Виктор Коклюшкин - Алло, Люся, это я! (сборник) Страница 20

Бабы, повздыхав и поохав, вернулись в свое привычное миропонимание, мужики поухмылялись и принялись с еще большим старанием стучать костяшками домино, а я уже больше полувека не могу забыть: тот день. И… по-детски горжусь, что у нас во дворе жили такие люди!

Свет в окне

Жили-были муж и жена. Он писал стихи, она смотрела ему в рот, он жаловался, она внушала уверенность. Ему в его силы. У него не получалось, он винил ее, потому что она под боком и далеко не надо ходить, чтоб выплеснуть свое недовольство. Она винила себя, вспоминая, что тогда-то надо было сказать то-то, а вот тогда непременно – как же она не догадалась! – сделать то-то, и все было бы хорошо: его бы признали, печатали, и они наконец зажили бы счастливо, ну, если не счастливо – достойно уж точно. Достойно его таланта и ее любви.

А потом они развелись, подвернулась ему смазливая дурочка, а потом другая – два раза женился, как цеплялся за соломинку, а соломинки, выяснялось, цеплялись за него, он ведь изображал из себя крепкую личность, и знакомые у него все знаменитости и успешные, а ему они: Петьки, Саньки, Таньки. Придет дурочка с ним в ЦДЛ, хлопает глазками, ходит тихо, боится, как бы слова глупого не сказать, а слов глупых, оказывается, там водопады! Вот поди и разберись!

На третий раз ему повезло. Если в предыдущие разы умудренные папы-мамы терпеливо воспринимали не новенького зятя, дочкам своим потакали в их заблуждении, третий тесть не потакал – за горло взял. Купил квартиру, машина у дочки была и неплохая, справил свадьбу не широкую, но солидную, и сказал с чугунной угрозой: «Не балуй, я этого не люблю». И он, наш поэт, баловать перестал. На должность с тестиной помощью устроился, их много, этих должностей, появилось в девяностых, если свой человечек – будет тебе должность! Только верно служи хозяину. Свой карман набивай, а в его – не гляди!

И он служил, толстенький стал, гладенький, наденет костюм за две тысячи долларов, иначе при его работе нельзя, а пуговка средняя на пиджачке не застегивается, вот недавно еще застегивалась, а вот уже, чтоб застегнулась, животик втягивать приходится. В фитнес-клуб не хочется, а ходить надо, диету соблюдать. Проблемы…

А как же она? Горевала неутешная, что греха таить – покончить жизнь самоубийством собиралась. Квартирка-то у нее на 12-м этаже, выйдет вечером на балкон, смотрит вниз, а там – деревья, был бы асфальт, может, и решилась бы, а так – деревья, а если смотреть вдаль – огни, огни… окна светятся, а за окнами люди разные: семейные, счастливые или вот, как она, в тоске.

И невзначай получилось, в апреле это было, взялась она представлять, как живут эти люди: ругаются, милуются, детей воспитывают и… вроде теплее на душе стало, будто они ей все близкие, чуть не родные. Представит, потом забудет, а потом, чтоб не забыть, записывать начала, да так ловко: и с сочувствием и с улыбкой. И к концу года, а писала она самозабвенно и хватко – характер-то упорный! – налепила рассказиков с полсотни, и название сразу нашлось, будто с потолка упала строка из песни известной «Вот и окна в сумраке зажглись…».

А жизнь уж так устроена, если у пьяницы денежка в кармане появится – обязательно собутыльника встретит. И наша писательница шла по Мясницкой и Кольку встретила, свидетелем на свадьбе у них был, тоже когда-то писал, а теперь редактором в издательстве, как выяснилось. Седина уж в волосах, а взгляд такой же грустно-снисходительный, словно живет он на свете не сорок, а три тысячи лет. Слово за слово, хотя какие это слова – фантики без конфет: «Как дела?» – «Нормально. А ты?» – «Нормально». И что удивительно, если бы она знала, что он в издательстве, – не сказала бы, самолюбивая очень, а тут возьми и брякни, чтоб не показаться женой брошенной, дурой безмозглой, на вопрос: «А что сейчас делаешь?» – «Книгу написала». «Ну так покажи», – сказал свадебный свидетель.

Наутро, февраль был – мело, мело… Понесла она рукопись в издательство. И пока несла, то ей казалось, что она написала нечто великолепное, то – дрянь. Отнесла и готова была уже сквозь землю провалиться от стыда, а ее через недельку позвали договор подписывать. И летом, в июле, книжка вышла. Ладненькая на вид и с фотографией на обложке.

Надо сказать, фотографию она подбирала долго: здесь слишком молода, тут тень под глазами, а на этой… Мало ли что не нравится женщине в своей фотографии, одна, помнится, даже сказала: «Мне не нравятся тут туфли», я говорю: «Их же не видно», и услышал: «На фотографии не видно, но я-то знаю, в чем я была!»

Долго выбирала она свое изображение и как-то не сразу сообразила, что можно вырезать из фотографии, где они вдвоем – она на ней такая счастливая, красивая. Взяла ножницы и отрезала. И теперь эта фотография на обложке, а под ней слова: «Вот и окна в сумраке зажглись…». И смысл получается, будто окна зажглись в ее судьбе.

И хоть тираж небольшой – три тысячи, а куда ни зайдет она: на Новом Арбате в книжном, на Тверской, в Библио-Глобусе, везде ее книги есть! И что уж совсем ее сразило – у нее же фамилия на «П», стоят рядом с Пушкиным, Платоновым, с «Доктором Живаго» Пастернака.

А как это сразило бывшего мужа! Детективы он своей нынешней покупал, не чтоб читала, а чтоб молчала. Зашел в книжный на Тверской, чтобы новый купить и будто в лоб ему поленом. Лежит на прилавке книга, и с нее смотрит его бывшая жена! Счастливая, красивая, а его – он фотографию сразу узнал – рядом нет. Взял книгу в руки, а руки трясутся, положил, опять взял, полистал, ничего не понимая, потому что взгляд выхватывал только отдельные слова, купил. А когда пришел домой и жена крикнула с кухни: «Это ты?!», сунул книгу на вешалке под пальто и лишь потом сказал: «Я, я!»

Вечером жена поехала к отцу, а он стал читать. Ему было бы легче, будь там написано про него, что он такой-сякой, как это сейчас водится, но даже намека не было на его имя, фигуру, привычки, словно бывшая жена отрезала его не только с фотографии, а и вообще из жизни.

На этом бы все и закончилось, не рвись он когда-то в поэты, захлопнул бы книгу, повспоминал, повспоминал, да и успокоился, а тут дело посерьезнее. Здесь: «Как посмела?! Почему не я?! Бездарь, и туда же!» Почувствовал он свое унижение, хоть никто его и не унижал, даже валокордин пришлось пить. Накапал 30 капель, выпил, а потом открыл холодильник, достал водку, да и хватанул стакан!

Не помогло. Он – второй, смотрит в стену, а видит лицо на обложке. Супруга пришла, он на нее ополчился: «Почему долго?! Где была?! Из-за тебя ни на чем не могу сосредоточиться!» Она ему: «Ты уж сосредоточился без меня, смотрю, напился!»

Утром, хотя какое утро – одиннадцать! – поехал на работу, проезжал мимо книжного, «Буква» называется, думает: «Тут нет». Припарковался, зашел в магазин – вот она стоит книга, а с нее – его бывшая лыбится!

И одолела его мания: как увидит книжный, думает: есть там книга? Очень хочется ему, чтобы не было. В один заглянул – нет, на всякий случай спросил: есть такая? Ему говорят: «Сейчас на компьютере посмотрим. Вот две штуки еще остались».

И тут наш рассказ подходит к тому, что и подтолкнуло к его написанию. Стал он, наш герой, эти книги покупать, безумствовал. И даже базу под безумство свое подвел: «Если я ношу костюм за две тысячи долларов, почему я не могу доставить себе удовольствие и за тысячу-полторы скупить часть тиража, хоть из центральных магазинов? Чтоб не мозолили они глаза! Чтоб!..»

Как шпион он надевал очки, менял костюмы, опасаясь быть замеченным; набив багажник, отвозил книги на дачу, не зная пока, что с ними делать, и откладывая на потом.

А она, наша писательница, втайне пугавшаяся, что ее сочинение никому не нужно, потому что не детектив и не эротика, тоже заходила в магазины посмотреть, как ее книги расходятся, и если поначалу стояли на полках, будто гвоздями прибитые, в последнее время как пылесосом их вытягивало. Подруга объясняла: «Это сарафанное радио действует: один купил, ему понравилось – он другому советует».

И свадебный свидетель, поседевший Коля, удивлен, вроде как руку помощи протянул утопающему, а вытащил из воды Геркулеса.

В издательстве тоже призадумались: ни на что особенное не рассчитывали, и такой спрос! И стали допечатывать тираж. Бывший муж покупает, не в силах остановиться и совладать с собой, со склада отгружают, а писательница наша, раз такой успех – вдохновилась и села за роман!

Напишет она его или нет – не знаю, скорее всего, напишет, главное, жизнь ее изменилась так круто, что соседка недавно спросила украдкой: «Вы что – подтяжку сделали?» «Нет, – испугалась наша писательница. – С чего вы решили?» «Ну вид у вас такой… помолодевший». А муж соседки, уверенный, что если бы он возглавлял государство, то пенсия была бы у всех, как зарплата у футболистов «Челси», сказал своей жене, для убедительности постучав по своему лбу: «Влюбилась! Непонятно, что ли?! Я тоже, когда влюбился!..». «Когда?!» – насторожилась его жена. «Давно! – сказал он. Подумал и добавил: – Так давно, что я уж и не помню когда!»