Максим Михайлов - Двухгадюшник. Рассказы Страница 25

«Выстрел!» — доносится через пробитый радиоволнами эфир напряженный голос Одессы. За спиной сплошной гул, будто стая гигантских шершней рвет крыльями горячий воздух. Шесть дымных грибов один за другим вырастают на линии чужих окопов. Сейчас там ад! Рукотворный локальный ад, до которого далеко безобидному фантазеру Данте. Криков не слышно — далеко! Но они кричат, наверняка, как-то работал в непосредственном контакте, слышал, перекрикивали разрывы. До сих пор их вопли в ушах стоят.

Комбат в училище: «Как отличить артиллериста от ракетчика? Не знаете, салаги? По голосу — артиллерист должен перекрикивать залп стреляющей батареи!» Шутка, конечно, перекричишь, как же! Не даром давая команду на беглый огонь, старший офицер батареи всегда уточняет расход снарядов на орудие. В процессе полуоглохший, одуревший от пороховой гари расчет уже не остановить уже сложно, как автоматы будут лупить с максимально возможной скоростью, пока не расстреляют указанную норму. Куда полетят «подарки» не их дело, от них требуется только скорость. «Выстрел!», наводчик с обезьяньей ловкостью отскакивает в сторону от прыгающего лягушкой лафета, третий номер уже с прижатым как младенец к груди снарядом, плевок воняющей сгоревшим маслом гильзой, в сторону ее, новый снаряд дослать толчком, лязг затворного клина. «Выстрел!», и все сначала. До тех пор пока хватит сил, или не будет команды «Стой! Записать, цель 101, опорный пункт!»

Расход снарядов на подавление взводного опорного пункта — 800 штук, по учебнику. Подавление значит вывод из строя порядка 70 процентов бойцов противника. Размечтался, кто тебе столько снарядов даст? Здесь как по учебнику не прокатит, особенности рельефа, да и напротив не взвод, а минимум батальон, да усиленный танками и «Градами». Так что оборотку при любом раскладе дать смогут. Вот сейчас и врежут, как только очухаются. Хорошо на батарее за горой, безопасно. Летят снаряды, летят, перемалывают траншеи напротив, мешают в кашу человеческие тела, бревна блиндажей и землю с брустверов.

Несколько дней назад бригада конфедератов при поддержке местных интернациональных бригад сунулась было здесь на прорыв, но откатилась обратно, умывшись кровью по самое не могу. И настал черед позиционной войны, того самого подавления опорного пункта.

Считаю снаряды, вроде все уже, норма. Вот взвыли последние, черт, крайние, поневоле станешь суеверным. Тьфу, три раза! Наконец оглушающая тишина, сегодняшнюю норму отработали. Мешком плюхаюсь на влажный песок дна окопа. Черт бы побрал эти дожди! Как я ненавижу осень! Лежу носом в луже и выжидаю, сейчас время алаверды от соседей, что-то медлят… А нет, уже началось, с той стороны нарастает тонкий визг, с приближением снаряда переходящий в мощный гул. Полетели… Эти долбят без пристрелки, а потому попадают чаще всего пальцем в ж…, э, в небо! На один раз рассчитанных установках далеко не уедешь, условия стрельбы каждый день меняются, пересчитывать надо. Но видимо лень, так что палят в белый свет как в копеечку. Однако все равно бодрости не прибавляет. По всем наставлениям и учебникам мне бы сейчас самое время наблюдать, засекая огневые точки, но дураков нет, на дне окопа как-то комфортнее. Да и чего там засекать, видел уже, с обратного ската долбят, не вычислишь. «Пан! Смотри там! Откуда они лупят? Вот бы засечь гадов!» — наушник рации шипит голосом Одессы. «Пошел на хер, урод! — ору в ответ, — Ползи сюда сам и засекай! Здесь головы не поднять!»

Вздрогнула земля, посыпалась какая-то труха с бруствера. Долетели гостинцы. Грохот разрывов. Господи, пронеси… Черт, молитву бы какую вспомнить, нет, не вспоминается. Еще толчок, еще. Перегруженные барабанные перепонки отказываются работать. Ощущение, что земной шар раскалывается на части. Да уймитесь вы наконец, уроды! Хватит! Какой там! Видно сильно мы их разозлили. Близкий разрыв, воздух нашпигован свистящим железом. С бруствера осыпается целая лавина песка. Глубже вжимаюсь в плещущуюся на дне окопа вонючую жижу. Бабах! Вашу мать, я же выше линии наших траншей! Куда целитесь, засранцы! Двоечники! Руки оторвать, а глаза повыкалывать, один хрен ничего не видите! Ниже прицел, уроды, ниже! Блин, пойти что ли к ним на полставки подработать. Убьют же так придурки! Ниже прицел! Ниже!!! Господи, помоги! А-а-а…

Ошалело вскидываюсь на постели и несколько минут не могу понять, где нахожусь. В голове настойчиво пульсирует: «Фух… Пронесло вроде…». Наконец глаза фокусируются на светящемся табло электронных часов. Без десяти пять. Однако незапланированно ранний подъем вышел сегодня. Приснится же такое! Не к добру видно, давненько этот сон не беспокоил. Энергично трясу головой, прогоняя остатки забытья, вытряхиваю из мозгов чертову батарею и полуобвалившийся окоп наблюдательного поста. Похоже помогает, объективная реальность уверенно заполняет рассудок, не давая ему вновь нырнуть в события почти пятилетней давности. На какое-то время перед мысленным взором еще задерживается Одесса, что-то орущий в гарнитуру рации, но вот и он тускнеет и, махнув на прощание рукой, соскальзывает в бездну небытия, за край моей личной микровселенной, туда, куда обычно рано или поздно уходят сны, без разницы приятные или нет.

Отбрасываю в сторону скомканное одеяло, и только тут замечаю, что вся постель разворочена и внешним видом напоминает сорочье гнездо. Видно изрядно побрыкался пока проснулся. Простыня сбита пропитанными потом скользкими комками. Какой идиот придумал шелковое постельное белье! Зато девчонкам нравится! Что тут может нравиться, кроме осознания, что оно на порядок дороже обычного? Лениво размышляя над этой проблемой направляюсь на кухню, где меня поджидает предусмотрительно заряженная с вечера кофеварка.

Немудреный холостяцкий завтрак — кофе с бутербродами окончательно приводит в чувство. Сегодня переломный день моей жизни и следует по максимуму быть в форме. Сегодня наконец все решится, да или нет, пан или пропал и прочее, короче кто не рискует тот не пьет шампанского. Пан или пропал? Нет, уж извините, по любому выходит Пан! Хорош калмбурчик? «Пан» — личный позывной, прилипший еще с училищных времен. С тех пор так сросся с ним, что и в мыслях уже не зову себя по имени.

Возвращаюсь в комнату, ныряю под кровать и извлекаю закрытый на кодовый замок кейс. Щелкает, откидываясь, крышка. Внутри пять толстых пачек банкнот. Пятьдесят тысяч зеленых. Для кого-то, наверное, вовсе даже не поражающая воображение сумма. Для кого-то, но не для меня. Из кожаного нутра кейса смотрят хорошая квартира с евроремонтом, собственная, а не съемная, приличная машина, счет в банке и пусть маленькое, но свое дело, а значит свобода, независимость, обеспеченное будущее. Только одна загвоздка, эти деньги не мои, они мне не принадлежат, они не принадлежат даже Одессе. Это деньги банка. Кредит, взятый Одессой под шикарную пятикомнатную квартиру его покойных родителей. Кредит, взятый для развития нашей с ним фирмы, для обеспечения контракта на поставку сахара из Краснодара. Контрактом занимался я, он липовый от начала до конца. Ребята из Краснодара в жизни не имели никакого отношения к сахару, от них требовалась только видимость. Одесса этого не знал, и, как директор оформил кредит под свою квартиру. Теперь деньги у меня. Но банк в положенный срок потребует их у Одессы, значит нужно сделать так, чтобы требовать было не у кого…

«Ничего личного, просто бизнес». Дурацкая фраза из кино услужливо всплывает в мозгу. Как неприятно все же вышло! Надо же было так случиться, что дорогу к вожделенным деньгам загораживает не какой-то незнакомый мужик, а свой брат Одесса. Тот самый, с которым пять лет спали на соседних койках в училище, вместе дохли в лагерях и делили все пополам. Эх, Одесса, Одесса… Как же мне не подфартило с тобой… Тут же одергиваю себя, нечего врать! Себе врать не зачем! Что тебе там не подфартило, Пан? Или ты всерьез решил, что чужой мужик доверил бы тебе свои деньги? Нет? Ну так и зови вещи своими именами! Предательство! Вот как называется то, что ты собираешься сделать! А предают только свои, и только своих! Так что нечего строить тут из себя невинную овечку! По крайней мере перед самим собой. На миг закрываю глаза, и память услужливо ныряет в глубину лет.

Жаркая усталость сбивает с ног, оседаю на пыльную растрескавшуюся от невыносимого жара землю. Дошли! Привал, долгожданный отдых. Полуденное солнце жжет глаза даже сквозь сомкнутые веки. Ужасно хочется пить, но фляга пуста уже несколько часов. Из пересохшего горла с хрипом и свистом вырывается воздух. Кто-то хлопает меня по плечу. Надсадно кряхтя поворачиваюсь. Одесса. На запыленном лице кривая улыбка.

— На глотни, у меня еще осталось…

Жадно хватаю флягу, жалобно булькающую остатками живительной влаги. Теплая, воняющая дезинфекцией жидкость проливается в горло, и, кажется, растекается по всему телу, смывая усталость и растворяя боль в натруженных легких. Никогда не пил ничего вкуснее.