Софи Кинселла - Шопоголик среди звезд Страница 31

– Этот мерзавец тут? – Сейдж беспокойно озирается. – Клянусь, я ему глаза выцарапаю!

– Сейдж, мы ведь договаривались! – вполголоса урезонивает ее Аран. – Сегодня ты посол мирового равенства и справедливости. Бешеную ревность будешь изображать в свободное время.

Сейдж, кажется, не слушает, все так же лихорадочно шаря глазами по залу.

– А если запустить в него бутылкой с вином? Представляете резонанс? Сенсация!

– Нам такая сенсация не нужна, Сейдж. У нас другая стратегия.

– Я и в самом деле не вправе разглашать, кто еще пробуется, – сообщает тем временем Люку Давина Керроу. – Хотя вы, наверное, догадываетесь…

– Лоис! – хмурится Сейдж, уловив обрывок последней фразы. – Ей, конечно, позарез нужна Флоренс. Вы себе представляете Лоис в роли сестры милосердия? Милосердия! Ту самую Лоис, которая заявила, что за бритую голову наград не дают!

– Только не начинай… – Аран утомленно закрывает глаза.

– Медсестру-психопатку ей нужно играть. Это она сумеет. Или медсестру-клептоманку, да, Бекки? – Сейдж подмигивает мне с ухмылкой.

При слове «клептоманка» у меня нехорошо замирает сердце. Сейдж и не думает понижать голос, а народу вокруг предостаточно. Кто угодно может услышать.

– Э-э, Сейдж… – Я подбираюсь ближе и перехожу на полушепот. – Насчет Лоис я тебе сообщила по секрету.

– Конечно, само собой, – кивает Сейдж. – Уже и подколоть нельзя?

Она вновь озаряет меня белозубой улыбкой. Боже, до чего с ней сложно! Она вертлявая и скользкая, словно угорь. И как только Люк с ней работает?

Я оборачиваюсь на Сьюз и Тарки. Надо же, Тарки беседует с Кеном Керроу. Вот это номер…

– Фильм будет называться «Влюбленная Флоренс», – увлеченно рассказывает Керроу. – Как «Влюбленный Шекспир», только с большей исторической достоверностью. Конечно, Флоренс будет американкой, но мы сохраним ее характер. Ее конфликт. Ее духовный рост. Ее сексуальное пробуждение. Мы покажем, как она облачается в мужскую одежду, чтобы попасть на поле боя. Поместим ее в страстный любовный треугольник. Представьте себе коктейль из «Эпохи невинности» и «Спасти рядового Райана», разбавленный «Йентлом».

– Ясно. – На лице Тарки полное замешательство. – Боюсь, я их не смотрел, но уверен, что фильмы достойные.

– Вы не смотрели «Йентл»? – столбенеет Кен Керроу.

– Гхм… – мнется припертый к стене Тарки. – Как вы сказали? Йети?

– «Йентл»! – едва не кричит Керроу. – Стрейзанд!

Бедняга Тарки. Для него это сплошная абракадабра.

– Я смотрю в основном документалистику о дикой природе, – оправдывается он. – Дэвид Аттенборо. Настоящие шедевры.

Кен Керроу сочувственно качает головой, но прежде чем он успевает еще что-то сказать, Таркина перехватывает Сьюз.

– Милый, пойдем посмотрим на танцоров. – Она одаривает Керроу очаровательной улыбкой. – Простите, что похищаю у вас своего мужа. Бекс, идем смотреть на танцоров?

По дороге к сцене мой взгляд вдруг приковывает табличка «Негласный аукцион».

– Я на секундочку. Только одним глазком гляну, – говорю я Сьюз.

Выставленное на аукцион среди прочих лотов колье притягивает меня словно магнитом. Боже, какая красота! Бледно-розовый хрусталь и сердце из чеканного серебра. Интересно, сколько…

Мамочки! Только теперь прочитала подпись под лотом: «Начальная цена – $10 000». Я поспешно отскакиваю – а то решат еще, будто хочу сделать ставку. Десять тысяч?! Правда? Нет, красивое, конечно, колье, но… Десять тысяч! За розовое стекло? На часы в дальнем конце стола я даже взглянуть не решаюсь. Про сертификат на отдых (вилла в Малибу) и вовсе молчу. Пойду лучше посмотрю на танцоров вместе со Сьюз. Я уже отворачиваюсь, когда вижу старика, который, придерживаясь за стол, чтобы не упасть, шаркающей походкой бредет мимо выставленных лотов.

Никто даже головы не поворачивает в его сторону, и я закипаю от возмущения. Зачем устраивать благотворительный вечер, если ни один из гостей в упор не замечает того, кто нуждается в непосредственной помощи?

– Сэр, у вас все хорошо? – кидаюсь я к нему.

Он только отмахивается:

– Отлично, отлично!

Загар у него густой, зубы идеальные, а белоснежная шевелюра подозрительно напоминает парик, но руки узловатые, а глаза слезятся. Нет, правда, приставили бы к нему кого-нибудь…

– Интересный вечер, – вежливо поддерживаю я беседу.

– О да. И тематика правильная. Дискриминация – бич современного мира. Я вот, например, гей, и признаюсь честно, толерантности вокруг до сих пор не наблюдается. Никакой.

– Да, – киваю я.

– Не говорите, что ни разу не подвергались дискриминации. Как женщина – или по другим поводам. Все мы в той или иной степени жертвы дискриминации.

Он говорит с таким жаром, что перечить ему как-то невежливо.

– Конечно. Меня постоянно дискриминируют. На каждом шагу.

– Расскажите! Расскажите об этом вопиющем безобразии, – просит старик, впиваясь в меня слезящимися глазами.

В голове пусто. Ну же, придумай что-нибудь. Дискриминация…

– Ну, как женщину, само собой, а еще… – Я судорожно соображаю. – Как-то раз мне велели снять серьги, когда я работала в кафе, – это можно считать дискриминацией по признаку ювелирных изделий. А еще… еще бывает дискриминация по признаку хобби… и домашних животных… – Что я несу? – Это ужасно, – заканчиваю я скомканно. – С этим нужно бороться.

– Обязательно. – Он сжимает мою руку. – Сообща.

– Меня Ребекка зовут, – представляюсь я. – Ребекка Брендон.

– А я Дикс, – сверкает он белоснежными зубами. – Дикс Донахью.

Минутку. Дикс Донахью? Знакомое что-то. Я оглядываюсь на ближайший транспарант – ну да, вот оно, большими серыми буквами: «УСТРОИТЕЛЬ – ДИКС ДОНАХЬЮ».

Это хозяин вечера? Ему же лет сто на вид!

– Дикс! – Подлетевший к нам толстяк с аккуратными черными усиками жмет старику руку. – Виктор Джеймисон из Р.А.В.Н.Ы. Горячий ваш поклонник! Уже настроились на вступительную речь?

– Вдохновляюсь помаленьку. – Дикс оглядывается на меня с улыбкой, и я сияю в ответ. Он, наверное, тоже чем-то знаменит. Интересно чем? Люк наверняка знает.

Толстяк со стариком уходят, я допиваю бокал. Надо бы отыскать Люка и Сьюз, но все столпились у сцены, поэтому разглядеть там кого-то сложно. Танцоры закончили выступление, оркестр умолк, зал явно чего-то ждет. И тут оркестр гремит снова – судя по кивкам и улыбкам гостей, играют что-то всем хорошо знакомое. Дикс Донахью пружинисто взлетает по ступенькам – сразу видно, что человек привык к сцене. В свете рампы он расцветает мгновенно, даром что древний, как мамонт.

Пока он шутит с публикой, я огибаю толпу – и вдруг вижу Люка. Но едва я шагаю к нему, как зал погружается в темноту, и только одинокий луч света скользит по головам. Дикс Донахью принимает серьезный вид.

– А теперь к делу, друзья. Мы собрались здесь по очень важному поводу. Дискриминация – это зло, принимающее самые разные формы и обличья, проникающее зачастую даже туда, где его меньше всего ждешь. Чуть позже перед нами выступит Пиа Стаффорд, которой пришлось бороться с дискриминацией на рабочем месте из-за инвалидности, возникшей вследствие автомобильной аварии.

Луч света выхватывает женщину в черном, которая поднимает руку и мрачно кивает.

– Однако не далее как пять минут назад я разговорился с одной девушкой, которая привела совсем уж необычный пример дискриминации… – Приставив ладонь козырьком к глазам, Дикс Донахью вглядывается в зал. – Ребекка, вы здесь? А, вот она!

Он про меня? Я смотрю на него в ужасе. Секунду спустя в лицо мне бьет луч света.

– Ребекка подверглась дискриминации – ни за что не угадаете… – он сокрушенно качает головой, – …из-за домашнего животного!

Глаза у меня лезут на лоб. Он что, поверил? Мне ведь тогда просто ничего другого в голову не пришло.

Кто додумался отдать роль ведущего столетнему старику? У него же маразм!

– Ребекка, прошу, поведайте нам свою историю, – вкрадчиво просит Дикс Донахью. – Из-за какого животного вышел конфликт?

Я цепенею.

– Из-за хо… хомяка.

– Хомяк, дамы и господа! – Дикс Донахью начинает аплодировать, и вокруг раздаются нерешительные хлопки. Люди перешептываются с озадаченным видом. Еще бы.

– И в чем выражалась дискриминация?

– Ну… э-э… Его не принимали, – мямлю я. – Меня тиранили соседи. Друзья отвернулись, пострадала моя карьера. И здоровье. По-моему, правительство и общество должны пересмотреть свое отношение. Потому что все люди равны. – Я постепенно проникаюсь собственной речью. – Все мы, независимо от вероисповедания, от цвета кожи, от желания или нежелания завести хомяка… Мы все равны! – Я обвожу зал рукой и натыкаюсь взглядом на Люка. Он смотрит на меня разинув рот. – Вот так, – поспешно закругляюсь я.

– Замечательно! – Дикс Донахью устраивает мне новую овацию, на этот раз, кажется, искреннюю. Какая-то дама даже хлопает меня по плечу.