Александръ Дунаенко - Я тебя люблю (сборник) Страница 4

Малоэтажное современное здание. Внутрь входит молодая стройная женщина. Сколько ей? Да, лет 25–28, но – не более 30-ти. Ну, в крайнем случае, 31. Джинсики в обтяжку, батник и, если приглядеться – без бюстгальтера. Красивая грудь – зачем сковывать?

Женщина поднимается по лестнице. У неё подавленное состояние. А так – вроде ничего. Поднимается уверенно, попка подчёркивает, вычерчивает: ах, какая прелесть, эта женщина!

А женщине плохо. Виду она не подаёт, но это заметно.

Подойти бы, отвлечь, развлечь. Увлечь. Шла бы в настроении, радостная – непременно бы кто-нибудь подошёл, спросил, который час, поделился бы соображениями насчёт погоды: – Вы к нам? А в какой отдел?

Нет, не подошел никто. Мужчины, если и были на пути, просто цепко охватывали её взглядом, получали от этого своё привычное мимолётное удовольствие – и только.

Много ли им надо для счастья, этим мужчинам?…

Нет, никто не подошёл. Никто не подошёл, не спросил, как её зовут, и не представился сам, распуская хвост.

Женщина прошла одна по коридору, остановилась у двери с табличкой. Нет никакой разницы, что на ней написано, табличка – и всё. Ясно, что кабинет. Женщина поправляет причёску, надавливает на ручку двери. Дверь открывается.

Кабинет. За маленьким столиком в креслах сидит знакомая нам женщина. С ней мужчина. Слегка элегантный, чуть солидный. Солидный по виду, не по комплекции. Видно – начальник, но этой женщине старший товарищ, даже, наверное, друг. Кофе, лимончик, раскрытая коробка шоколадных конфет: – Шампанское будешь? – Не знаю… Достаёт шампанское (из-под стола, из холодильника, а, может, у него и бар там есть). Потихоньку пьют из широких, плоских фужеров.

– Я приехала из командировки, было уже поздно, я сильно устала. Хотелось поскорее принять душ и лечь спать. Я уже под душем спала. Кое-как добралась до постели. А он начал приставать. Он, конечно, не спал, всё ждал меня. Ждал, когда приеду из командировки, ждал, когда выйду из ванной. А я хотела спать. Я не могла. Я очень устала…Он злился, лез, упирался ко мне в бёдра, в живот своим железным концом. Я стала плакать, просила его меня не трогать, умоляла подождать до завтра. Я понимала, я – жена, я только просила – завтра, давай завтра!.. Он стащил меня на пол, ударил. Потом насиловал долго и больно.

Женщина не выпускает из рук платочек и прикладывает его то к глазам, то к носу. К чёрту вся косметика.

А духи… Какие приятные у неё духи…

Наверное, она пришла именно к тому мужчине, который может найти для неё слова утешения.

Он их ей говорит, присаживается на корточки напротив, заглядывает в глаза.

Видно, что ему нравится смотреть в эти глаза.

Какие красивые у неё глаза – думает мужчина. Он говорит женщине: какие красивые у тебя глаза.

Он гладит её колени, обтянутые тонкими эластичными джинсами. Поправляет волосы, которые, как ему кажется, скрывают от него лицо.

А ему хочется без конца смотреть на это лицо. Он думает, что у женщины очень красивое лицо. Возможно, самое красивое.

Мужчина встает. Дальше происходит то, что, кажется, совсем неприменимо в данной ситуации. Может быть, в каких-то иных обстоятельствах. Но не сейчас, не здесь…

Мужчина поднимается, расстёгивает брюки. Женщина ещё раз прикладывает платочек к глазам и к носу. Откладывает его в сторону, на столик. Поднимает к мужчине глаза: – у тебя дверь закрыта? – Да, конечно.

Мужчина ошибается. На самом деле он хотел закрыть дверь и забыл.

Но и он, и женщина уже вне времени и вне замкнутого своего пространства. Вернее, незамкнутого.

Как к роднику, как к животворящему источнику припала к мужчине его самая красивая, самая лучшая.

Со стороны это выглядит, конечно, не очень.

Да и не нужно, чтобы такое видел кто-то со стороны.

Но по коридору идёт какой-то тип в костюме, возможно, даже начальник нашего начальника. В руках у него бумаги, их нужно занести именно в этот кабинет, посоветоваться…

А женщина всё никак не может успокоиться, не может утолить своей жажды. Она же не знает, что дверь кабинета незаперта.

И её мужчине не до того.

Ему сейчас хоть последний день Помпеи.

Хорошо, что типа, почти уже у самых дверей, останавливает, наверное, секретарша. Показывает ему какие-то другие бумаги. Тип уже взялся за ручку двери…

А любовники…

Наверное, их уже можно так называть?

– А любовники – вот-вот… сейчас… ещё минутку…

Секретарша густо накрашенными своими губами ещё что-то говорит типу, потом улыбается так, что он забывает про свои дела в кабинете. Тоже расплывается в улыбке и уходит за ней, которая, как фотомодель и проститутка в одном флаконе, и только мёртвый не пошёл бы за ней следом, куда бы она ни пошла, даже в ад, куда обычно и заводит мужчин природное отсутствие к таким женщинам бдительности, самомнение и сопливая доверчивость.

В кабинете же всё закончилось. Женщина вытерла губы платочком. Ещё раз промокнула глаза и покрасневший носик. Помадой поправила рисунок на губах: – Кофе? – Нет, мне уже нужно идти.

Мужчина подходит к двери, чтобы её открыть и обнаруживает, что он и его прекрасная гостья, оказывается, минут двадцать, очень рисковали.

Дверь незаперта, но, кажется, всё обошлось.

А это вообще бред какой-то.

Два мужика сидят в гараже, выпивают и закусывают. Обстановка самая обыкновенная: ящик, на нём пузырь водки, лук, куски хлеба, крошки, разумеется. Соль осыпавшейся горкой. Всё это интеллигентно, на газетке. В стаканы наливают по чуть-чуть, чтобы не просто нажраться, а и поговорить. Сами тоже на какой-то таре, укрытой тряпками для мягкости, сидят.

Над ними, прямо над ящиком, повешенный. Вернее, повесившийся. Время летнее, а он почему-то в пальто, но босиком. Вообще-то, он немного мешает. Потому что почти над закуской. Иногда приходится рукой эти бледные, с синевой, ноги чуть отодвигать, чтобы дотянуться до хлебной корочки, потом выпиваешь, разговариваешь на разные темы, а они, ноги, продолжают раскачиваться. Пусть не сильно, но с мысли сбивают. Один из мужиков то ли хозяин гаража, то ли родственник пострадавшего, наверное в курсе, почему в помещении такая обстановка случилась.

Понятное дело, после второго-третьего захода вопрос этот и возник: нет, не почему в пальто, а почему у покойника сперма из ушей?

Ответ прозвучал так (да, вообще, типа беседа получилась):

– Жену сильно любил, а она ему не давала.

– А что, в посёлке других баб больше не было?

– Были. Он эту, жену свою, любил…

Речка. На берегу, у костерка, опять-таки, мужики. Трое. Почти репинская картина. Только здесь рыбаки. У них при разговоре меньше, чем у охотников, агрессии, кровожадности. Мужики обыкновенные, ничего в них особенного. Правда, у одного из них рога. Пара стройных длинных рожек. В остальном он, как все: куртка, штаны, свитер, небритость на лице. Все мужики спокойненько так разлеглись, расположились к привычному рыболовному трёпу. Сказать, что без водки, значит, соврать, так же, как и тот, кто сейчас рассказывает. Однако, не про рыбу. Может, даже, и не врёт…

– А к Лизке Герег по ночам муж приходит. Покойный. Уже недели две. Она его не видит, только по ночам шаги по комнатам. А Лизка его шаги знает – точно он. Дышит, трогает вещи, один раз даже стул уронил. Лизка боится. Спать ложится с детьми. А однажды не выдержала, встала, пошла в темноте на шорох. Остановилась, а, может, её даже кто-то остановил. Ноги к полу как приросли. Ужас в сердце пошёл, словно кто льдом прикоснулся. Волосы на голове встали. А Лизка, через страх не сказала, а провыла – голос не слушался: – Михай, ты зачем сюда приходишь? Зачем меня, детей пугаешь?

В комнату через окно свет проник от луны, неяркий, но видно, что Михай стоит в том костюме, в котором его хоронили. Покупали ещё к свадьбе старшей дочери. И – в белых кроссовках. Откуда кроссовки, он их уже износить успел, как на свадьбу надел первый раз… А хоронили его в туфлях. Может, он их, кроссовки, искал, ходил по квартире по ночам?

А Михай и говорит: не бойся, Лиза. Я, говорит, больше не буду приходить…

И тут с потолка снег пошёл. И сыпется, сыпется, крупный такой. Луна светит – хорошо видно. А на улице лето. Июль.

Так он ей и не сказал, зачем приходил. Но беспокоить перестал.

Утром во дворе Лизка Музгарку дохлого нашла, собаку Михая.

Наверное, он его с собой, вместе с кроссовками, забрал.

– А мне по ночам – это уже другой мужик рассказывает – часто один и тот же сон снится.

Дом высокий, многоэтажный.

И у него крыша, как на скворечнике. Я на ней, и сползаю к краю.

Вокруг черепица, за неё никак не ухватишься. Ещё чуть-чуть – и оборвусь, вниз рухну. И надежды – никакой. Так и просыпаюсь. Одеяло в руках так сжато, что жена пальцы грудями отогревает, чтобы окоченение прошло.