Александръ Дунаенко - Я тебя люблю (сборник) Страница 5

Вокруг черепица, за неё никак не ухватишься. Ещё чуть-чуть – и оборвусь, вниз рухну. И надежды – никакой. Так и просыпаюсь. Одеяло в руках так сжато, что жена пальцы грудями отогревает, чтобы окоченение прошло.

Такой рассказ, естественно, не обходится без комментариев. Вроде таких, что, мол, если бы ты жену перед сном за груди потрогал, так не пришлось бы потом и на крышу лезть – ну, и всякие, обидные для мужика – вроде, как шутка – вещи. Вот и рассказывай после этого о сокровенном.

И тут в беседу включается тот, что с рогами. Молчал, молчал – не выдержал.

– Вот вы, мужики, держали ли вы когда-нибудь в руках свои яйца? Это я так, чтобы вас настроить. Знаю, держали. Ощущение всем знакомое. Так вот: мне на-днях приснилось, что я свои яйца держу в руках перед собой. В мошонке, тёплые такие, перекатываются под морщинистой волосатой шкуркой. И, где-то в метре от того места, где им положено быть. Стало быть, то ли оторваны, то ли отрезаны, но со мной, у меня в руках – вот они. Мне страшно: жизнь потеряна. Яйца оторвали – как без них? И, в то же время, внутренний голос подсказывает, что я ещё могу их назад поставить. Но не сразу, не сейчас.

А пока, какое-то время, мне нужно побыть вот в такой ситуации – я отдельно, а мои яйца – отдельно.

Во сне яйца ко мне так и не вернулись.

Я даже их приставлять на место не пробовал.

И проснулся, конечно, в мужском ужасе, как вроде, в самом деле, через эту пытку прошёл.

Это, скажу я вам, не с крыши падать.

Но хорошо, что осталось в памяти то, что внутренний голос говорил. Что всё у меня наладится…

Со стороны реки раздаётся крик.

Оказывается, не все рыбаки сидели у костра. Один из них решил искупаться.

И купальщика звали Нагашпай.

Его тут нужно выделить особо.

В посёлке Нагашпай славился тем, что у него был очень большой член.

Лина Бесхозная утверждала, что самый большой.

Итак, купался, купался, Нагашпай, никого не трогал, потом – как закричит! Как торпеда, поплыл к берегу. Кричал даже тогда, когда лицо окуналось в воду. Тогда торпеда булькала. Когда, насмерть перепуганный, Нагашпай выскочил на берег, рыбаки покатились со смеху.

Сразу, пока он плыл, тоже испугались, думали – как спасать, а когда он на берег выскочил – стали вдруг ржать над его несчастьем.

Нагашпаю щука – длиннющая такая – около метра – член заглотала.

Так он с ней на берег и выскочил.

Перепуганный, глаза из орбит, а между ног – щука болтается.

Рыбаки вокруг костра повалились, ржут – слова сказать не могут.

Потом один из тех, что без рогов, выдавил из себя: Моника Левински!..

И опять закатился в истерике, аж слёзы из глаз.

Когда отсмеялись, стали думать, как помочь другу освободиться от своего улова.

Дельфин и русалка – они, если честно, всё-таки не пара.

Выглядел Нагашпай, конечно, весьма презентабельно, однако жить в таком виде было нельзя.

Нагашпай уже успокоился, говорил, что не больно, только всё произошло неожиданно. Раз не больно – хотели просто подружку сдёрнуть, но не тут-то было. Нагашпай за неё ухватился, как вроде дороже этой рыбы у него в жизни ничего не было. Вот ведь: и знакомы-то они с этой щукой всего минут пять, а уже – как родня.

Однако решить проблему через врача, Нагашпай всё-таки согласился.

И отвезли его к медсестре Антонине. К Тосе.

У Тоси в кабинетике чистенько. Занавесочки беленькие. На кушетке белая простыночка. Ванночки с инструментами беленькие. Инструментики холодные, блестящие.

Сама Тося – с длинными обесцвеченными волосами, в белом халатике.

Ох, как она испугалась, когда увидела Нагашпая с его уловом!

Обычно медсёстры ничему не удивляются, хоть разложи перед ними человека по частям, а у Тоси прямо лицо сделалось под цвет халата. Видать, необычное сочетание подействовало.

Щука отдельно – ничего.

Отдельно пенис – тоже нормально.

А вместе получается на живом человеке, с которым, можно сказать, Тося сидела за одной партой, на этом человеке – пособие по Сальвадору Дали.

Устроила Тося бесштанного Нагашпая в кресло, на котором женщин рассматривают, звякнула из ванночки скальпелем…

Тут нужно отметить одно обстоятельство. Тося никуда из кабинета не выходила и за ширмочку не пряталась. Но халатик у неё сделался несколько иным. Он остался точь-в-точь таким, как был, беленьким, по фигуре сшитым, только стал заметно прозрачнее. Настолько, что обнаружился прекрасный Тосин загар и бельё тонкое, праздничное, как для свидания.

А дальше всё продолжалось, как обычно. Тося чиркнула по щуке несколько раз скальпелем, сильными пальцами с треском разломила щуке голову и освободила пациента, который опять успел побледнеть и покрыться капельками пота. Упал бы, если бы не лежал.

Сполз Нагашпай с кресла, присел на край кушетки, дышит тяжело от нового, пережитого от операции, страха.

И тут снова нужно отметить одно, опять связанное с Тосиным халатом, обстоятельство. Медицинская одежда, кажется, стала ещё прозрачнее. Но… под ней уже не было этих непрочных эротических тряпочек от Роберто Кавалли! Только смуглое голое Тосино тело.

Но – ах! Какое тело!..

Медсестра отбросила окровавленную, растерзанную щуку в специальный белый таз и вдруг посмотрела на Нагашпая глубоко, будто заглядывая внутрь.

И как-то странно, с болью, которую ей не удавалось скрыть.

Ей показалось, что он отводит, прячет от неё глаза.

– Нагашпай, – спросила Тося друга детства, – Нагашпай… Она сразу не решалась спросить, но потом всё-таки набралась смелости:

– Нагашпай… Тебе с ней было хорошо?…

В поле рассвет. Несколько тучек окрашиваются на горизонте в тёплые краски. Потом в светлой его части загорается искорка, которая через несколько секунд превращается в Солнце.

Невдалеке затарахтел на тракторе пускач. Двигатель завёлся, зафырчал, потом трактор, слышится, поехал.

А вот и он. Гусеничный, тащится по полю. Без всяких там сеялок, сенокосилок. И – без водителя. Да, что удивительно – водителя в тракторе нет. Этакий Летучий Голландец целинных полей.

Хотя, если присмотреться, никакого чуда здесь нет.

Машина на скорости, двигатель работает, а педаль газа утоплена и зафиксирована дощечкой.

А вот и сам шутник-затейник в каком-то странном головном уборе. Бежит за трактором.

Догонит.

Трактор идёт медленно.

И правда, водитель нагоняет своего громыхающего беглеца…

Потом – как будто собирается попробовать с ним наперегонки – вырывается вперёд. Даже обгоняет на десяток шагов.

Потом… ложится на пути трактора, под его правую сторону. Ногами к машине.

Теперь водителя догоняет трактор. И – перегоняет, безразлично прокатившись зубьями траков по телу хозяина, которое хрустнуло, лопнуло.

Кровь брызнула из-под гусениц, голова откатилась в сторону.

И вот – то же самое поле. И солнце уже высоко.

На месте происшествия милиция, врач в белом халате, несколько жителей из посёлка.

Останки тракториста уже на куске полиэтилена. Двое мужчин берутся за края, поднимают и перекладывают на носилки окровавленную кучку мяса, костей и одежды. Один из милиционеров отходит в сторону, что-то подбирает. Это голова мужчины. На ней пара стройных длинных рожек. Удобно носить.

Милиционер так её и взял – за рога.

И отнёс, положил туда, где одежда и кости…

Позже нашли трактор. Он так и полз по полям, которым здесь ни конца, ни края…

Коридор. Дверь в офис. У двери мужчина и женщина. Только что они вышли из кабинета. Кажется, он её целует.

Целует, а потом отстраняется и смотрит, смотрит, смотрит в лицо, в глаза.

С улицы доносится сигнал машины. Противный, резкий, требовательный.

Или это только так кажется?

Ещё раз взглянуть ей в лицо, задержать в памяти. Да не на всю жизнь она уходит! На одну ночь.

Придёт.

И придёт ещё не раз.

И ты, мужчина, будешь делать с ней всё, что захочешь.

О чём не может и помыслить её муж, который сигналит сейчас там, на улице, вызывает свою жену, а она, как всегда, возится в этом ЗАО или ООО, нет на неё никакого терпения.

Да, он муж и – деваться некуда – надо расставаться, отпускать к нему эту милую женщину, в чужие объятия.

– Я тебя люблю, – говорит ей мужчина, продолжая на неё смотреть как-то неприлично, бесстыдно, откровенно. От одного такого взгляда можно забеременеть… – Я тебя тоже, – отвечает женщина, глаз на него не поднимая.