Феликс Кривин - Пеший город Страница 43

И вот является он по тамошнему начальству. Начальство в шоке. И это называется майор? Действительный майор должен проситься не в убежище, а на передовую. Наверно, думает начальство, он заброшен с каким-нибудь секретным заданием, и начинает выпытывать у него секреты.

Мать твоя девушка! — выразился про себя майор (майоры еще не так выражаются), какой бы им выложить секрет? Но ни одного секрета вспомнить не удается. Одни анекдоты вспоминаются.

И тогда он идет на хитрость. Дескать, задание у него было дослужиться до полковника, с полным допуском к секретной информации, и только после этого выходить на связь.

Переглянулось реальное начальство: ишь, чего придумали! Но нас — переглядываются — на эту удочку не возьмешь. Будем гнать дезу, короче — дезинформацию.

И сразу — бряк! — производят майора в полковники. Зарплату назначают в реальной валюте (она намного выше, чем действительная), квартиру выделяют с окнами на полигон. Радистку, конечно, которую можно использовать и как женщину, но исключительно в нерабочее время.

И гонит полковник дезу в родную действительность. Дескать, здесь такие природные и климатические условия, что и пехота не пройдет, и бронепоезд не промчится, железный танк не проползет, не пролетит стальная птица.

Перепугались в действительности. Нужно, думают, от этой реальности держаться подальше. Но как держаться подальше, когда она впритык чисто географически?

И тут жена Маруся у себя в действительности заходит на радиопункт к знакомому мужчине, слышит, что он принимает, и говорит:

— Это мой майор.

Она его узнала по морзянке, хотя по морзянке они никогда не разговаривали. Чутье женщины обостряется в объятиях постороннего мужчины.

Когда действительное начальство узнало, какую ценную информацию передает майор, оно его тут же произвело в полковники и выслало ему на помощь своих интернационалистов. Десантников, спецназовцев, омоновцев — словом, таких людей. Высадились в реальности действительные войска и сообщают по вертушке: погода отличная, дороги — сплошной бетон, загазованность ниже, чем у нас на курортах. Все это была деза полковника.

Тут, конечно, полковника заочно разжалуют в майоры и приказывают выкопать его из-под земли и доставить по месту несения службы. Его выкапывают, доставляют. И хорошо, что разжаловали в майоры, иначе б его не узнала родная жена. А так Маруся только глянула на погоны и сразу в обморок — шмяк! И это прямо в радиорубке, куда его к ней доставили.

Майор от стыда готов был провалиться сквозь землю, но у конвоя не провалишься. Однако постепенно все пришли в себя. И майор, и жена майора, и конвойные, и посторонний мужчина, который в рубке был вовсе не посторонний, а самый настоящий радист. А особенно пришли в себя интернационалисты, которые, продолжая выполнять интернациональный долг, по месту выполнения стали просить военно-политическое убежище.

Долг оказался очень большим, его предстояло выполнять и выполнять, поэтому на помощь интернационалистам бросилось гражданское население и с тех пор, покинув действительность, выполняет в реальности свои гражданский патриотический долг.

Мать твоя девушка, как сказал бы майор. Родина-мать, почувствовав себя девушкой, тоже стала собираться в дорогу.

Праздник увядания

Молодой ученый, просидевший до старости в исправительных лагерях, в перерывах между работой на лесоповале соединил два учения — Менделя и Менделеева — и, путем разложения организма на элементы Периодической системы и последующей гибридизации, разработал методику превращения закоренелых преступников в цветы, которые, если их посадить (опять посадить!), расцветают еще пышней, чем были до посадки.

Этот Мендель-Менделеев (назовем его так) представил свое открытие ученому совету, находившемуся на исправлении в тех же лагерях, и ученый совет дал ему самую высокую оценку. Тем более, что в этих местах закоренелыми преступниками хоть пруд пруди, а цветов, откровенно говоря, не хватает.

Совет смущало лишь то, что преступники у нас не сконцентрированы в концентрационных лагерях, а рассредоточены: одни в лагерях, другие в руководстве лагерей, третьи даже в руководстве государственном. Как же до них добраться, чтоб гибридизировать их в цветы? Тем более, что в условиях лагерей передвижение ученых ограничено колючей проволокой и вооруженной охраной. А за пределами лагеря как отделить преступников от честных людей? Их и внутри лагеря не очень-то разделяют.

— А если гибридизировать тех и других? — предложил старенький ученый-рецидивист в надежде продлить свою жизнь хотя бы путем гибридизации.

Мендель-Менделеев считал, что честным людям это не повредит. Из честных людей превосходные цветы получаются: чайные розы.

Чуть не весь совет выразил желание стать чайными розами. Старенькие уже, каждый смотрит в землю, а тут появляется перспектива расти из земли. Да еще вдобавок благоухать. На лесоповале, небось, да на баланде лагерной не заблагоухаешь. Жаль только, что сразу гибридизироваться нельзя, для этого требуется длительный инкубационный период.

Потирают руки старички: поживем хотя бы в инкубационном периоде. И выстраиваются в очередь для прохождения гибридизации.

Что было с негибридизированным лагерным контингентом — известно. Об этом даже неинтересно рассказывать, тем более, что правду все равно не дадут рассказать. Все время перебивают, перебивают, пока всех не перебьют. А гибридизировался — и все спокойно.

В общем, приземлились старички, пригибридизировались и чувствуют: вроде как действительно помолодели. Шевелят лепестками, торчат колючечками — начинают жить.

Смотрят вокруг и не узнают своей зоны. Все вокруг чисто, заасфальтировано. Аллеи, газоны, скамейки для отдыха. На лужайке за столом, накрытым голубым шелком, президиум. Председатель проводит собрание персонала.

Лагерники сидят — все умытые, выстиранные. Не матерятся, в зубы не тычут. И вокруг такая лепота, такое благоухание. Концертрационный ансамбль исполняет второй концерт Рахманинова. И старичков, предварительно понюхав, преподносят в букете главному вертухаю: сегодня его провожают на пенсию.

Старички возмутились: почему не розарий? Почему опять гулаг? Может, потому, что их не посадили? Их же после инкубационного периода должны были посадить. А их трам-та-та-там! Перетрам-та-та-там!

Собрание зааплодировало. Оно, представьте, понимало язык цветов. В гулаге чему не научат.

Дирижер концертрационного ансамбля ловко вписал выкрики старичков в концерт Рахманинова, обогатив классическую мелодию звуками, которые прежде здесь звучали без музыкального сопровождения.

Председатель понюхал цветы и объяснил. У них вообще больше не сажают. Перешли с концентрационного на концертрационный режим. Пока старички прохлаждались в инкубационном периоде, здесь всех пересажали, переисправляли и теперь закрывают лагеря. Вот — провожают на пенсию последнего вертухая.

Язык цветов — это язык красок и запахов, язык трепетаний. Как распустили эти чайные розы свои языки — все глаза зажмурили, носы позажимали.

— Ни фига себе! — благоухают. — Это нас — не сажать? Мы же прошли инкубационный период! Нас надо сажать! Сажать и сажать!

В конце концов их поставили в воду. Это жизнь, по-вашему? Никакая это не жизнь. Это, если хотите, вялотекущее увядание.

Увядают чайные розы и на чем свет клянут этого Менделя, по-нашему, Менделеева, грозятся инкубнуться назад и взять его за его химические элементы. Вы видали такую гибридизацию? В лагере их сажали на хлеб и воду, но чтоб на чистую воду… И при этом им благоухай! Кто ж вам на пустой воде заблагоухает?

Но прошло сколько-то времени — и заблагоухали старички. Нюхают друг друга — ах, коллега, какой шарм! Вот теперь можно жить! Жить и жить!

И увядают помаленьку. Жизнь — это, чтоб вы знали, процесс увядания.

Увядают старички. Радостно, празднично увядают. Главный вертухай, ныне пенсионер запаса, побрызгивает их водичкой, понюхивает и вспоминает собственную расчудесную жизнь. Можно смело сказать: самую расчудесную жизнь. Другой-то жизни у него не было.

У райских врат

Один человек по фамилии Карасик жил, жил, а потом взял и умер. Преставился. Переставился с этого света на тот.

Как говорится, все там будем, хотя где именно — не уточняется.

И вот прибывает Карасик к месту назначения. На тот свет. На тот еще свет. И занимает очередь к окошку райадминистрации с предупреждающей табличкой: «Прием репатриантов в порядке живой очереди».

От таких слов новоприбывший Карасик был повергнут в смущение. Во-первых, откуда в загробном, грубо говоря, мире живая очередь? А во-вторых, о каких репатриантах речь? Репатрианты, насколько известно, возвращаются в исторически родные места, а разве здесь родные места? Из родных мест он как раз только что убыл.