The Мечты. Весна по соседству (СИ) - Светлая Марина Страница 43

- Как не знает? – икнула Юлька, в который раз за этот вечер подпрыгивая на месте. Впрочем, на то и восемнадцать лет, чтобы регулярно и высоко прыгать. – Как это не знает, а?! Ты что творишь?!

- Я отдаю себе отчет в том, что я творю. А теперь пьем чай и едим тортик. Тащи чашки!

Мелкая встала с дивана и, кивнув, задумчиво пошла из комнаты. За чашками. Старшая велела. Старшая всегда точно понимала, что делать, как поступить, что предпринять. К старшей в любое время можно было прийти с любым, даже самым страшным вопросом и за любым, даже самым стыдным советом, и она бы не высмеяла, а наоборот – все-все-все объяснила бы. Даже то, чего сама не знает. Потому что не было у Женьки молодости. Не было.

Юля дошла до порога и остановилась. Потом повернулась к сестре и очень серьезно и по-взрослому сказала:

- Это неправильно, что Роман не знает. Это твое дело, конечно... И я никому не проговорюсь... Но это неправильно.

Это неправильно. Ну и пусть неправильно!

Это неправильно.

Рома. Ромка. Роман.

Должно звучать грозно, веско, солидно.

«эР» - вначале определяет все и сантиментов не предполагает. После нее никакие вариации имени уже не имеют значения.

А ей – сколько ни повторяй – Ромка и Ромка. Родное. Родное – тоже на букву «эР».

Совсем неправильно. И Женя хорошо это понимала. Обычно она не позволяла себе думать об этом. Она не позволяла себе мечтать. И не позволяла себе летать. Потому что люди – не птицы. Потому что мечты сбываются не так, как задумывалось, и потому что, если уж отважилась – делай осторожно. И о счастье своем – молчи, молчи, молчи.

Ромка был очень похож на него... на счастье. Женя к такому не привыкла. Боялась привыкать. Правильно делала, что боялась. Ведь едва оказалось, что он и правда – то самое, загаданное ею, так сразу все и рассыпалось. Он создал для нее иллюзию. И он сам же эту иллюзию разрушил, очень ясно указав ей на ее место.

Больно? Больно. Как в первый день.

Она едва решилась быть смелой. Она едва решилась нырнуть в него с головой. Она едва решилась... И со всего маха долбанулась о камни. Как только череп себе не раскроила?

И все равно лежит тут на одном диване с задремавшей под утро Юлькой и... Ромкает.

Но, может быть, одну ночь в году, первый раз за столько месяцев – можно?

Отоспавшись, они с сестрой поедут гулять по городу. Жене полезно гулять. А сейчас еще и красиво, несмотря на плохую погоду. Она никогда не бывала в столице на новогодних праздниках. Не складывалось. Появится что-то новое в копилке ее впечатлений.

Но прямо сейчас, перед утром, она совсем недолго, прежде чем провалиться в сон, так неправильно и глупо повторяет тихонько в мыслях несмотря ни на что ставшее родным: Ромка.

Ну и пусть неправильно!

Женя. Женька. Жека.

Не существует для этого имени какой-то формы, в которой можно бы было произносить его хоть сколько-нибудь строго. Разве что так и не прилепившееся к ней – Евгения. Но и тут – как сказать. Слишком мягко, обволакивающе, податливо.

«Же», «Е», «эН». Набор букв тот же, что и в слове «Нежность». И по-другому не получается. Только – нежно.

На нее и сердиться из-за этого – никак. Как злиться на человека, у которого вот такое имя?

Нет, Роман пытался! Долго. Три месяца. Не за принятые квартиру с машиной. Не за переписку с другим мужчиной. А за то, что за столько времени она не смогла его полюбить.

Оказывается, он привык, что это его любят или, по крайней мере, выпрыгивают из трусов, чтобы создать подобную иллюзию. Он привык, что он все может, ему все подвластно, его хотят, он – приз. Он – цель. Он – добыча.

А Женя – взяла и не полюбила. Она не захотела хотя бы притвориться. Только трахалась с ним самозабвенно, с остальным контакта никак не выходило. «Да, Рома». «Конечно, Рома». «Я все понимаю, Рома». Сказка, а не женщина. Марья-искусница. Что воля, что неволя, все равно!

А ведь он знал ее темперамент. Помнил. Его перло, что ей плевать, кто он. Она и сейчас ему зубки показала на ректорской вечеринке. Квартиру, мать ее, приняла, и его же обвинила в откупе!

Где логика? Как ее понимать?! Что среди всего этого правда? Какая она настоящая? И как на нее сердиться, когда он каждую минуту хочет ее? Хочет к ней. С ней – хочет.

Стоит, опершись задницей о капот машины, смотрит на море, над которым, раскрашивая мир розоватыми брызгами, только-только начинает подниматься солнце, хлебает вискарь из фляжки и продолжает... Женькать.

Через полчаса он заберется в салон и попробует уснуть. До того времени, как оживет набережная, у него есть еще некоторое время. Первого января в этакую рань едва ли кто потревожит. Позднее он, если не протрезвеет, наберет Вадика, чтобы отвез домой. А может, и сам доедет. Пусть только в голове станет капельку яснее.

Но прямо сейчас, на рассвете, совсем недолго, прежде чем иссякнут силы бороться с усталостью, так неправильно и глупо он повторяет тихонько под нос несмотря ни на что свое нежное: Женька...

Стоит отдать должное упрямству и узколобости господина Моджеевского

Стоит отдать должное упрямству и узколобости господина Моджеевского. Сломался он не в тот же день. На какое-то время его дури еще хватило. Хотя он сам предпочел бы считать свое нежелание идти и разговаривать – силой воли, гордостью и твердостью моральных принципов.

Наступать второй раз на те же грабли? Увольте! Тем более, если в его прощении не очень-то и нуждаются, судя по тишине с того берега их с Жекой взаимоотношений, если теперь это так называется.

Короче, Роман планировал старость встречать в одиночестве и без баб. Довольно того, что Нинка как-то присмирела и стала отпускать к нему Таню безо всяких там подвохов и интриг. Однажды посреди января в пятницу Моджеевский приехал к себе на дачу, а там Танюшка сидит в гостиной на диване и Ленкины пироги уминает, сладкими пальцами елозя по телефону.

«А чёй-та ты?» - уточнил на всякий случай Моджеевский.

«А чё? Нельзя?» - хмуро спросила Танька.

«М-можно...» - пожал плечами отец. После чего ребенок уныло вздохнул и наконец пояснил причину своего несогласованного десятью звонками визита:

«Да мать хахаля завела... уехала на выходные с ним, а мне чего? Одной дома торчать? Тут хоть Бодька!»

Это объяснение было принято без поправок и дополнительных вопросов. В общем-то, как ни странно, но после стольких лет и не кольнуло нигде. Моджеевский даже удивился. Ему раньше всегда казалось, что если у Нины появится другой мужчина, он просто сдохнет. А оказывается, время – хороший доктор. Залечивает так, что и симптомов не остается. Или это новая безответная любовь – убойная пилюля при хронике?

Неважно. Факт оставался фактом. Между ним и Ниной закончилось все, даже ее желание месить его ногами в туфлях на острой шпильке. По почкам, по печени и больнее всего – в пах. А тут как-то так – раз! И томагавк войны если и не закопан, то заброшен подальше в огород, а Ромка и не воевал никогда. Он вообще был мирным человеком, если не считать попытки вышвырнуть Юрагу из города, но это же совсем иное дело – тут не он обманул, а его! И то... Моджеевский прекратил довольно быстро, едва дошло, что выгонять человека с работы – это несколько перебор.

Словом, он продержался почти целый месяц после их с Женей последней встречи. С учетом того, что творилось в тот период в его голове – дофига. За это время сорваться можно было раз двадцать, но Моджеевский, не оборачиваясь, уперто шел вперед в надежде однажды уйти достаточно далеко. Ну... как не оборачиваясь? Иногда все же за спину смотрел. Вдруг в него дорадой угодит кто? Или в задний бампер Москвичонок какой поцелует?

Но жизнь шла своим чередом, и Ромка даже гордился, что до сих пор своих остервенело возводимых бастионов так и не сдал. Этак можно дотянуть до весны, а там как знать... авось отпустит?