The Мечты. Весна по соседству (СИ) - Светлая Марина Страница 44

Однако была у Романа Романович одна отвратительная черта, которую он, признаться, и сам за собой замечал. Роман Романович зачастую немного торопился с выводами. Самую малость, ага. И бороться с этим не всегда получалось.

На календаре, в котором Аленка энергично зачеркивала проходившие дни красными крестиками, обозначилось двадцать четвертое января, а Ромка к восьми был уже на работе. Стоял прямо перед этим самым календарем. Пил утреннюю пайку кофе, изучал повестку дня, бухтел секретарше через раскрытую дверь в приемную, чтобы не забыла связаться с Панкратовым и отменить встречу – никак он в нее не вписывался со своим плотным графиком, иначе рисковал к ночи ноги протянуть. А потом у него проснулся телефон. Сам по себе проснулся – никто не пытался ему дозвониться. Начал пиликать уведомлением. Роман поставил на стол чашку. Наклонился, чтобы взять трубку, валявшуюся дальше по столешнице среди кучи бумаг. Поднял ее, приблизил к глазам. И так и застыл с перекошенной физиономией.

Двадцать четвертое января.

Женькин день рождения.

Женькин день рождения – двадцать четвертого января.

Он специально еще летом настроил календарь. Чтобы не пропустить ненароком. На всякий случай. Нет, конечно же, будь они вместе – ни в жисть не забыл бы, но черт... Они-то не вместе, а телефон, мать его, помнит! Телефон помнит, и его пальцы – ее помнят. Улыбку в уголках ее глаз – помнят его глаза. И негромкий ласковый голос – помнит сердце, которое и теперь бы от него вибрировало, если бы она была рядом и говорила с ним.

Моджеевский тряхнул головой, на минутку зажмурился, потом снова посмотрел на экран – но уведомление никуда не девалось.

«Жека ДР».

Понятно, что уж! Спасибо большое! Отличный повод свалить с работы пораньше! У любимой – днюха.

И невольно вспоминался день, когда у него самого был юбилей, их теплый вечер в ресторане прямо у закатного моря, лампочки, лампочки, лампочки, в которых Женина улыбка была такой светлой… И шелковистость кожи в его ладонях, в которых он сжимал ее запястья.

Жека, Жека, Жека… какого ж черта ты завела этот дурацкий виртуальный роман… Вот чего тебе не хватало?

А может быть, Моджеевский, тебя?

Роман сглотнул и все-таки опустился на стул напротив своего рабочего стола, не выпуская телефон из рук. Медленно перевел взгляд на окно. Почему-то удивился – снег пошел. Снег пошел. В их Солнечногорске – пошел снег, которого здесь почти никогда не бывает. Крупный такой, лапатый. И, вроде бы, даже не таял. Красиво. Редкость.

Когда она начала отдаляться?

В самом деле, был же этот момент, когда она начала отдаляться. Роман поморщился, болезненно вспоминая, но вспоминалось со скрипом, потому что, оказывается, многое помнилось только сквозь призму его собственных интересов. У каждого человека только его сторона. Вначале все было хорошо. Ну, в самом начале, когда они только трахались после работы и периодически с барского плеча он придумывал, чем бы еще впечатлить «девушку из народа». Ей все было в новинку. Ничего она не знала о его жизни и потому удивлять... поражать такую женщину легко.

Но чего уж скрывать – ему это нравилось.

И ей, кажется, нравилось. Она радовалась подаркам, общению, их близости. И ему тогда казалось, что у нее как будто бы все в первый раз – будто и не ухаживал за ней никто никогда. Моджеевского это подкупало тоже. И это же заставило его задержаться. Присмотреться. Осознать. В свои «немножко под сорок» - Женя была девчонкой в столь многих вещах, что невозможно не влюбиться. И он влюбился.

А она? Что видела она? Что в это время было с нею?

Нет, начало у них и правда было хорошим. Очень хорошим. Вот только полноценного сближения так и не случилось. У него были работа, дети, бывшая жена, снова работа, отъезды, приезды, проблемы – все не про Жеку, проекты, пресс-релизы, вечеринки, юбилей этот чертов, который в какой-то момент показался ему важнее, чем то, что было между ним и Женей. Еще были чаепития с Ниной, когда они обсуждали, что делать с Бодькой. Еще были бесконечные Нинкины звонки. Ее явление, пока он мотался в командировку. Все это время Женя оставалась одна. В его квартире. В той, где на балконе горела подсветка, а по вечерам место в изножье было занято Ринго. А еще в его квартире был интернет. Она туда разговаривать ходила. С этим...

Почему с этим, а не с ним?!

Роман скрежетнул зубами.

Нет, он отдавал себе отчет, что ищет причины. Объяснения. Оправдания. Чтобы сейчас иметь повод написать ей хотя бы смс с поздравлениями. Его собственный телефон – предатель. Эдак ударить в спину. Современные телефоны должны стирать всю информацию о бывших в день расставания. Номера, чаты, фотографии, даты. У человека рука так легко не поднимется. У Ромки не поднялась.

И все же. Что она видела, кроме его бесконечного бега наперегонки с обстоятельствами, которые к ним – к нему и к ней – не имели никакого отношения. Как она там сказала в последнее утро, когда они все еще были вместе? Спасибо, что оставил наше только для нас. А что у них было?

«Мне надо идти, Женя».

«Я все понимаю, Рома».

Один раз она перестала понимать. Не захотела понимать. Один чертов раз. А ночью ей написал Юрага. Которого до этого она послала.

Моджеевский растер лицо ладонью и все-таки уткнулся в телефон. Что там было-то? Фоточки из Копенгагена? Фареры? Фасады солнечногорских трущоб? Человек тянется к общению и ласке. Может быть, в этом и дело? А он сам способен слышать только себя?

Или все дело в том, что ему просто очень хочется ее увидеть. Скорее всего. Иначе к чему спустя столько времени искать объяснение поступкам, которые должны бы давно уже его не тревожить.

Женин контакт. Их чат с смсками, который он так и не удалил, утешившись тем, что тот с каждым днем уходил все дальше вниз. А оказывается, не так уж и далеко – на пару касаний пальцем.

Предпоследнее сообщение – от Жени в день вечеринки в «Айя-Напе». Буднично и по-домашнему, будто бы она годами встречала его с работы.

«В котором часу ты приедешь домой?»

Последнее. Его ответ.

«К шести тебе надо быть готовой».

Он тогда не написал, когда будет на месте. Он слово лишнее боялся проронить, чтобы не взорваться. Она чувствовала? Наверное, должна была. Спрашивала же.

«Привет, с днем рождения» на фоне их прошлого будет выглядеть пошло и неуместно.

- Алена, отмените сегодня встречи после четырех часов! – выкрикнул Роман в открытую дверь между собой и секретаршей. Ее мордочка тут же показалась в проеме и удивленно уставилась на начальство.

- В смысле отменить? – уточнила зачем-то она, обычно понимавшая с полуслова все, что касалось работы, но тут ее алгоритмы, видимо, заглючили. – У вас же там по проекту гостиницы расписано до ночи!

- Перенесите на завтра или послезавтра, - сдержанно ответил Роман. – Мне все равно. Фролова вместо меня не посылайте, но сегодня... мне нужен свободный вечер. Если кто-то сможет подъехать до четырех – я постараюсь принять.

- Как скажете, Роман Романович, - в замешательстве согласилась Алена. – Что-то еще?

- Да. Закажите цветы. Какой-нибудь... посолиднее букет. Розы...

- В «MilleFleurs»? – уточнила зачем-то его самая смышленая на свете помощница, заметно скиснув.

- Ну где вы там заказываете? – рассердился Моджеевский, и Аленка, что-то пробормотав, тут же скрылась с глаз. Роман замер на месте. Снег продолжал валить. Кажется, еще крупнее и гуще.

- Куда отправлять? – раздался писк из приемной.

- Никуда! – гаркнул он, придя в себя. – Отбой! Ничего не надо! Никаких цветов!

И этим значительно усложнил свою задачу. И удивлялся себе: получается, все уже решил? Ему понадобилось четыре месяца, чтобы все решить. Решить так, как не смог тогда, сразу. От самого себя тошно. До обеда он дотянул с трудом. На еду не прерывался. Все, что попадало в его желудок – имело жидкую консистенцию, темно-коричневый цвет и запах кофе. Крепкого и без сахара. Сладкий Алена пока не рисковала ему нести – и правильно делала. До кондиции, когда пора подслащивать, он дошел только к трем, но к тому времени уже от всего отказывался, что отвлекло бы хоть на минуту.