Феликс Кривин - Пеший город Страница 47

Каждый человек — свидетель по особо важным делам, но он может прожить всю жизнь и так и не догадаться об этом. И лишь когда суд окончен и оглашен приговор, он прибегает в зал суда и начинает в срочном порядке давать показания.

Граждане судьи! Он лично присутствовал в этой стране, он жил в этом доме, на этой улице, которая уводила так далеко, что по ней невозможно было вернуться. Многие ушли по этой улице. Он сам ходил по ней на работу, — правда, он возвращался, но ведь мог не вернуться в любой момент. Граждане судьи, он мог не вернуться в любой момент, но он возвращался, упорно возвращался, потому что кто-то же должен был сегодня давать показания.

Он помнит как сейчас: ему не спалось, и он встал, чтобы принять снотворное. И вдруг увидел… вернее, услышал… Граждане судьи!

Но судей нет. Суд навсегда удалился на совещание. По той же улице удалился, по которой уходили те, кому он вынес приговор. Неправильный, несправедливый приговор, потому что на этом суде не было свидетелей защиты, а были только свидетели обвинения.

Сегодня обвиняет защита, которая молчала тогда. Обвиняют свидетели по особо важным делам. По вчерашним делам. По позавчерашним делам.

А по сегодняшним опять не дозовешься свидетелей.

Полюбил Чепух Балбесу

(Рассказы и письма)

Пенсионер квартирного значения

Пенсионеры союзного значения отдыхают крупно, на весь Союз, а иногда и на всю Европу, включая Америку. Им доступна любая география, порой даже больше, чем отечественная грамматика, которая так и осталась для них заморской страной.

Василий Карпович с удовольствием отдохнул бы на весь Союз, но он был пенсионер очень маленького, квартирного значения, поэтому отдых его протекал скромно и незаметно, в пределах квартиры.

Смотрел телевизор. Книжки читал. Особенно ему нравилось читать, как людям бывает плохо, — тут получалось, что ему в его жизни было довольно-таки хорошо.

Перед тем, как раскрыть такую книгу, он заваривал чай, выставлял на стол все, что имелось в доме вкусненького, располагался поудобней и — начинал читать. Когда небезызвестный Иван Денисович, лежа на тюремных нарах, прислушивался, как несъедобная корочка движется по пищеводу, Василий Карпович отхватывал от буханки приличный ломоть, густо намазывал его маслом, сверху водружал порядочный пласт колбасы и составлял компанию Ивану Денисовичу.

Ужин проходил в молчании. Иван Денисович сотрапезника не замечал, а Василию Карповичу с набитым ртом говорить было несподручно, да и не о чем. Все, о чем можно было сказать, было уже написано в книжке.

Потом он вставал и начинал прохаживаться по комнате, демонстративно выходя в коридор (Иван Денисович был лишен этой возможности). Так Василий Карпович полнее ощущал дарованную государством свободу. Не дарованную, конечно, а данную во временное пользование: пользуйся, пока не отобрали.

Вот кажется: жизнь неинтересная, а что может быть интересней свободы? Или, допустим, безопасности? Василий Карпович не раз пытался ответить на вопрос: что в жизни важней: свобода или безопасность? Он читал книги о войне и радовался своей безопасности, и наслаждался ею, как свободой. Да, пожалуй, безопасность важнее свободы, недаром в стране существует комитет государственной безопасности, а комитета свободы нет. Государству свобода не нужна, она только подрывает его безопасность.

Так он размышлял, ужиная в компании Ивана Денисовича: Иван Денисович у себя на нарах, а он у себя на диванчике. И вдруг с соседних нар протянулась рука и донесся шепот:

— Послушайте, уважаемый, вытащите меня отсюда!

Василий Карпович знал, что в такие места даже палец совать небезопасно. Ухватятся за палец и втянут туда целиком. И потом уже оттуда вряд ли тебя кто-то вытащит. Поэтому он сделал вид, что не слышит, и продолжал читать про Ивана Денисовича, не обращая внимания на его соседа.

Но ему было не по себе. Конечно, он любил такого рода литературу, но не настолько, чтоб становиться ее действующим лицом. Читатель — лицо постороннее, не его дело соваться в развитие событий. Тем более, что книжка даже не его, он взял ее в библиотеке.

И ведь никогда не знаешь, кого вытащишь. Может, этот зэк какой-нибудь уголовник, может, он родную маму убил. Или и того хуже, его специально подсадили в книжку, чтобы втянуть в это дело Василия Карповича, разведать о его тайных мыслях. Такое бывает. Подсадят в камеру своего человека, он осторожненько заведет разговор и выведает все тайные мысли. А у Василия Карповича таких мыслей — ого-го! Он иногда такое подумает, что самому страшно. Настоящий диссидент. Но, конечно, не на уровне каких-то действий или слов, а на уровне подсознания.

— За что сидите? — спросил он шепотом, чтоб соседи не услыхали в застенке. Верней, за стенкой. Начитаешься этой литературы, потом слова нормального не подумаешь. Хоть в каком-то смысле у нас каждый человек в застенке. В любую минуту могут из-за его стенки вытащить и за другую стенку посадить.

Но зэк ответил, что сидит ни за что, никакого преступления он не совершал, и сам не знает, за что его посадили. Нашел дурачка. В такие места ни за что не сажают. Уж кто-кто, а насилий Карпович знает, он про эти дела горы книжек прочитал. Наверно, и в тех книжках хватало подсадных арестантов, которые выслеживали оттуда мысли читателей и сообщали в соответствующие места.

— Ко всем вашим делам я не имею никакого отношения твердо сказал Василий Карпович. — Я взял книгу в библиотеке. Какую дали, такую взял. Я даже не знаю фамилии автора, не успел посмотреть на обложке, — сказал он на всякий случай, чтоб не закладывать автора. Очень хотелось остаться порядочным человеком.

Все это он говорил шепотом, чтоб не услыхали в застенке. Потому что не только они у него в застенке, но и он у них в застенке. Все соседи в доме друг у друга в застенке, и не только в доме, но и в городе, и в стране.

— Ну, автора я вам назову, — сказал зэк.

— Не надо! Никого мне не надо называть. Я не знаю вас, не знаю вашего соседа, кивнул он на Ивана Денисовича, с которым только что дружески ужинал. — Я здесь лицо постороннее, совершенно постороннее.

Зэк сказал, что он тоже лицо постороннее, поэтому надеется, что Василий Карпович ему поможет. Как посторонний постороннему. У своего бы просить не стал, на своих, он знает, нечего полагаться.

— Я вам не посторонний, — холодно ответил Василий Карпович. — И не свой, и не посторонний, я сам по себе.

И с какой стати он будет кого-то вытаскивать? Еще неизвестно, вытащишь ты его или он тебя затащит. У нас вообще больше затаскивают, чем вытаскивают.

Он захлопнул книжку. Из-под обложки кто-то выругался. Возможно, это был Иван Денисович, которого обидело, что еще недавно Василий Карпович с ним ужинал, а теперь хлопает за собой обложкой.

Герой ищет автора

Человека, который выругался из-под обложки, звали Шиманский, и был он родом из записной книжки, где о нем было сказано: «Шиманский, маленький и кругленький, похожий на бильярдный шарик, и такой же стремительный, но всегда пролетающий мимо лузы». Только и всего. И за это он попал на тюремные нары?

Самое интересное, что его никто не сажал, он сам залез туда, куда никто не залазит по своей воле. Он хотел себя дописать, поскольку у автора на него ни таланта, ни терпения не хватило. К этому времени он уже во многих местах побывал и пришел к выводу, что дописывают не только авторы, никто тебя так не допишет, как ты сам допишешь себя.

Раскольников рассказывал: автор хотел, чтобы он зарубил топором молодую девушку, но он наотрез отказался. Давайте, говорит, я вам зарублю какую-нибудь старуху, какую-нибудь процентщицу, от которой, кроме вреда, никакой пользы. И настоял-таки на своем, в результате чего в романе появился дополнительный философский смысл. Нельзя убивать даже тех, кого не жалко. Даже старых, никому не нужных. Потому что другим они, может, и не нужны, а себе еще могут понадобиться.

Все великие произведения — плод коллективной работы автора и действующих лиц. Кто-то действует, а кто-то ставит свою фамилию на обложке. Но Шиманскому и действовать не дали, и фамилию автора не оставили. И теперь он ломал голову: почему автор его не дописал? И хоть бы начал как-нибудь по-хорошему, чтоб было, от чего себя дописывать. А то: маленький, кругленький. Пусть бы о д'Артаньяне написали, что он маленький и кругленький. Посмотрели б мы на него. А граф Монте-Кристо? Да он бы до смерти просидел в своей крепости и никогда не вышел на свободу. Правда, и свобода тогда была другая, было, куда выходить.

Найти бы своего автора, пусть бы он Шиманского дописал. Хотелось бы, чтоб это был какой-нибудь знаменитый писатель, тогда бы все узнали Шиманского. Попасть в произведение великого писателя — большая честь, тут можно и самому стать великим персонажем. Правда, великие обычно плохо кончают. Чем крупнее произведение, тем меньше в нем шансов остаться в живых. Вроде нормальная жизнь, но попробуй унести ноги. То тебя заколют, то эти. То сам под поезд бросишься. Оттого и возникают вопросы: быть или не быть? У простых людей такие вопросы не возникают. Простые люди все стараются быть, любыми путями — быть, хотя это далеко не всем удается.