Михаил Серегин - Пациент мафии Страница 33

– А нельзя сделать так, чтобы не засек? – недовольно спросил Темин.

– Понял, – повторил боксер и открыл дверцу «Тойоты».

Оставшись один, он медленно пошел по направлению к воротам больницы. Порученное задание не вызывало у него энтузиазма, но особого протеста тоже. Будучи по натуре исполнителен, он нормально воспринял выволочку и в дальнейшем не собирался предпринимать никакого реванша. В легкую конфронтацию с Теминым он попал под влиянием Грифа, однако шеф сегодня ясно дал понять, кто есть кто, и Тарасыч сделал для себя правильный вывод. Темин не слишком нравился ему – в его характере было много занудной педантичности, свойственной бывшим военным, но прекословить ему Тарасыч больше не собирался.

Тарасыч расслабленной походкой двигался вдоль бордюра. На лице его было написано ленивое равнодушие, глаза рассматривали асфальт под ногами. Но это безразличие было только кажущимся. Он сразу заметил высокую фигуру в сером пиджаке и черных брюках, появившуюся из дверей пропускного пункта больницы. Врач остановился и посмотрел по сторонам. Тарасыч скользнул по нему ленивым взглядом и, не торопясь, перешел на другую сторону улицы. Ловя отражение серого пиджака в стеклах окон, он определил, какое направление выбрал объект слежки, и без спешки отправился за ним, стараясь не выпускать из поля зрения.

«Хвост» за собой я заметил, когда с Мамоновского переулка свернул на Тверскую. Я не настолько бдителен, чтоб вычислить в толпе человека, незаметно за мной наблюдавшего. Но те, кто организовал слежку, видимо, тоже не были асами. Они сразу же допустили небольшой прокол, о котором, возможно, и не подозревали.

Сразу же, выйдя с территории больницы, я обратил внимание на человека, бредущего по тротуару. Человек был обыкновенный, с невыразительным равнодушным лицом, неброско одетый, и я непременно его тут же забыл бы, если бы не одно обстоятельство. Наметанный мой глаз сразу же различил в незнакомце собрата-боксера. На это указывал перебитый нос, особая, настороженная сутулость плеч и характерная сторожкая походка, в любой момент готовая сорваться в нервный танец, который исполняется на пятачке ринга. Я еще мысленно прикинул, что в моем коллеге весу будет килограммов на пять поменьше.

Он тут же перешел на другую сторону улицы, и я перестал о нем думать. Голова моя и так была перегружена мыслями до отказа. Видение мертвого Ефима не оставляло меня ни на минуту. Порой меня даже охватывала настоящая паника. Но бежать в милицию я не торопился. Во-первых, я не слишком ей доверял, а во-вторых, мое положение в этом деле становилось все более двусмысленным, и я уже начинал бояться, не предъявят ли в конце концов и мне какое-нибудь обвинение.

Откровенно говоря, выходя из больницы, я ожидал увидеть за собой слежку и пристально оглядывался по сторонам. Но воспаленное воображение рисовало почему-то зловещий черный лимузин – то, что по моему следу могут пустить пешего человека, почему-то не приходило в голову.

Убедившись, что ничего подозрительного вокруг нет, я пошел потихоньку, занятый невеселыми мыслями. Выявить «хвост» мне помогла чистая случайность.

Выйдя на Тверскую, я впал в положение буриданова осла. Я никак не мог решить, на какой станции метро остановить выбор – то ли идти на «Маяковскую», то ли на «Пушкинскую». Со мной такое бывает.

Наконец я решил идти на «Маяковскую» и свернул налево. Сомнения все же терзали меня, и я напоследок оглянулся. И опять мой взгляд выхватил из мельтешения лиц физиономию с перебитым носом. Боксер, несомненно, вышел из того же переулка и теперь вяло следовал за мной, никуда особенно не глядя.

До сих пор я ничего не подозревал, но мне стало любопытно. И вдобавок «Пушкинская» станция вдруг показалась мне все-таки милее. Я развернулся и пошел в обратную сторону. Поравнявшись с боксером, внимательно посмотрел на него. Он меня не заметил и с каменным лицом проследовал мимо.

Я дошел до угла и спустился в подземный переход. Там остановился возле стены, на которой была наклеена афиша Театра-студии Табакова, и сделал вид, что с жадностью читаю список исполнителей. Не прошло и пяти минут, как боковым зрением я заметил спускающуюся по ступенькам фигуру в бежевой куртке.

И опять-таки, сделав вид, что я ему нисколько не интересен, боксер свернул в переход и поспешил на станцию. Отчасти я был ему даже благодарен, потому что он сумел придать хаосу моих мыслей определенное направление. Меня охватил охотничий азарт, и я решил подыграть своему преследователю.

Он ждал меня у входа на эскалатор, с энтузиазмом провинциала изучая схему метрополитена. Несомненно, какой-то опыт по шпионской части у него имелся, и, если бы не его профессиональная внешность, я бы его ни за что не обнаружил. Теперь же мне пришло в голову поводить боксера за собой, чтобы выяснить, как далеко простираются его намерения.

Я вступил на ленту эскалатора и съехал вниз. Мой приятель с небольшой паузой проделал то же самое и как раз успел к поезду, который шел в сторону «Баррикадной». Мы вошли в разные двери. Я намеренно не стал пробиваться в глубь вагона, а остановился прямо напротив выхода, давая понять, что далеко ехать не намерен.

Забавно было наблюдать, как посторонний человек повторяет все твои поступки. Я на время почувствовал себя кукловодом, приводящим в движение марионетку. Правда, марионетка эта была довольно опасной игрушкой, и от нее следовало ожидать не только механических движений, но и любых подлостей. Мне вспомнился старый американский фильм ужасов, где оживший по каким-то причинам игрушечный пупс наводит ужас на целый город. Ну, город не город, а мне может не поздоровиться.

Я сошел на следующей станции и, выйдя из подземки, направился по Баррикадной в сторону Садового кольца. Моя кривоносая тень кралась следом, маскируясь среди пешеходов в ярких летних одеждах.

Добравшись до перекрестка, я нырнул в подземный переход и вышел на противоположной стороне Новинского бульвара, намереваясь отправиться домой пешком. Я собирался основательно поводить своего преследователя, а возможно, и спровоцировать его на активные действия.

Но моим планам неожиданно помешали. Из встречного потока машин вдруг нарисовался огромный белый «Кадиллак» и, резко свернув в сторону, плавно притормозил у тротуара метрах в пяти от меня. Я посмотрел на него с почтением и жгучим интересом – что ни говори, а «Кадиллак» – машина, созданная, чтобы производить впечатление. Он был похож на маленький корабль, по ошибке заплывший в центр города.

Шофер – представительный мужчина в строгом черном костюме – неспешно вышел из машины и с большим достоинством начал обходить бесконечный капот, собираясь, видимо, обеспечить высадку пассажира. Но задняя дверца «Кадиллака» уже открылась сама собой, и из нее выпорхнула женщина – быстрая и яркая, как карнавальный фейерверк. На ней был брючный костюм канареечно-желтого цвета, взбаламученные розового оттенка волосы и серебряные туфли. На загорелом лице сверкали сумасшедшие голубые глаза и сахарная белоснежная улыбка. Прежде чем я успел что-нибудь сообразить, женщина эта бросилась ко мне и, повиснув у меня на шее, быстро перепачкала мое лицо в помаде.

– Как я рада тебя видеть! – выпалила она, отрываясь от меня и улыбаясь во весь рот. – Я, честно говоря, почему-то думала, что ты умер! А я только вчера прилетела из Ванкувера и сразу попала на прием в американское посольство… У меня до сих пор шумит в голове… Надеюсь, ты еще не женился?

Этот заводной и страстный голос я узнал бы где угодно.

– Белла? Ты ли это? – ошеломленно воскликнул я. – Что ты с собой сделала?

– Это теперь мой стиль, – важно надула губы Белла. – Имидж мой! Я сейчас занимаюсь тем, что беспрерывно шокирую Северную Америку, погрязшую в импотенции… Знаешь, по-моему, Америка начинает уже поддаваться…

– Еще бы! – заметил я.

Мы с Беллой познакомились года полтора назад. Она тогда была замужем за известным кинорежиссером, уже не молодым, но весьма импозантным мужчиной. Возвращаясь вечером с какой-то шумной презентации, режиссер не справился с управлением, и его «Опель» врезался в столб в Каретном переулке. Вопреки статистике, все травмы достались на его долю, а сидевшая рядом Белла отделалась легким испугом и небольшой шишкой на лбу. Оба попали в нашу больницу, и чувственная Белла, возбужденная катастрофой и тронутая своевременно оказанной помощью, положила на меня глаз.

У нас с ней состоялся краткий, но весьма бурный роман, уложившийся в сроки госпитализации ее незадачливого мужа. Разрыв выглядел совершенно естественным и безболезненным. Взрывной темперамент Беллы, широта натуры и неутомимое любопытство не позволяли ей надолго сосредоточиваться на каком-нибудь объекте.

Вскоре после выписки режиссера из больницы они разошлись, и Белла выскочила за богатого газетчика из Квебека. Разумеется, она исчезла из моего поля зрения, и только иногда из газет я узнавал кое-что о ней – периодически она возвращалась на родину, устраивала здесь выставки, организовывала какие-то проекты, а потом опять сваливала за бугор. Несмотря на свои выгодные замужества, Белла была совершенно самостоятельной женщиной. Еще до своего отъезда она работала для американских и французских журналов и имела успех. Подобно покойному Ефиму, она была фотографом – и фотографом стильным. Мне довелось видеть некоторые ее работы – они были до предела эмоциональны и эротичны – в полном соответствии с характером автора.