Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть Страница 36

Нго пустил скороговорку на китайском:

—  Все согласились отдавать заморскому дьяволу три про­цента.

—   Значит, так... господин Доуви, — подхватил Клео. — На Катина, ты знаешь, заведения принадлежат корсиканцам. И вокруг этой улицы. Гостиницы «Южный крест», «Империаль», «Континенталь», «Отель де насьон» и прочее. Господин Монастерио из «Индокитайского банка» передаст тебе пол­торы тысячи адресов родственников этих корсиканцев во Франции. Ты получишь определенную сумму от уважаемого господина Нго. Распределив на полторы тысячи порций, отправишь почтовыми переводами в Европу. Отправка в ин­докитайских пиастрах. Получат родственники во франках по официальному курсу, то есть в два раза выше реальной сто­имости пиастра здесь. Дальше... Все деньги соединяются в одних руках.

—   Каким образом? Кто гарантирует надежность полутора тысяч получателей? — спросил Бруно.

—    Верный вопрос, — сказал Нго и оскалился золотыми коронками.

—     Монастерио заверил, что если имеешь дело с одним корсиканцем, считай, твои партнеры — вся Корсика. Я дове­ряю ему.

—   Гарантии доверия? — спросил Нго.

Все кивнули в знак согласия с замечанием. Бруно поймал себя на том, что и сам многозначительно вжал подбородок в узелок галстука. Принял в кресле более независимую позу.

За спиной Клео Сурапато из распахнутого окна была вид­на серо-коричневая река Сайгон. Она изнемогала под ржа­вым миноносцем, буксирами и кучкой торговых судов. Ма­рево колебалось над болотами и протоками заречья, рассти­лавшегося ковром мангровых зарослей на многие километ­ры в сторону дельты, далеко-далеко на юг, где несколько недель назад сошлись жизненные пути Клео и Бруно... Поче­му же — Доуви, Амос Доуви?

Утробно, словно из-под воды, взвывала сирена полицей­ского монитора.

—   Гарантия такая. Монастерио открывает в «Индокитай­ском банке» счет на имя Амоса Доуви на сумму, которая будет переслана в Европу корсиканцами. Потом, когда кор­сиканцы отправят преумножившиеся деньги обратно в Сай­гон, счет, естественно, будет отозван.

—    Принято, — сказал Нго. И улыбнулся Бруно.

—      Далее... Вернувшиеся преумноженные франки Амос Доуви помещает на счет сайгонской фирмы «Туссен Тор» в обмен на отправку ему этой фирмой девяти тысяч тонн аме­риканских удобрений, необходимых для кукурузных план­таций Доуви... Потом... Французские военные власти по при­бытии в Сайгон парохода с удобрениями выяснят, что они содержат излишне высокую концентрацию серной углекис­лоты. Власти не только запретят разгрузку, они предпишут судну немедленно покинуть порт. В стране война. Серная углекислота — исходный материал для изготовления зажи­гательной смеси, бутылками с которой забрасывают фран­цузские броневики... Вины Амоса Доуви в своем коммерче­ском замысле нет. Банк по распоряжению фирмы «Туссен Тор» возвращает ему франки по сделке, которая не состоя­лась. Груз еще до этого будет предложен покупателю в Гон­конге и сразу уйдет туда. Что же имеем? Опять франки, но которые вернулись к господину Доуви снова в двойном чис­ле. Ведь они, когда ими платили за удобрения, переводились в доллары. И из долларов обратно во франки. А доллар теперь идет выше и выше... Никаких подозрений... Ведь Амос Доу­ви — француз.

—   А дальше? — спросил Нго.

—    А дальше это повторится столько раз, сколько сочтем выгодным. Деньги... Деньги будут поступать французскому гражданину Амосу Доуви, который волен помещать их в любой банк Европы. Мы вольны, если сочтем необходимым, рекомендовать Амосу Доуви в какой. Дважды в год он будет отчитываться перед участниками предприятия. Его можно обозначить словом «Круг». Мы ведь кружок партнеров?

Клео сел. Нго быстро переводил двенадцати мужчинам и женщинам вьетнамского и китайского происхождения суть изложенного на кантонский. Бруно подметил, каким корот­ким оказался перевод и как часто произносилось имя Амоса Доуви. Видимо, в нем и заключалась главная новость для обсуждения.

—     Для чего этот камуфляж, Клео? — прошипел Бруно через стол.— Что за дьявольщина? Я согласен участвовать в операции. Но мое имя сгодилось бы не хуже вымышленного!

—      Бруно, счет Амоса Доуви в «Индокитайском банке» существует восемь лет. Его открыли после капитуляции японцев. Все эти люди торопились припрятать нажитое в оккупации, пока вернувшиеся французы и англичане полно­стью не вникли в обстановку в переменившейся стране... Деньги-то подлежали конфискации союзниками! Все эти орлы видели Амоса Доуви три, от силы четыре раза в жизни. Для тебя азиатцы казались ведь на одно лицо, когда ты здесь появился? Так? Для нас заморские черти в равной степени... Вьетнамец, поддерживавший связь с этим Доуви, умер не­давно от... ну, скажем, желудочной болезни после того, как свел меня с ним. Номер счета и документы на право распо­ряжения им ты получишь. О подмене знаем только мы двое. Ты и я.

—  Сун Юй знает тоже. Она демонстративно называла Рене при всех мадам Доуви...

—   Сун Юй это я.

—   А этот Доуви уезжает отсюда, что ли?

—   Доуви удалился на запад.

На запад, на закат, вдаль и за край земли вместе с солнцем уходили мертвые. Так считалось людьми этой части света.

Бруно хотелось верить, что его улыбка выглядела такой же безмятежной, как у Клео.

Из соседнего салона прорывались обрывки пения под аккомпанемент пианино. Рене терзала инструмент мело­дией «Счет на сто поцелуев».

Венское пианино было втиснуто администрацией китай­ского ресторана в тиковую коробку с резными пейзажами — слоны на лесоповале в джунглях, крестьяне в «нонах» — шля­пах конусом посреди рисовых чеков на фоне сахарных пальм, волны Тонкинского залива и перепончатые паруса джонок. Дерево, не поддающееся термитам, уничтожало смысл существования инструмента. Резная оболочка глу­шила музыку. Инструмент задохнулся в ней.

Но Клео жмурился, поводя шеей и дергаясь в европей­ском костюме. Господин Нго скалил золотые зубы с выра­жением поэтической задумчивости. Бруно доводилось ви­деть, как белые ахали от эстетического наслаждения восточной мелодией, извлекаемой из кустарного «кена», бамбукового органчика, полупьяным проходимцем в несу­ществующем национальном костюме. Чем нахальнее при­творство, тем больше веры. Распоясавшаяся Рене поступала, правда, несколько благороднее. По крайней мере, никого не дурачила преднамеренно. Новые друзья жаждали приобще­ния к западному искусству. Рене и демонстрировала послед­ние его достижения...

Наслаждение доконало застолицу, когда к голосу Рене присоединились рулады Сун Юй, чего никакие ожидал Бру­но.

«И ранним утром, мадам, как прощанье, счет на сто по­целуев моих, о-о-оу...» — подхватила китаянка припев.

—   Клео, — сказал тихо Бруно, Как ты оказался в этой компании?

Бандиту жали лакированные ботинки. Он сидел в белых носках.

—  Им понадобился китаец с хорошим французским язы­ком, чтобы держать связь с Амосом Доуви. Вьетнамец, кото­рый обеспечивал это раньше, умер... от болезни, я тебе гово­рил... Доуви был их, полностью их французом. А у меня оказался под рукой собственный, да с преимуществами. Во- первых, военный, ибо гражданские продажны и ненадежны. Я имею в виду в глазах самих французов. Во-вторых, небо­гатый, но с видами... И в-третьих, со связями в сферах, о чем говорит визитная карточка генерала де Шомон-Гитри и пе­ние Рене...

Клео так и сказал — в сферах.

—    Но у того Доуви, наверное, тоже была жена?

—  Действительно, они ее видели. Брюнетка, а Рене рыжая. Я нашептал Нго, что ты развелся и завел помоложе.

—   Ты не мог предупредить заранее об этой комедии?

—   Ха-ха, друг... Я хотел сначала убедиться, что они пове­рят в Доуви, который сядет с ними за стол.

Бруно хохотнул в ответ. Трудно представить, что он до­жил бы до утра, обнаружься подмена. При этом мерзавец Клео ничем не рисковал.

—   Ты уверен, что сошло?

—    Потерпи с полчаса. Доказательство будет.

Бруно не ощущал злости. Клео уверенно шел вперед со своим, теперь их общим делом. Странно, но он доверял те­перь ему.

—     Ну, хорошо, Клео... А откуда эти деньги? Скажем, у Нго? И потом, почему он не может обойтись без нас?