Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть Страница 55

Никто Севастьянова не ждал, приветов он не привез, торг­пред и его заместитель находились в отлучке. Дежурный комендант — жена старшего экономиста, который тоже «уехал на протокольное мероприятие», — вручила ключ под расписку и удивилась, что он знает, где находится отведен­ная комната и как к ней пройти. Подняв одутловатое, мучни­стое из-за постоянного пребывания в кондиционированном воздухе лицо от «Литературной газеты», она сказала, будто спохватившись:

— Ах, ну да... Вы же Севастьянов!

Застелив поролоновый казенный матрац привезенной простыней, Севастьянов лег спать.

Разбудил его аромат жарившейся на оливковом масле картошки.

Севастьянов надел брюки, футболку и выглянул на кух­ню, которую предстояло делить с пожилой дамой в сарафане, покрытом рисунками золотистых драконов с красными гла­зами. Звали ее Мария Фоминична. С испугом она сообщила, что ему придется работать у нее, старшего бухгалтера, в под­чинении. Картошкой не угостила.

До вечера Севастьянов гулял по Орчард-роуд и Скотте, примечая, как переменились и стали изощреннее витрины, одежда и манеры фланирующей публики. Сингапур заметно богател, приобретал собственный шик, возможно, и переня­тый у японцев, и потому оскудение дома вспоминалось еще более обостренно.

Нелегкие мысли шли и утром после разговора с торгпре­дом. Он обрекал Севастьянова на счетоводческую рутину, среди которой через два-три месяца любой истратит запас надежды и веры в себя, а заодно и в разумность начальствен­ных решений. Он просто не знал, что противопоставить на­двигавшейся профессиональной запущенности и неухожен­ности. Железная мебель вызывала кислую оскомину. Древние арифмометры, которые «из экономии» не решались выбросить, дергали нервы. Долгие поиски в шкафах среди груд пыльных папок нужной подшивки, чтобы «посмотреть, как делалось раньше», превращали и малое разумное в боль­шой конторский идиотизм.

Потянулись дни, в которые серьезных забот после от­правки отчета о встречах в Бангкоке с Жоффруа Лябасти в «Индо-Австралийском» и вице-директором «Банка Амери­ки» возникнуть не могло. Москва, то есть Людвиг Семей­ных — от генерального что-либо ждать казалось нахальст­вом, — молчала.

Севастьянов подмечал, что насторожил появлением со­трудников торгпредства. Попадая в оперативный зал, чувст­вовал: в разговоре пауза, тему меняют. Однажды из-за не­плотно закрытой двери кабинетика инженера по автомобилям донеслось:

— Васильевское воровство не доказано! Чего трепать зря... И Севастьянов никакой не блатной. Поймали бы — сидел...

Он много гулял после работы. Неторопливо брел по Стэмфорд-роуд, которую в прошлом видел лишь из маши­ны, в сторону комплексов «Марина-мандарин», «Ориентал» и «Пан Пасифик», где продолжал прогулку, поражаясь изо­щренной технологии строителей и инженеров. Его подавля­ла мысль, что дома даже немногие избранные не имели подобного или, заказывая здания для таких же целей, не поднялись до столь высокой культуры комфорта и фантазии. Или не решились нанять людей с достойными замыслами.

На Робинзон-роуд, Батарейной, у биржи, в других местах делового Сити каждый небоскреб, всякая банковская контора и любая дверь с электронным запором, бельма компью­терных экранов за стеклами — вершина, пик, на которые забрался управленческий прогресс, напоминали о том же. Не мог он не сопоставлять этой жизни, подчиненной четырем богам.-— удобству существования и деловой целесообразно­сти, электронной вооруженности и легкой свободе в дейст­виях внутри этих контор, со своей, в Москве и торгпредстве.

Нет, не окружающее благополучие вызывало горечь в минуты сопоставлений. Севастьянов неумел завидовать. Но не мог он даже в воображении нанести сингапурский техно­логический иероглиф на свое знание родных порядков. Не впихивались в кресло у компьютера Людка Семейных и по­мощница генерального, считавшая вместе с завхозом вер­шиной прогресса очищение «предбанника» от стульев для ждущих приема. Для ждущих дела. Как ждал Севастьянов ответа на свое дело. Ждал, свирепея от власти впаянной в нем оглядки... И сколько ни пытался он приложить к виденному здесь, за границей, отца, мать, матроса Волжской флотилии Михаила Никитича, Алямса, безрукого дядьку Галина, Вельку с сорванными погонами, Олю, Клаву, смерть Василь­ева, милиционера-собаковода и пенсионера Василь Василича и еще многих российских людей, знакомых по прошлой и нынешней жизни дома, ничего из этого не выходило.

... В тот дождливый день Севастьянов брел по набережной Елизаветы. На парапете скакали черные индийские скворцы, ловившие желтыми клювами капли мелкого дождичка. Один таскал соломину. Белый цементный лев, символ Син­гапура, изрыгал из пасти фонтан в залив Марина-бей. В коричневом сампане согнутый китаец безостановочно, слов­но заводная игрушка, выплескивал красным черпаком до­ждевую воду за борт. Бриз доносил с гнездившихся у при­чальных свай джонок запах сушеной рыбы, соевого соуса, прелых фруктов, разваренного риса и пролитого горючего.

На мосту Андерсена он понял, что ни дня, ни часа коле­баться и трусить больше не в силах.

Перейдя мост, Севастьянов миновал корпус «Шанхайско-Гонконгского банка», здание «Тихоокеанской страхо­вой» и небоскреб «Банка четырех океанов», разыскал в скве­рике будку телефона-автомата. Номер, по которому несколько лет названивал по поручениям Васильева, ответил сигналом «занято».

Он повесил трубку.

Под баньяном, пережидая дождь, рассаживались на траве школьницы-индианки, подтыкая под жилистые ноги фор­менные мини-юбки.

Судьба испытывала. Давала время подумать.

Колебаний Севастьянов не чувствовал.

Адвокатская контора «Ли и Ли» не сменила секретаря в приемной Ли-старшего. Голосок тамилки, хрупкий и тихий, привычно донесся к Севастьянову

—   Бюро адвоката Ли. Добрый день. Чем могу помочь?

—  Добрый день, мисс Сулачана, — сказал Севастьянов. —  Говорит Севастьянов из русского торгпредства. Как пожива­ете?

—    О! Господин Севастьянов! О! Как поживаете? Столько лет! Вам назначено?

—    Нет, не назначено, к сожалению... Возможно, мэтр Ли выкроит полчаса в конце рабочего дня? С вашей помощью, конечно, мисс Сулачана...

—      Вы неисправимый подлиза, господин Севастьянов... Сейчас три пополудни... Четыре тридцать... Пять пятнад­цать... Секунду!

Звуки умерли в трубке. Она переключилась на шефа.

Но страх в нем сидел. Страх перед «своими». За предпри­нимаемый несанкционированный начальством шаг. Строго говоря, спроси он разрешения... Разрешения у кого? У торг­преда, который бы выслал от греха подальше ближайшим самолетом? У Семейных в Москве?

Васильевских высказываний, которые бы укрепили в на­мерении, относительно подобных обстоятельств на память не приходило.

Ли-старший назначил через пятнадцать минут в своей новой конторе на шестнадцатом этаже, у пересечения Телок- роуд и Шентон-вэй. Совсем рядом...

Севастьянов поднялся по эскалатору на воздушный пере­ход над улицей. В расчерченном стальными перекладинами стеклянном корпусе небоскреба, куда переехала «Ли и Ли», отражались серое небо, автомобили и облака. Наемный стражник с латунной кокардой, на которой сверкала надпись «ДСиЗ» — «Деловые советы и защита» — название предоста­вившей его фирмы, сверился со списком. Переспросил:

—   Господин Севастьян?

Контора «Ли и Ли» в васильевские времена в старом зда­нии не охранялась.

—       Соболезнования, соболезнования, — скороговоркой бормотал Ли, усаживая Севастьянова в углу обширного ка­бинета в самой середине дивана. Диван перевезли из преж­него помещения, и казалось, Васильев здесь по-прежнему, лишь вышел на минуту.

Стен не было, между стальных рам шло сплошное стекло, и Севастьянов будто парил над улицей. Внизу на уровне третьего этажа ветер силился раскачать набухший от дождя плакат профсоюзников: «Качественный труд — лучшая жизнь!»

—       Поджидал вашего звонка, поджидал, — приветливо сказал, гнусавя «по-оксфордски» на английском, Ли, у кото­рого поприбавилось старческих веснушек на облысевшем темени. Но узкое лицо с пергаментной кожей и спокойным взглядом выцветших глаз не изменилось.