Игорь Заседа - Без названия Страница 12

Я закончил передавать репортаж около четырех утра.

За окном зарозовело. Я лежал на узкой студенческой койке с открытыми глазами. Было почему-то грустно, и в голову лезли печальные мысли, избавиться от них никак не удавалось, хотя старался вспоминать только приятное, что есть у каждого в тайниках памяти.

Представил тот далекий майский день, когда с компанией ребят мы завалились на водную станцию завода "Азовсталь", привлеченные туда случайно увиденным в городе объявлением о проведении открытого весеннего первенства города по плаванию. Нет, у нас и в мыслях не было участвовать мы просто хотели поглазеть, кто они, эти прославленные городские чемпионы и рекордсмены, как было написано в объявлении.

С моря тянул легкий бриз, солнце палило вовсю, и вода в бассейне, вспененная крепкими руками, весело плескалась в борта.

Когда главный судья - весь в белом: белые парусиновые брюки, белая рубашка с короткими рукавами, белые парусиновые туфли, выбеленные зубным порошком, и даже белая шляпа - пригласил желающих принять участие в соревнованиях, какая-то сила подняла меня с места и толкнула вниз, к стартовым тумбочкам. Участников было немного, каждый выбрал сам себе дистанцию - 100 или 200 метров. Я прыгнул после выстрела, запоздав, пребольно шлепнулся грудью о воду - и пошел молотить руками и ногами...

Так, неожиданно для самого себя, стал чемпионом города, и тренер прежнего чемпиона никак не хотел поверить, что я никогда не посещал спортивную секцию. Он сказал мне, когда нужно приходить на тренировки, и я, переполненный честолюбивыми надеждами, уже без ума от плавания, вышел с водной станции...

Но даже в самые тяжкие минуты, когда отчаяние сжимало горло, я не проклял спорт и не предал анафеме все, что он дал мне, ибо нет у человека более захватывающего и потрясающе-прекрасного чувства, чем чувство победы над самим собой!

Сколько знал их, великих спортсменов, и каждый из них был прекрасен в спорте, в движении - в той короткой, как удар молнии, вспышке, озарявшей человека внутренним огнем всепоглощающей радости. Помню "стального" Бориса Шахлина, бесшабашного, открытого всем чувствам Валерия Брумеля, тонкого трепетного гиганта Юрия Власова, триумфатора со всегда чуть грустными, точно заглянувшими в недалекое будущее глазами Валерия Попенченко, интеллигента до мозга костей Валентина Манкина, помню их в деле, и эта память - всегда поддержка и надежда в спорте, его непреходящая ценность.

Незаметно задремал. Телефонный звонок, показалось, раздался, едва я смежил веки.

- Доброе утро, мистер Романько! - Узнал голос Джейн, и противоречивые чувства охватили меня.

- Здравствуйте, Джейн! - сказал я.

- Мне нужно вас увидеть. Непременно.

"Нет, - подумал я, - нам встречаться больше незачем. Джонни нет, и родственные чувства взяли верх: вас больше всего беспокоит, как бы имя вашего отца не всплыло на поверхность в связи с этой историей, и вы готовы предать память любимого... Нет, нет, нам разговаривать больше не о чем!"

- Я позвоню вам, Джейн, как только освобожусь, - сказал я в трубку, а про себя подумал: "Через час-другой ты прочтешь сообщение Франс Пресс и поймешь, что все это не нужно, и у тебя само собой отпадет желание видеть меня".

- Здесь мой отец, и я боюсь, что меня увезут в Штаты. А мне нужно видеть вас, Олех Романько! Очень важно! - чуть не плача выкрикнула Джейн.

Но я снова повторил:

- Я позвоню вам... До свидания!

Время отсчитывало часы и минуты, отпущенные мне на поиски дневника Крзнстона. Иногда накатывалась волна свинцовой безнадежности. Неужто я просчитался, неужто все впустую, и Маккинли уже злорадно посмеивается надо мной?

После того, как некоторые монреальские газеты опубликовали сообщение Франс Пресс (к моему глубочайшему разочарованию, информация не попала на первые страницы, а затерялась на последних колонках - среди сообщений о распродаже, приезде бывших битлов, августовских гороскопов и прочей дребедени, на которую, как правило, мало кто обращает внимание), минуло двое суток, а воз и ныне там.

Серж уехал в Бромонт, на состязания яхтсменов, сержант Лавуазье точно сквозь землю провалился.

У себя в боксе я дважды обнаруживал записочки, в которых меня просили позвонить в отель "Шератон". Но я так и не набрал номер Джейн.

Был четвертый час дня, на улице хлестал дождь. Я вошел в лифт и нажал кнопку сорокового этажа. В пресс-ресторане, вопреки ожиданиям, было многолюдно, шумно, и я с трудом разыскал свободное местечко у окна с видом на олимпийскую деревню. Спросил разрешения у подвижного толстяка со светлыми волосами, спадавшими ему на плечи, он оторвался от жареной курицы "по-монреальски" и свирепо кивнул головой. Я задумался и потому страшно удивился, обнаружив, что какой-то незнакомый верзила держит в руках мою "ладанку" и внимательно разглядывает ее.

- О, тысяча извинений, сэр, - произнес незнакомец, нехотя отпуская "ладанку". - Вы показались мне похожим на мистера Мориса Эшбаха, у меня к нему поручение. Да вижу - ошибся...

Он меньше всего напоминал порученца: крупное скуластое лицо с искривленным, как у боксера или борца, носом, железная рука, поросшая черными волосами, прямой, словно бы запоминающий взгляд.

- Надеюсь, вы убедились в ошибке? - спросил я, увидев, что скуластый медлит.

- О да, мистер Романько! Невероятно трудно выговаривать славянские фамилии! До свидания!

- Прощайте, - бросил я и отвернулся.

Когда незнакомец удалился и затерялся среди столиков и снующих официантов, мой сосед по столу отложил в сторону курицу, вытер пальцы, с силой скомкал белоснежную накрахмаленную салфетку и обронил не то утвердительно, не то с вопросом:

- Так это вы, значит, решили слегка стереть пудру с благообразной физиономии Маккинли?

- Что вы имеете в виду? - спросил я настороженно, ибо вопрос озадачил меня: в сообщении Франс Пресс имя тренера Крэнстона не упоминалось и даже тень подозрения не падала на него.

- Я хорошо знаю Дона, чтоб ему ни дна ни покрышки! Он готов на любую подлость, только б ему было хорошо. Когда случилась эта история с Мондейлом, я спросил: "Слушай, Дон, мы с тобой старые приятели, и я обещаю не проболтаться, зачем ты это сотворил? Мальчишка и без твоих вонючих допингов выиграл бы!" Как вы думаете, что ответил этот фарисей? "Бесспорно, Эрл! Но у меня есть такие, кто нуждается в допингах, и Мондейлу выпало проверить безопасность нового средства. "Пари: в следующем году парень станет рекордсменом мира без всякой химии!" - "Ну и гад же ты, Дон", - отвесил я ему на прощание.

- Не слишком вежливо...

- Мне с ним миндальничать! Да катись он... Я сам был спортсменом, участвовал в Играх в Токио, и меня просто воротит от подобных подлостей, которые превращают спорт в дешевый фарс.

- Тогда мы с вами коллеги. С удовольствием пожму вашу руку. - Я поднялся. - Олег Романько.

- Эрл Бэлл, из ЮПИ.

- Что вы думаете, мистер Бэлл, об истории с Крэнстоном?

- Ничего! Я привык верить только фактам. Их у вас пока, как я догадался, нет. Но от души желаю успеха!

- И на том спасибо, - поблагодарил я кудрявого толстяка.

Вскоре Эрл Бэлл распрощался.

Наскоро пообедав дежурным гороховым супом и стейком, я отправился вниз, в пресс-центр: пора было готовить очередной репортаж, который еще раньше задумал начать коротким интервью с Борзовым.

В душе я был огорчен проигрышем Валерия, но это не поколебало мою веру в него, ибо я знал: то, что сделал Валерий, - настоящий подвиг, потому что за два месяца до олимпиады ни один врач, осматривавший разорванные мышцы на ноге, не взялся бы предположить, что он выступит в Монреале.

В пишущую машинку, за которой я обычно работал, был вставлен чистый лист бумаги и отстукан текст: "Мистер Романько, мистер Лавуазье ждет вас в баре. Спасибо!"

Сержанта Лавуазье я не узнал.

В светло-сером костюме и светлом галстуке в зеленый горошек, прикрыв глаза темными очками, сержант даже и отдаленно не напоминал того человека, который впервые появился у меня в номере. Он сидел спиной к бару и, казалось, был всецело увлечен тем, что происходило на четырех цветных экранах замкнутой олимпийской телесети.

Бегло оглядев присутствующих, я разочарованно повернулся, собираясь уйти, когда меня негромко окликнули:

- Мистер Романько...

Я присел за столик рядом с сержантом и мысленно отдал должное его умению перевоплощаться.

- Хелло, сержант, - сказал я вполголоса, тоже уставившись в экраны. Вы меня искали?

- Мы побеседуем в другом месте, здесь слишком много ушей. Спускайтесь вниз. Поверните направо, якобы на Сант-Катрин. Но на улицу не выходите, а через зимний сад - на запад, минуете зал игровых автоматов - там есть выход прямо на бульвар Дорчестер. Садитесь в синий "форд" номер 40-716, скороговоркой выстрелил сержант с каменным лицом и едва шевеля губами.

Для порядка я посидел пару минут, поднялся с видом человека, не имеющего твердых намерений, покрутился у бара, но бармена-украинца не было, изобразил эдакое разочарование - не нашел нужного человека - и вышел из зала. Что-то подсказывало: маскировочные меры, предпринятые сержантом Лавуазье, не случайны, и я горел желанием побыстрее разузнать, в чем дело. Неужто мои потенциальные враги наконец-то зашевелились? Вместо того чтобы насторожиться, я испытывал чувство внутреннего подъема, совсем как перед ответственным стартом, когда знаешь - сегодня все решится, и ты торопишься, спешишь к этому испытанию...