Александр Смирнов - Вавилонская башня Страница 17

— Я имел в виду идеологических противников, — прохрипел докладчик.

— Что же это за идеология такая, если она угрожает самой сильной армии мира? — не унимался Андрей Петрович. — Вы считаете советского воина в идеологическом плане слабее солдат союзников?

В зале послышалось лёгкое хихиканье. Докладчик, красный как рак, понял, что от него просто так не отстанут.

— Лично я считаю, что в идеологическом плане наших воинов сильнее союзников.

— Чего же тогда вы боитесь? Разгромили фашистов в военном плане, разгромим и американцев в идеологическом. Или политруки к таким сражениям не готовы?

Лектор готов был провалиться сквозь землю. Любой ответ на вопрос проклятого полковника всё больше и больше заводил его в тупик. Докладчик стоял с открытым ртом, трясся, как осиновый листок и не знал, что ответить. Зал уже не хихикал. Он заливался гомерическим смехом.

— Если бы войсками руководили не командиры, а политруки, — кто-то выкрикнул из зала, — наша армия не могла бы противостоять даже африканскому племени!

К трибуне вышел генерал с красным от злости лицом.

— Кто это сказал? — строго спросил он.

Смех тут же смолк.

— Я спрашиваю, кто это сказал?

— Это провокация, товарищ генерал, — проскулил докладчик.

— С вами разговор будет особый. Марш отсюда! Я снова спрашиваю, кто сейчас опорочил Коммунистическую партию Советского союза?

Ирония аудитории сменилось на недоумение. Никто даже и предположить не мог, что обыкновенную шутку вывернут в антисоветскую деятельность. Однако все прекрасно понимали, что если генерал, который конечно был из политуправления, вывернул всё в эту сторону, то последствия для шутника будут плачевными. Именно поэтому охотников выдавать остряка не нашлось.

— Ну, хорошо, — прорычал генерал. — Разговор продолжим в другом месте.

Политинформация была закончена. Все разошлись по своим хозяйствам и стали ждать последствий, которые не могли не последовать.

Первого в политотдел вызвали того, с чьей лёгкой руки и начался этот инцидент. Андрей Петрович сидел в кабинете напротив трёх старших офицеров НКВД. Один офицер вёл протокол, другой — подполковник, задавал вопросы, а третий — майор, сидел видимо для мебели.

— Значит, вы не слышали, кто это сказал? — уже в третий раз спросил офицер.

— Я только задавал вопросы докладчику.

— Это мы знаем. Все ваши вопросы занесены в протокол.

— Что же вы от меня хотите?

— У нас есть основание считать, что вы специально задавали такие вопросы, которые спровоцируют антисоветскую выходку.

— Наоборот. Мои вопросы утверждали, что советский войн в идеологическом плане гораздо сильнее союзников.

— Дело не в воинах.

— А в чём же тогда?

— Дело в представителях партии в войсках. Вы усомнились в их компетенции.

— А разве генерал не усомнился в компетенции докладчика, когда выгнал его с трибуны?

— Мы сейчас обсуждаем не генерала и не докладчика.

— А кого, меня?

— Да вас, — вдруг вступил в разговор майор. — Кем вы были во время гражданской войны?

— Штабс-капитан.

— А каков ваш дворянский титул?

— Барон. А это имеет какое-нибудь значение?

— Конечно, имеет.

— По крайней мере, когда я командовал партизанским отрядом, а потом и полком, это значения не имело.

— Когда вы командовали партизанским отрядом, это значение не имело, а вот когда вы стали командовать полком…

— Я не сам себя назначил на эту должность.

— Война заканчивается, господин штабс-капитан.

— Товарищ полковник, — поправил майора Андрей Петрович.

— Да, да, я так и хотел сказать. Так вот, будущее немецкой армии, я полагаю, вам известно. Она скоро просто прекратит своё существование. Поэтому противником её можно уже не считать. Что же касается наших союзников: американцев и англичан, то их армии никто уничтожать не собирается, сейчас, по крайней мере. И сейчас, в свете политического противостояния, именно эти государства являются нашими главными идеологическими противниками. Именно это и пытался вам растолковать докладчик. К сожалению, у него этого не получилось. Он испугался ваших звёзд на погонах. Ему не удалось определить, что вопросы задаёт не советский полковник, а штабс-капитан белой армии.

— Ну, вы и хватили!

— Да, да, вы не ослышались. В идеологической борьбе вы так и остались штабс-капитаном…

Далее диалог превратился в монолог, пересказывать который нет никакого смысла, ибо читатель, давно отвыкший от коммунистической пропаганды, прочитав не более пяти строк, непременно отложит книгу и уже никогда не возьмётся читать автора, страдающего, как минимум шизофренией.

В словах майора не было и намёка хоть на какую-нибудь логику. Она целиком состояла из цитат партийных документов и выступлений политических деятелей различного уровня. При этом майор, вероятно желая показать полковнику своё превосходство в идеологических познаниях, не упускал ни одного съезда и пленума партии, начиная с октября семнадцатого года. Андрей Петрович сначала слушал оратора внимательно, пытаясь разобраться, что собственно он хочет сказать, но потом, поняв, что это совершенно невозможно, только делал вид внимательного слушателя, а сам удалился в своё прошлое.

Ему вспомнились кадетские годы, когда он был совсем мальчишкой. Это было самое лучшее время его жизни. Там не было никакой политики, никаких партий — была только преданность императору и отечеству, а ещё было детство весёлое и беззаботное. Но почему-то всё вдруг внезапно изменилось. Война четырнадцатого года вырвала его из рая. Кадетский корпус был окончен по ускоренной программе, и молодого поручика у которого и усы-то толком ещё не росли, бросили в самое жерло первой мировой войны. Ни офицеры, ни тем более солдаты не понимали: для чего вообще нужна эта война? Кто против кого сражается? Кто кого хочет завоевать? Этого не знали ни немцы, ни русские. На всё воля божья и царя-батюшки, ибо только он и есть помазанник и наместник всевышнего на земле нашей грешной. Однако помазанник, казалось, совсем забыл о своих подданных. Эшелоны с боеприпасами и провизией приходили к фронту всё реже и реже, а вследствие этого, составы с калеками и ранеными отправлялись в тыл битком набитые всё чаще и чаще. Не припомнить, кто первый пустил эту фразу, но вскоре с чьей-то лёгкой руки солдат стали называть пушечным мясом. Такой цинизм резал уши, но к нему вскоре привыкли, и стали так называть не только солдат, но и офицеров. Неудачи на фронте, конечно, расстраивали воинов, но верность присяги и стойкость к превратностям судьбы заставляли честно выполнять свой воинский долг.

Ни успешное наступление противника, ни землетрясение, ни даже всемирный потоп — отречение государя-императора от престола заставила могучую и казавшуюся незыблемой державу содрогнуться и пошатнуться. Офицеры и солдаты не понимали, кому им служить. Командиры, лишившись в одночасье централизованного командования, самостоятельно пытались противостоять врагу, неизменно неся одно поражение за другим. Временное правительство, которое было спешно создано в Петрограде, занималось чем угодно, но только не нуждами армии. Про неё попросту все забыли.

Как черви после дождя, в полках повылезали различного рода агитаторы. Кого тут только не было! И кадеты, и эсеры, и анархисты. Социал-демократы, конечно, тоже были, но они как-то не отличались от всех остальных. Каждый оратор был щедр на обещания, но ничего путного предложить не мог. Солдаты и офицеры с удовольствием собирались на митинги, воспринимая их, как развлечение между боями. Они посмеивались над агитаторами и старались своими вопросами поставить выступающего в безвыходное положение. Как только он замолкал и не знал что ответить, аудитория приходила в восторг: начинала свистеть, кричать и топать ногами. Это были минуты истинного наслаждения для измученных в окопах солдат. На этих представлениях забывались все тяготы и невзгоды войны. Серьёзно к выступающим стали относиться после того, как один оратор провозгласил лозунг: "Земля — крестьянам, фабрики — рабочим". Хихиканье среди солдат сразу прекратилось. Вопросы стали задавать не для того, чтобы загнать оратора в тупик, а чтобы узнать, как получить себе в собственность землю. И хотя офицеры понимали, что эти лозунги ничто иное, как абсолютная утопия, ничего с солдатами поделать не могли — мужик тянулся к земле, а значит к большевикам. И если офицеры продолжали подтрунивать над большевиками, обзывая их пустобрехами, то рядовые ждали приезда агитаторов и смотрели на них, как на единственную реальную политическую силу. И сила эта не заставила себя долго ждать: Под давлением тех же агитаторов, начались братания на фронте. Солдаты втыкали штыки в землю и уходили домой, надеясь получить свой заветный кусок земли. Армия, как силовая структура государства, началась разваливаться. Митинги стали протекать ежедневно, на них большевики пытались разъяснить солдатам основы марксизма, но кроме: "земля — крестьянам" и "заводы — рабочим" те ничего не понимали. К каким только сравнениям агитаторы ни прибегали, что только ни придумывали — ничего не помогало.