Александр Смирнов - Вавилонская башня Страница 18

Андрей Петрович стал вспоминать эти сравнения, но почему-то ничего не мог вспомнить.

— Гидра капитализма! — вдруг громко, как будто с митинга семнадцатого года прозвучал голос майора.

— Точно. Именно гидра. Как это я вспомнить не смог? — сказал Андрей Петрович.

— Что не могли вспомнить? — не понял майор.

Полковник моментально перенёсся из прошлого в настоящее. Вместо революционного митинга он находился в помещение политуправления, а вместо агитатора на него смотрел майор.

— Извините, это я так… Вспомнил прошлое.

— Вы что, не слушаете меня?

— Отчего же? Очень даже слушаю. Вы остановились на гидре капитализма.

Майор недоверчиво посмотрел на полковника и снова продолжил свою вдохновенную речь.

После октябрьского переворота армия окончательно развалилась. Те, кто хотел получить в собственность землю и фабрики, оказались в Красной армии, а те, кто олицетворял собой ту самую гидру, был вынужден оставаться в белой. Увы, но Господь бог уже перемешал к тому времени языки людей. Корнилов говорил на одном языке, Деникин на другом, а Врангель на третьем. Каждый, вместо того, чтобы объединять разбитую лихолетьем страну, пытался, не слушая других, самостоятельно решить задачу, которая решалась только сообща. Вместо того чтобы объединяться, и красные и белые втянулись в братоубийственную резню неслыханную по жестокости. Андрей Петрович, к тому времени уже штабс-капитан, занимал место заместителя начальника штаба. В его обязанности входило разработка тылового обеспечения отступающих войск. Штаб, организованный наспех в одной комнате вмещал и службу тыла и разведку, и контрразведку.

Андрей Петрович отчётливо вспомнил, как в комнату, где он работал с документами, привели избитого до полусмерти пленного красноармейца. Поручик контрразведки подвёл его к командиру полка и отрицательно помотал головой.

— Ничего не говорит, сволочь!

— Расстрелять, — коротко ответил командир.

От этих слов сердце чуть не остановилось у штабс-капитана.

— Господин полковник, остановитесь! Ну, нельзя же так!

Полковник вопросительно посмотрел на штабс-капитана. Тот подошёл к командиру и начал шептать ему на ухо:

— Господин полковник, я же готовлю план отхода наших войск за границу.

— Ну и что? — не понял командир.

— Убивать то зачем? Всё равно это уже ничего не решит. Он же такой же русский, как и мы с вами.

— Ах, вот оно что! — перешёл на крик командир. — Значит вы здесь все чистенькие, а я один грязненький! А не кажется ли вам, штабс-капитан, что из-за таких же чистоплюев мы и проигрываем эту войну? Молчите? То-то же. Так вот, дорогой мой, вам не удастся остаться в этой бойне чистеньким. Вы поняли? Я повторяю свой приказ — расстрелять! И приведёте его в исполнение вы штабс-капитан!

При этом полковник зло посмотрел на Андрея Петровича и достал револьвер.

— Ну!? Не слышу!

— Есть расстрелять, — тихо ответил заместитель начальника штаба.

— Отведёте в лес, там всё и сделаете, — пояснил поручик.

Андрей Петрович вытащил пистолет и повёл пленного в лес. На опушке он остановился.

— Стой, дальше не пойдём, — сказал он пленному.

— Кончай здесь, ваше благородие.

Андрей Петрович хотел рассмотреть лицо красноармейца, но оно всё было залито кровью.

— Тебя как зовут?

Пленный даже опешил от этого вопроса.

— А тебе не всё ли равно? Кончай скорей, не мучай.

— Значит не всё равно.

— Ну, Фёдором.

Штабс-капитан вытащил из кармана нож и перерезал верёвки на руках Фёдора.

— Я своих не расстреливаю.

— Какой же я свой?

— Ты русский и я тоже.

— Тебя же, ваше благородие, самого за это расстреляют. Этот поручик наверняка побежит посмотреть на труп.

— Пускай бежит куда хочет.

Пленный пожал плечами и направился в лес.

— Фёдор! — крикнул Андрей Петрович. — Не ходи туда. Там наши. Опять попадёшься.

Красноармеец в нерешительности остановился и вернулся.

— Обойдёшь эту балку и прямо на север — там ваши.

— А как же ты, ваше благородие?

— А я домой пойду. Хватит, навоевался.

— Ну, бывай, ваше благородие.

Пленный повернулся к штабс-капитану спиной и зашагал по направлению к балке. Метров через двадцать красноармеец остановился, обернулся и крикнул:

— А как тебя зовут, ваше благородие?!

— Андрей!

Бывший заместитель начальника штаба в последний раз посмотрел на расположение своей части и зашагал на вокзал.

Современный читатель наверняка ухмыльнётся, прочитав о том, что офицер, сбежавший с воинской части в военное время, отправился ни куда-нибудь, а на вокзал. Да его бы моментально задержал первый патруль, и переправил в свою часть, где уже не он, а поручик, выслуживаясь перед командиром, поведёт его с сорванными погонами в лес, который штабс-капитан только что покинул и всадит в него не одну пулю, а всю обойму. Ухмыльнётся и будет прав, ибо в любой армии, в любое время и на любой войне, такой поступок мог вызвать только такие последствия и никаких других. Но штабс-капитан не думал о последствиях, им руководили чувства, и он, ведомый, а следовательно и защищенный самой судьбой, сел в поезд и благополучно добрался до места назначения. Правда место назначение слегка изменилось: на здании вокзала был укреплён красный флаг, и везде, куда не посмотри, стояли патрули, внимательно и подозрительно сверлящие глазами всех, кто выходил с поезда. Совершенно естественно, что офицера, не удосужившегося даже снять погоны, немедленно задержали и доставили в приёмник "ЧК".

Просидев в душном коридоре часа четыре, Андрей Петрович очутился в небольшой прокуренной комнатке, в центре которой стоял стол, заваленный какими-то бумагами. За столом сидели два молодых солдата с оторванными погонами и человек в чёрной кожанке уже немолодой с маузером на боку. Вероятно, он был старшим, так как солдаты смотрели больше на него, нежели на приведённого штабс-капитана. Солдаты хоть и старались своим видом придать себе хоть какую-то значимость, однако было очевидно, что они ничего не решали и находятся здесь для мебели.

Старший долго смотрел на офицера, усмехался в усы и ничего не говорил. Солдаты смотрели на своего начальника, молчали и не знали, как себя вести. Наконец старший прервал своё молчание.

— Зачем же ты, мил-человек, в погоны то вырядился?

— Что ж мне голым ходить?

— По-твоему мы голыми ходим? Я к тому, что тебя просто шлёпнуть могли прямо у поезда.

— За что?

— За эполеты, вот за что! — грубо выкрикнул солдат.

Старший так зыркнул на солдата, что тот замолчал и больше ничего не говорил.

— За эполеты? Это, по какому же праву? — возмутился штабс-капитан.

— Вот с правом у нас всё непросто, — вместо солдата отвечал старший. — Сначала право отреклось от престола, не имея на это никаких прав, потом право перешло к временному правительству, которое вместо того чтобы заняться делами государственными, использовало его исключительно для собственного обогащения. А после того, как поняло, что воровать больше нечего, решило разбежаться, бросив страну на произвол судьбы.

— Вы хотите сказать, что теперь право у вас?

— Даже и не думал. Напротив. Я утверждаю, что никакого права у нас нет.

— А что же тогда есть?

— Революционное самосознание.

Штабс-капитан улыбнулся.

— Вы считаете этого достаточно?

— Ни в коем случае. А вы?

— Что же я могу считать, если по вашему революционному сознанию меня шлёпнуть могли только за то, что на мне погоны?

— Вы правы, конечно. Сознание, даже если оно революционное, никак нельзя сравнить с правом. Взять хотя бы вас. — При этом чекист достал какую то бумажку и показал её штабс-капитану. — Здесь написано, что патруль задержал вас на вокзале, когда вы сходили с поезда, который прибыл из расположения белой армии. Более того, вы объяснили, что направляетесь домой.

— Ну и что?

— Да я всё о праве рассуждаю. Каким правом руководствовался офицер белой армии, когда без всяких разрешающих документов покидал воинскую часть во время боевых действий? Неужели правом? Наверное, тоже самосознанием, только не революционным?

— Я не хочу людей убивать, тем более русских.

— Так ведь сейчас война.

— Это не война, когда русские русских убивают. Это бойня, самоуничтожение.

— Однако, вы убивали?

— Я не убивал. Бог миловал. Я в штабе тыловым обеспечением занимался.

— А почему убежал?

— Потому, что командир приказал одного пленного расстрелять.

— Не вы, так другие расстреляют.

— Не расстреляют. Я его отпустил.

— Да, после этого действительно остаётся только убежать. Значит, вы к нам решили перейти?

Штабс-капитан отрицательно помотал головой.