Елена Арсеньева - Мужчины Мадлен Страница 28

– Подождите, – сказала она в прихожей, не имея желания затягивать сцену прощания с Коротковым, – сейчас принесу расписку.

– Что ж, мы деньги в прихожей считать станем? – встревожился Коротков. – Деньги уважать надо, а то не будут водиться.

Вот уж чего Алёне ни за что не хотелось бы испытать!

– Ладно, пошли в комнату, – махнула она рукой. – Не разувайтесь, куртку вон туда повесьте.

– Да ничего, я в куртке, – неловко протиснулся мимо нее Коротков. – Быстрей уладим все – и разбежимся, как в море корабли.

Алёне немедленно захотелось спросить, где это видано, чтобы корабли в море бегали. Но потом решила не строить из себя слишком уж великую пуристку русского языка: может, у Короткова до такой степени образное мышление.

Шура достал конверт, подал Алёне со словами:

– Посчитайте, посчитайте!

Она посчитала – ровно десять тысяч. Хотела было невинно поинтересоваться насчет обещанных процентов, да решила не обострять международной напряженности, как говаривали по радио во времена «железного занавеса» и Берлинской стены.

Достала расписку. Коротков ее внимательно перечитал, как будто опасался, что Алёна там что-нибудь лишнего приписала.

– Все нормальненько, – проговорил, складывая расписку и пряча в карман. – Ну что ж, Алёна, простите меня, дурня. Не иначе, бес попутал, – провыл он вдруг и даже всхлипнул.

Алёна растерялась и промямлила что-то вроде: с кем, мол, не бывает, а бес на то и создан, чтобы добрых людей смущать и сбивать с пути истинного.

И в эту минуту кто-то позвонил в домофон.

«Виталий! – испуганно подумала Алёна. – И дернуло же меня сказать ему номер квартиры… Делать нечего, придется открывать».

Побрела в прихожую, втайне надеясь, может, все-таки не он. Спросила:

– Кто там?

– Почта, – откликнулся раздосадованный мужской голос. – Что такое, звоню по квартирам, никого нигде нет, подъезд открыть некому, а мне надо квитанции на квартплату по ящикам разложить. Откройте хоть вы, что ли…

Алёна радостно – не Виталий пришел! – нажала на кнопку и обернулась, услышав стремительные шаги Короткова. Он почти бежал из комнаты, а под мышкой… держал картину. Ту самую! Парижскую! С цветочницей на площади Мадлен! «La vendeuse de fleurs à la place de la Madeleine». Вот именно!

– Шура, вы что, с ума сошли? – растерялась Алёна. – Вы куда ее тащите? Зачем?

Коротков ломил вперед с самым решительным выражением лица, не делая попыток замедлить шаги. И вдруг…

Тут следует сделать небольшое архитектурное отступление. Те, кто бывал в гостях у Алёны Дмитриевой, легко поймут, что случилось дальше, а для тех, кому еще не посчастливилось испытать это удовольствие, следует кое-что пояснить. Просторная прихожая ее квартиры находилась на двух уровнях, один был выше другого сантиметров на двадцать. Там имелась ступенька, и гости порой об нее, забывшись или не заметив, спотыкались. Или как бы проваливались. Один или два человека, было дело, даже шлепнулись. В общем-то, немудрено шлепнуться – идешь себе, и вдруг нога уходит вниз!

Именно это и произошло сейчас с Коротковым. И он рухнул на пол. Картина выпала из его рук, а живописное полотно вывалилось из распавшейся рамки!

Алёна вскрикнула. Коротков подскочил, как мячик, схватил картину, отшвырнул с пути Алёну – она очень удачно свалилась на низенький диванчик, стоящий у стены, не то увесисто влипла бы в саму стену, – и прорвался к двери. Еще по временам ремонта он помнил, как ее открывать, да и не велика хитрость: щеколду двинуть, ручку на второй двери повернуть – и вот она, свобода!

Коротков ринулся вниз по лестнице. Но наша героиня, очухавшаяся очень быстро, была довольно легконога (танцуйте аргентинское танго – и тоже будете легконоги!) и понеслась за ним. А Коротков уже добежал до площадки третьего этажа.

Какой-то человек стоял в сторонке, вроде звонил в одну из квартир.

– Держите вора! – закричала Алёна.

Человек повернулся и бросился… но не на Короткова, которого он пропустил, а на Алёну! С силой толкнул ее в дверь напротив, а сам помчался со всех ног вниз, за Коротковым.

Алёна ударилась весьма нехило: еще хорошо, что плечом, а не лицом летела в дверь!

Створка немедленно распахнулась, на площадку выскочила вредная Раиса – ну да, это была ее квартира! – и вцепилась в Алёну, не давая ей бежать вниз. К тому же заголосила почем зря:

– Да что ж ты делаешь?! Думаешь, если писательница, так все тебе можно? То заливала меня, то в прошлом году работы чуть не лишила из-за своих пакостей, шпиона немецкого внедрить к нам пыталась, фашиста какого-то[17], а теперь двери выламываешь? Да ты посмотри, посмотри, что наделала! Вон, видишь, какая вмятина от твоего туловища осталась?

Алёна попыталась вырваться, но Раиса была невероятно цепкой. Она просто вынудила нашу героиню обернуться и посмотреть на дверь.

Что за чепуха? Вмятина на Раисиной железной облезлой двери существовала еще до того, как Алёна Дмитриева переехала в дом: ну точно – лет десять существовала! Может, кто-то ее и прошиб своим туловищем, но это точно было не туловище Алёны Дмитриевой!

Данную мысль и постаралась донести Алёна до Раисы, но той было что об стенку (или о дверь) горох. А тем временем снизу донесся рокот заводимого мотора. Конечно, Коротков укатил на своей «Мазде» и увез сообщника. Потому что можно не сомневаться: человек, так вовремя позвонивший по домофону в квартиру Алёны и представившийся почтальоном, имел одну цель – выманить ее из комнаты. И он же потом кинулся на нее на лестнице, дав Короткову возможность драпануть с ее картиной. А теперь оба смылись!

Или, может быть, не их машина отъехала? Может, удастся еще увидеть и запомнить физиономию Шуриного сообщника?

Алёна извернулась, вырвалась-таки из Раисиных рук и добежала донизу. Здесь всегда было темновато: отчего-то жильцы первого этажа вечно тягались, кому черед лампочку вкручивать, а в результате не вкручивал никто. И в этой темнотище Алёна чуть не упала, запнувшись о какой-то небольшой прямоугольный предмет. Отпихнула его – тот отлетел, глухо стукнувшись о ступеньки.

Что-то заставило нашу героиню оглянуться.

На ступеньке лежала «Продавщица цветов»! Та самая, которая с площади Мадлен!

Алёна подошла, глазам своим не веря.

Она. Картина. Украденная Коротковым.

Мыслей не было – один большой знак вопроса поселился в голове, заменив собой все извилины.

– Спасибо, господа воры, – пробормотала Алёна в полной прострации. Потом подняла картину, которая в одном месте была оторвана от подрамника (наверное, когда рамка свалилась, выпал старый, ненадежный гвоздик), и побрела домой.

Вот интересно, за каким чертом нужно было похищать картину, то есть идти на явно подсудное дело – это ведь кража, с какой стороны ни посмотри, – чтобы через минуту бросить? Или Коротков типичный клептоман, который только постфактум оценивает разрушительные последствия своего психоза?

Голову сломаешь… Еще один вариант Родиона Раскольникова (привет Федору Михайловичу Достоевскому!). Нижнегорьковский вариант. Спасибо еще, Шура хоть без топора к Алёне пришел…

Образ Короткова с топором почему-то не вызвал привычной иронической улыбочки на устах писательницы Дмитриевой, а вызвал дрожь конечностей.

Раиса стояла в дверях. Посмотрела на свою одиозную соседку, приоткрыла рот, явно собираясь продолжать скандал, но почему-то промолчала. Видимо, выражение писательницына лица не располагало к дальнейшему выяснению отношений.

Когда Алёна подходила к своей незапертой двери (надо думать, больше никакие предприимчивые воры у нее не побывали?), зазуммерил домофон.

Что, Коротков вздумал вернуться за недокраденной картиной? Может, он ее не бросил, а нечаянно уронил и машинально сбежал, а потом спохватился?

Ну уж нет! Больше мы с Шурой Коротковым не играем ни в какие игры!

Домофон погудел и умолк.

Алёна вошла в квартиру, заперлась покрепче, подумала, что не помешало бы сейчас глотнуть «Бейлиса», чтобы успокоиться, и…

И увидела лежащий на полу бумажник.

Незнакомый, коричневый, чужой, довольно туго набитый.

Положив многострадальную «Продавщицу цветов» на диванчик, Алёна подняла бумажник, недоверчиво открыла. Аж пять пластиковых карт, еще какие-то дисконтные карты – они и распирают кожаные, уже изрядно залоснившиеся бока. А что такое краснеет в особом отделении?

Краснели – вряд ли от стыда! – пятитысячные купюры. Их было немного, всего двадцать – Алёна не удержалась и переворошила их пальцами. А кто удержался бы на ее месте, проведите, проведите меня к нему, покажите мне этого человека (привет Сергею Александровичу Есенину!)? Если двадцать умножить на пять, получится уже немало – сто. То есть сто тысяч. Ого, так Шура очень даже не бедствовал. Потому что трудно, нет, даже невозможно предположить, что какая-то добрая фея, воспользовавшись коротким отсутствием писательницы, прокралась к ней в квартиру и подбросила мелочишки на молочишко, ясно, что бумажник выпал из кармана Короткова, когда тот… Коротков, конечно, а не карман, а впрочем, и карман вместе с ним… грохнулся на пресловутой ступеньке в Алёниной прихожей. Все врал Шурик о невозможности вернуть долг. Впрочем, кто бы сомневался.