Искатель, 2001 №9 - Станислав Васильевич Родионов Страница 3

— Бедная женщина: теперь ни квартиры, ни кормильца.

— Может быть, найдем.

— Вряд ли.

— Почему такой пессимизм, Сергей Георгиевич?

— Плохо соображаем. Вот я сказал, что Зятькова утопили… Ты сразу: в ванне. А одежда сухая!

— Раздели, — промямлил я.

— Раздели, утопили, одели и привезли на шоссе?

— Со снотворным, — вспомнил я.

— Так у него и тело сухое.

— Мною проверены все женщины, — попробовал, перевести я разговор на свою деятельность последних дней.

За стеклами очков следователя блестели глаза; нет, пожалуй, не глаза, а ирония блестела. Это почему же? Я добросовестно крошил собственные каблуки: для того чтобы узнать, есть ли у Зятькова знакомые женщины, обегал половину города.

— Боря, не может посторонняя женщина вызвать мужчину на свидание с двадцатью тысячами долларов.

— Может, — упрямо возразил я.

— Каким образом?

— По просьбе мужчины и сославшись на его имя.

— Зятьков назвал имя?

— Нет.

— По этому поводу я полдня допрашивал жену, но она не помнит.

К чему же ирония в мой адрес? Руководить всегда проще. Спросил я не обидчиво, но суховато:

— Что делать дольше?

— Проводи Зятькову домой.

— Я спрашиваю про оперативную работу.

— Ия про нее: у Зятькова осталась коробка с бумагами — покопайся.

Теперь я разглядел ее. Нет, не разглядел, ибо понял, что глаза, губы, нос вообще-то не имеют значения — имеет значение выражение лица. Заостренное выражение горя. Именно, заостренное. Или она похудела за эти дни?

— Анна Кимовна, была у мужа записная книжка?

— Нет, только эта коробка.

Я разбирал ее. Многолетние пыльные залежи. Пачка инструкций и паспортов на телевизор, холодильник, стиральную машину… Много пособий по автоделу — остались от проданной машины. Отвлекали частые вздохи хозяйки, почти бесшумно царапавшие душу.

— Анна Кимовна, жизнь продолжается. У вас дети…

— Я чего-то боюсь.

— Что может быть страшнее происшедшего?

— Беда не приходит одна.

— А счастье?

Письма из деревни, штук пятнадцать, от той бабушки, которая теперь жила здесь. Пачка открыток и телеграмм по случаю дней рождения и юбилеев. Почетные грамоты, полученные в гараже.

Зятькова вздохнула.

— Анна Кимовна, выгляньте в окно.

— Зачем?

— Поток машин и людей — вечный. Жизнь продолжается.

— Не для меня.

Армейская папка: грамоты, письма однополчан, письма жены, фотографии… Вырезки из газет про гараж, про микрорайон и про озеленение. Брошюры по плотницкому делу. Журналы «Садоводство»… А женщина продолжала вздыхать:

— Анна Кимовна, безвыходных положений не бывает.

— Вот мое…

— Если задуматься, то в любом безвыходном положении отыщется несколько выходов.

Хорошо, что она не спросила, каких. Я углубился в самую объемистую папку — про бывшую дачу. Фотографии дома, яблонь, колодца… Кошка на окне. Зятьков колет дрова. Дочка на качелях. Бабушка кормит собаку. Брошюрка «Как пробурить скважину»…

Хозяйка, наблюдавшая за моей работой, опять вздохнула. И я подумал: не беда страшна, а состояние после.

— Анна Кимовна, видимо, муж был хорошим человеком?

— Зарплату до дому не мог донести.

— Пил, что ли? — удивился я.

— Давал в долг. Говорил, что давать в долг — удовольствие.

— А если не отдадут?

— Говорил, Бог с ними.

Мне попалась толстая тетрадка, испещренная цифрами. Столбики, по графам, по месяцам, по годам. Суммы мелкие и крупные. Перевод рублей в доллары. Видимо, давать деньги все-таки не такое уж большое удовольствие.

— Анна Кимовна, должников-то муж записывал?

— Это копёжка.

— Что за копёжка?

— Деньги на квартиру копили.

Дно коробки было устлано пожелтевшими бумажками. Я разгладил каждую. Квитанции, счета, уведомления, расписки…

И зарытая в них, скорее, забытая цветная фотография Зятькова. Я узнал его, хотя здесь он был жив и молод…

Узнал не по лицу, а по глазам, голубым, даже на фотографии полупрозрачным. Как у трупа они казались живыми, так и на фотографии не умерли. В них был смысл: то ли они укоряли, то ли просили? О чем?

Я поскорее сунул карточку в бумаги, словно она была под током. Коробку разобрал: лишь белел клочок бумаги, который остался, потому что лежал под фотографией. Я взял его ради полного завершения работы. Уголок листка школьной тетради, на котором карандашом крупно написано «Кира». И номер телефона.

— Анна Кимовна, чей почерк?

— Мужа.

— Кто такая Кира?

— Не знаю.

— Подумайте, вспомните…

— Нет, впервые слышу это имя.

Кроме женского имени и телефонного номера, маленький клочок чем-то еще привлекал мое внимание. Ага, свежестью. Среди пожелтевших и полежавших.

— Анна Кимовна, когда звонила женщина, муж что-нибудь записал?

— Не заметила. Он мог раньше черкнуть.

— Как же бумага так хорошо сохранилась и попала на дно коробки?

— Господи, да я перетряхиваю ее почти ежедневно. Все Толино кладу туда…

Человек предполагает, а Бог располагает. Я хочу сказать, что оперативник предполагает, а начальник РУВД располагает. Только я приехал, как клич-приказ: всем свободным сотрудникам ринуться на товарную станцию. Кто, зачем и как загнал в тупик цистерну с портвейном — неизвестно. И дело не в хищении — хотя в этом тоже, — а в том, что работа товарной станции была, мягко выражаясь, дестабилизирована. К бесхозной цистерне бежал народ с канистрами, бидонами, чайниками и бутылками.

Освободился я только к вечеру. Особых надежд на звонок не было, но проверить надо. Я набрал номер, женский голос, прочувственно-приятный, отозвался:

— Вас слушают…

— Кира? Извините, не знаю отчества…

— Ничего, я еще молода.

— Кира, нам необходимо встретиться.

— А кто вы?

Если она причастие к долларам, то оперуполномоченным лучше не называться — может сбежать. Или просто не пожелает вести беседу. Я замешкался — не припас версии. Она переспросила:

— Так кто же вы?

— Мужчина.

— Да неужели?

— Мужчина необычный: не брюнет, не шатен и не блондин.

— Лысый?

— Не угадали: я рыжий.

— Наверное, клоун?

— Если серьезно, то нам с вами надо поговорить.

— О чем же?

— Тема разговора вам очень понравится.

— Тогда приезжайте, — заинтригованно решила Кира.

Я прикинул. Семь часов вечера, женщина после работы, может быть, у нее семья… Не допрос, а разговор, скорее всего, краткий. Нас в кабинетике сидело двое: лейтенант Тюнин на весь вечер расположился с какой-то шумливой торговкой. Короче, я записал адрес и поехал.

Далековато, район блочных пятиэтажек. Дом оброс тополями и сиренью. Тихое местечко. Нужная однокомнатная квартира оказалась на первом этаже.

Дверь открыла молоденькая женщина лет двадцати пяти. Она провела меня в уютно обставленную комнату; впрочем, уютной ее делали ковры: один во весь пол, второй — во всю стену. И диван, и круглый стол посреди.

— Все-таки, как ваше отчество? — начал я разговор.

— А что случилось и кто вы такой?

— Оперуполномоченный уголовного розыска Леденцов.

Ее лицо прострелило какое-то незаметное движение вроде мгновенной судороги, я не сумел