Лев Корнешов - Пуля для безнес-леди Страница 33

По меркам любого западноевропейского обывателя всего того, что они получали, было совсем немного, точнее там, на Западе, все это и не считалось благами, "льготами", потому что ни в "закрытых" столовых, ни в льготных поликлиниках там просто не было необходимости. Но в России система мелких "льгот" действовала безотказно, самых лучших служащих держала в узде и в то же время возвышала над серой массой, у которой не было возможности хорошо питаться в чистых столовых, не стоять в очередях за продуктами и ездить ежегодно в санатории "Сочи" или "Айданиль".

Но женщины, которые под напором изнутри выскакивали из огромного дверного проема, сейчас уже не думали о "льготах", они мечтали уцелеть в вихре ненависти и хулиганства.

Два здоровенных мужика пытались оторвать от жиденькой цепочки выходящих худенькую девчушку, азартно вопили:

- А мы её - в подворотню... В подворотню! Попробуем партийной любви!

- Вжарьте ей, чтобы завизжала, сучка партийная! - подначивала мужиков потная растрепанная баба.

Мужикам уже почти удалось вырвать девушку, когда Настя достала из сумочки пистолет, подаренный Леонидом, и сунула им под нос:

- Считаю до трех... Один...

При счете "два" насильники бесследно растворились в толпе.

Настя схватила девушку за руку и бесцеремонно поволокла за собой.

В скверике рядом с памятником героям Плевны девчонка без сил опустилась на скамейку и разрыдалась: "Я же... всего-навсего машинистка... Дали бумажку - отстучала..."

А у Насти крепло ощущение, что "стихийное возмущение народа" умело подогревалось. Ведь можно было и выселение аппарата из зданий ЦК, и приемку самих зданий провести цивилизованно, без шума и пыли. Но кому-то невыгодна была тишина, кто-то просчитал, что именно истеричность, "всенародное возмущение" перекроют дорогу для отступления, заставят колеблющихся более решительно стать на сторону мятежного президента России.

В том, что партию и её "символы" - здания на Старой площади - не будут защищать, - никто не сомневался.

Настя возвратилась в редакцию и её тут же вызвал Фофанов:

- Мы попросили бы тебя поехать на Старую площадь, там делается история.

- Я только что оттуда...

- Молодец! - завопил Фофанов. - Срочно в номер! Диктуй наборщицам!

- Угомонись, - устало сказала Настя. - Что диктовать? Как люмпены-алкоголики гуляют и плебеи пытаются женщин насиловать?

- Революция не бывает без издержек, - напыщенно произнес Юрий Борисович.

- А пошел ты... Где ты видишь революцию? - взвилась Настя. - Козлы сошлись лоб в лоб - кто кого перебодает.

- Настя, если бы я тебя не знал, подумал бы черт знает что. Так будешь писать или нет?

- Буду. Но не то, что ты думаешь! Сейчас пойду к Свердловскому райкому, там очередь выстроилась партбилеты сдавать. И ведь все паскуды писали в заявлениях: "Делу Коммунистической партии предан". Крысы... Нет не крысы, те умные, а эти... букашки-таракашки, мотыльки-однодневки.

- Ты что, за партию? - оторопел Фофанов.

- Господи, какой же дурак! - с отчаянием произнесла Настя. - Мне ваша партия до фени-фонаря... Я за простую порядочность, честность, за то, чтобы люди, как шакалы, не жрали друг друга...

Она написала об очереди к Свердловскому райкому партии и о том, что даже партбилеты было сдать некому - все разбежались. "Коммунисты" входили в здание и швыряли свои вчера ещё драгоценные книжечки, которые положено было всегда носить при себе, с левой стороны груди, у сердца - швыряли свои книжечки на пол в углы распахнутых настежь кабинетов.

Настя в "репортаже", как она определила жанр своего писания, нагромоздила десятки натуралистических деталей: валявшиеся на полу протоколы заседаний бюро с грифом "совершенно секретно", повисший на одной кнопке наискось "График семинаров пропагандистов", пустая бутылка из-под коньяка, анкеты вступающих в КПСС, разорванный плакат: "Все на..." - куда было оторвано... Перевернутые стулья, сдвинутые столы, рассыпанные книги, заплеванные и загаженные полы, изрезанные ковровые дорожки... Вывеска на здании райкома разбита - стекло пошло трещинами. Настя послала фотографа снять её и поместила, как заставку, к заголовку: "Расколотый мир".

Ее репортаж стал сенсацией, ибо в нем не было злобы, пропитавшей в эти дни жизнь, в нем были тоска и растерянность.

- Ты удивительный человек, Соболева, - сказал ей Фофанов, - у тебя странное чутье на жареные темы.

Настя промолчала. Бессмысленно объяснять матерому демагогу, что журналист без чутья на правду - ремесленник.

Мелькнули быстрыми птицами октябрь и ноябрь, а Настю словно бы позабыли её старые "друзья". Не давал о себе знать Олег. Алексей изредка передавал через стенографисток записки: "Любимая моя...", исчез Миша Кушкин. Настя чувствовала, что она по-прежнему под надзором, её стерегут, дышат в затылок, но кто и как - не могла определить, да и не старалась, ей было неинтересно. Если бы о ней забыли - тогда она бы забеспокоилась, ибо с людьми, которые становятся ненужными, порою случаются странные вещи. Она знала, что Леонид, то бишь Михаил Юрьевич, съехал с соседней дачи, ей об этом мимоходом сообщила её хозяйка, посетовав, что она лишилась такого выгодного и спокойного жильца.

Кто её сейчас оберегал - Настя не знала.

Все необходимые документы на вступление в наследство увез Алексей вместе с доверенностью представлять её интересы во всех мыслимых и немыслимых случаях. И условие богатой родственницы, своевременно почившей в бозе, она выполнила: официально сменила фамилию и выправила новый паспорт. Теперь она для всего мира была Демьяновой Анастасией Игнатьевной, но в газету писала как Соболева. У специального корреспондента Соболевой была общероссийская известность, отказываться от неё было бы глупо.

Настя неплохо зарабатывала в газете, ей платили, что называется, по высшей планке, в деньгах не нуждалась, тем более, что Алексей время от времени подбрасывал через знакомых "жене" валюту и пополнял счет в сбербанке - не очень щедро, но вполне достаточно. И когда однажды она увидела зареванную Люську Заболотину - у той тяжело заболела дочь и предстояла сложная дорогостоящая операция, Настя достала из сумочки тысячу долларов, протянула:

- Возьми. Достаточно? Будет возможность - отдашь, а не сможешь - и так перебьюсь.

Через неделю Люська носилась по всем редакционным этажам, рассказывая, что Настя своими долларами спасла жизнь её дочери: "Надо же, а я её еще, дурища, ревновала к своему борову".

Люська относилась к тому типу газетных "дам", которые действовали решительно и быстро. Всезнающие машинистки говорили о ней:

- Пока другие размышляют, эта уже ложится...

Она ненавидела и любила с полной отдачей, от души. Настю она полюбила и всячески превозносила в кофейне её достоинства и душевные качества.

И вот однажды поздним вечером ей позвонил Алексей из-за своего "бугра". Он был краток:

- Срочно оформляй отпуск. Тебе надо быть в Цюрихе... Приглашение посетить этот городишко тебе уже ушло от твоего адвоката. Паспорт, билеты, все остальное тебе сделают, вручит из рук в руки мой друг. День и номер рейса я буду знать, тебя встретят и о тебе позаботятся...

- Но...

- Никаких "но", дорогая супруга! Желание мужа - закон для послушной жены. Английский не забыла?

- Нет.

- Лишнего ничего не бери. Человеку, который тебя встретит, доверяй полностью, следуй его советам. Я не смогу к тебе приехать, занят, но обратно закажи билет через Рим, тебе надо обязательно посмотреть вечный город.

Алексей ещё две-три минуты поболтал об общих знакомых в редакции, о погоде в Москве, но Анастасия понимала, что это идет уже общий треп, для чужих ушей. Главное было сказано - ей лететь в Цюрих, документы для неё подготовит Кушкин.

Первый шаг за границу.

Настя прилетела в Цюрих к вечеру. Ориентируясь по указателям на английском, она быстро добралась до паспортного контроля, вежливо поздоровалась с пограничником, протянула свой паспорт: Демьянова Анастасия Игнатьевна. Паспорт был новеньким, ещё не обтершимся, и пограничник, шлепнув штамп, добродушно проговорил: "Добро пожаловать в Швейцарию, госпожа Демьянова".

"Госпожа Демьянова" впервые оказалась за рубежом и немножко волновалась. И первое, что поразило её - это быстрота, с которой пассажиры выгрузились из самолета, прошли в зал прилета, получили свой багаж. Никто ничего и никого не ждал, все делалось по строго установленному порядку. И нигде не просматривались запыхавшиеся служащие, наоборот, заметив легкую растерянность того или иного пассажира, тут же подходили к нему и спрашивали: "Чем могу вам помочь?"

Настя, вспомнив суету и толкотню в московских аэропортах, бесконечно повторяющиеся объявления: "Вылет рейса номер... по маршруту... переносится", остро позавидовала людям, которые вылетают, прилетают, путешествуют цивилизованно и в который раз посочувствовала своим соотечественникам.

Уже через десяток минут после приземления Настя перешагнула "границу" и оказалась в ослепительно просторном и шумном зале.