Александра Кравченко - Ее последняя роль Страница 39

И вдруг глаза Романа недобро засверкали, он побледнел и, тряхнув девушку за плечи, воскликнул:

— Значит, старику Фалину можно, лохматым художникам можно, а мне нельзя?

Юля вспыхнула от возмущения и замахнулась, чтобы дать пощечину Роману, но он перехватил ее руку и крепко сжал ей пальцы.

— Пусти, а то закричу, — прошипела она, испепеляя его взглядом.

И вдруг в нем словно что-то надломилось. Он поцеловал ей руку и стал горячо и настойчиво умолять:

— Прости меня, Юленька. Ну, пожалуйста. Я ничего плохого не думал, честное слово. Не хочешь ко мне — пойдем в другое место. Мне все равно где быть, лишь бы рядом с тобой.

Она отвернулась и немного помолчала, стараясь осмыслить происшедшую с ним перемену. Потом, наконец, подняла голову и посмотрела на парня в упор. Ее большие зеленые глаза с трогательной влажностью засияли на хорошеньком личике, обрамленном пышным ореолом рыжевато-русых волос. Этот взгляд и облик сводили парня с ума. Роман испытывал к Юле смешанные чувства. Иногда она казалась ему воплощением всего лучшего, что может быть в женщине. И, вместе с тем, он невольно ее презирал, а временами даже ненавидел.

Несколько мгновений Юля изучала его напряженное, растерянное лицо, а потом сказала:

— Как бы ты меня ни просил, я все равно не могу с тобой сегодня гулять. Инга ждет гостей и велела мне вернуться пораньше.

— А завтра? — спросил он со странной гримасой.

— Завтра я должна позировать в Светкиной студии.

— Ну, ты у Голенищевых прямо белая рабыня, — криво усмехнулся Роман. — Притом, добровольная. Не надоело?

— А у меня есть выбор? Голенищевы дали мне прописку, свой угол в Москве. По крайней мере, это лучше, чем прозябать в Средневолжске.

— Эх, и почему все красивые девчонки в наше время так боятся провинции? — спросил Роман, любуясь задумчиво-грустным лицом Юли. — Хотя, конечно, если бы ты не рвалась в столицу, то мы бы с тобой не познакомились…

Она встряхнулась, словно выходя из оцепенения, и с кокетливой улыбкой сказала:

— Ну, ладно, если ты обещаешь себя хорошо вести, то заходи за мной послезавтра часов в пять.

— Что, прямо в квартиру Голенищевых? — удивился Роман.

— А почему бы и нет? Я служу у них уже больше года, и ни разу за это время никто из моих знакомых не заходил к ним на порог. Могу я, наконец, нарушить эту традицию?

— А ты обещаешь послезавтра пойти ко мне в гости?

— Посмотрю на твое поведение.

Они шли мимо автобусной остановки, и Юля краем глаза заметила, что подкатил нужный ей номер. Тогда, не дав Роману опомниться, она чмокнула его в щеку, подбежала к автобусу, вскочила на подножку и, оглянувшись, помахала рукой.

Дверь автобуса, как накануне дверь подъезда, захлопнулась у Романа перед носом. Постояв несколько секунд у кромки тротуара и растерянно проводив глазами автобус, он повернул в другую сторону и с хмурым видом пошел по улице.

Роман уже вполне отдавал себе отчет, что его чувство к Юле — не просто плотское влечение. Именно это его и мучило, потому что он не хотел душой привязываться к девушке, которую презирал. Но, в то же время, он не мог хладнокровно причинить ей боль и, думая о будущем, которое их ожидает, без конца терзался сомнениями.

Глава одиннадцатая

Валентина, костюмерша из театра «Феникс», была женщиной, приятной во всех отношениях и, несмотря на полноту, выглядела гораздо моложе своих 45 лет. Она недавно развелась с мужем, после чего благополучно выдала замуж единственную дочь, и теперь, будучи абсолютно свободной, занялась устройством личной жизни, усиленно интересуясь брачными объявлениями и клубами знакомств. Естественно, что при таком настроении в каждом встречном мужчине она видела потенциального кавалера и привычно бросала на него оценивающий взгляд.

И, тем не менее, подошедший к ней неподалеку от служебного входа в театр высокий, плечистый мужчина лет пятидесяти, не вызвал у нее каких-либо надежд и видов на будущее. Интуиция подсказала Валентине, что он — не для нее, а интерес у него к ней сугубо деловой. И разговор, который он начал, подтвердил ее догадку.

Мужчина назвался Львом Сорокиным, администратором провинциального театра, в который недавно пришел новый главный режиссер, задумавший преобразить театр, сделать его популярным и рентабельным.

— И, знаете, Валентина Тарасовна, — продолжал Лев Сорокин, которого на самом деле звали Леонид Становой, — вчера я был на спектакле в вашем театре, и мне очень понравились костюмы. А ведь одежду для античной драмы вообще очень трудно подобрать. В других театрах я видел или что-то устаревшее или, наоборот, уродливый авангард. Мы сейчас тоже ставим греческую трагедию, и ваши костюмы меня просто очаровали. Они — то, что нам нужно.

— Еще бы, наш художник учился у самого Сумбаташвили, — с профессиональной гордостью ответила Валентина.

— Но, я думаю, что тут заслуга не только художника. Часто бывает так, что на рисунках все выглядит прекрасно, а пошьют — смотреть не хочется. Я уверен, что вы лично следите за пошивочными работами, подбираете ткани, отделку, поэтому получается так удачно. В любой работе нужен контроль организатора, мастера.

— Вот тут я с вами абсолютно согласна, — кивнула костюмерша, невольно поддаваясь на лесть. — Скажу больше: я сама лично делаю выкройки. Это всем выгодно: и мне прибавка к зарплате, и театру экономия, и качество изделий лучше. Знаете, сейчас ведь театры никто не содержит, самим надо крутиться, выгадывать буквально на всем.

— А нам в провинции еще трудней, — вздохнул Лев-Леонид. — В Москве все-таки и возможностей больше, и публика богаче. Вот я и хочу попросить вас об одолжении. Не могли бы вы мне дать свои выкройки? Конечно, не бесплатно. У нас ведь нет таких мастеров, как вы. Помогите последним рыцарям провинциального театра, а?

— Ну, хорошо, — милостиво улыбнулась Валентина. — Пойдемте ко мне в костюмерную, я как раз сегодня буду обновлять хитоны.

Она провела своего нового знакомца через служебный вход. В коридоре к ней подскочила молоденькая актриса, стала жаловаться на плохо сшитое платье. Валентина привела ее в костюмерную, сняла мерки и пообещала подогнать платье по фигуре. Когда девушка вышла, Леонид с сочувствующим видом спросил:

— Что, капризничают молодые? Или, наоборот, с маститыми работать трудней?

— Да по-всякому бывает. И в старой гвардии есть нормальные люди, а есть такие, что цены себе не сложат. И среди молодых — то же самое. Это не от возраста зависит, а от характера. Я, знаете ли, не верю во всякие там конфликты поколений.

— А были актрисы, с которыми вам особенно нравилось работать? — Леонид осторожно подбирался к интересующей его теме.

— Конечно. Вот, например, Мариночка Потоцкая. — Валентина запечалилась, даже глаза подернулись влагой. — И женщина была чудесная, и актриса. А уж как любила театр! Многие только ради красного словца говорят, что театр — это храм. А для нее действительно так и было. Она никогда не опаздывала, никогда не прибегала запыхавшаяся или под хмельком, как другие. Всегда заранее соберется, оденется, загримируется, войдет в образ. Так вот, ее мне особенно нравилось одевать. Во-первых, отличная фигура. Во-вторых, Марина никогда не цеплялась к мелочам, потому что чувствовала в костюме главную линию.

— Наверное, ее все в театре любили?

— Что вы, далеко не все. Марина ведь не хитрила, не заискивала, не выбивала ролей. В общем, была не такой, как большинство. А это, знаете ли, многим не нравится.

— Как вы тонко все понимаете, — с уважением заметил Леонид. — Между прочим, я тоже всегда преклонялся перед Потоцкой, хотя видел ее только в кино. Спорил до хрипоты с теми, кто уверял, будто она покончила с собой из-за творческих неудач.

— И правильно спорили, — убежденно сказала Валентина. — Хоть и были у нее злопыхатели, но даже они понимали, что без Марины театру придется туго. Она и возрастные роли играла, и молодые. В общем, на ней основной репертуар держался. Когда она сообщила, что будет уезжать за границу, так главный режиссер прямо за голову схватился.

— Но, может быть, последний спектакль был неудачным, и это на нее сильно подействовало?

— Ну, что вы, это только скандальные журналисты могли так писать, — возразила костюмерша. — Публика очень хорошо принимала спектакль. А на премьере так и вовсе устроила овацию. Премьера, между прочим, была за две недели до Марининой гибели. В зале сидели и разные знаменитости. Кстати, и Бушуева с Цегельником явились. И даже аплодировали, чтобы не показать своего завистливого нутра. Да, а еще теперешняя жена Голенищева была и в антракте заходила к Марине в гримерную. Голенищев — это первый муж Марины, — пояснила словоохотливая костюмерша.

— Я знаю. А что, Потоцкая поддерживала хорошие отношения с новой женой Голенищева?