Гиллиан Флинн - Острые предметы Страница 4

Иногда мальчики постарше, вооружившись дробовиком и прихватив украденного пива, уходили в чащу леса пострелять белок-летяг или зайцев. Потом они возвращались с добычей: с их ремней свисали истекающие кровью тушки. Эти дерзкие мальчишки, пахнущие пивом и потом, нарочито не обращали на нас внимания и возбуждали во мне жгучее любопытство. Теперь я знаю, что охотники бывают разными. Есть, например, охотники-джентльмены, вдохновленные примером Тедди Рузвельта[4], которые, отработав в поле, идут на крупную дичь, взяв с собой холодную бутылку джина с тоником, – но мое детство прошло не с такими. Знакомые мне мальчики начали охотиться рано и привыкли получать удовольствие от вида крови. Они, затаив дыхание, наблюдали, как подстреленный зверь содрогается в предсмертных конвульсиях, потом как подкошенный падает на бок.

Когда я училась в школе, может лет в двенадцать, я за брела в охотничью хижину соседского мальчишки, дощатый сарай, где юный охотник разделывал туши и сдирал с них шкуры. На веревках висели клочья сырого розового мяса – вялились. Грязный пол заляпан кровью. Стены увешаны фотографиями обнаженных женщин: некоторые были просто распластаны, другие были сняты в момент соития. Одна женщина связана, взгляд у нее стеклянный. Груди, раскинутые в стороны, – со вздутыми венами. Мужчина берет эту женщину сзади. Мне стало казаться, что в спертом воздухе кровавого сарая витает их запах.

Я вернулась домой с гадким чувством. Ночью, лежа в постели, просунула палец под трусики и, тяжело дыша, впервые в жизни занялась мастурбацией.

Глава вторая

Наконец-то. Решила сделать перерыв и зашла в «Футс», скромный провинциальный бар. Потом я должна была отправиться на Гроув-стрит, 1665, где проживали Бетси и Роберт Нэш, родители Эшли (двенадцать лет), Тиффани (одиннадцать лет), Энн (умершей в возрасте девяти лет) и шестилетнего Бобби.

Долгожданный мальчик появился на свет только после трех дочерей. Потягивая бурбон и похрустывая орешками, я думала о семье Нэш. Какое разочарование, должно быть, испытывали родители, когда у них рождалась очередная дочь! Первой была Эшли – увы, девочка, но миленькая и здоровая. Что ж поделать, они все равно хотели иметь двух детей. Нэш дали дочери странное мальчишечье имя и накупили ей ворох платьев с пышными юбками. Помолясь, сделали еще попытку, получилась Тиффани. Это их встревожило, и ребенка привезли домой без прежнего восторга. Когда миссис Нэш забеременела в третий раз, муж купил крошечную бейсбольную перчатку, чтобы намекнуть комочку в ее животе: пусть поймет, кем должен родиться. Нетрудно вообразить, в какой ужас они пришли, когда на свет появилась Энн. Ей дали простое имя, частое в роду, даже без ласкательного «и» – так сойдет.

А потом, к счастью, родился Бобби. Через три года после Энн, третьего разочарования. Может, эта беременность была случайной? Или они решили рискнуть в последний раз? Мальчика назвали в честь отца. Его окружили такой заботой, что дочери стали чувствовать себя лишними. Особенно Энн. Третья девочка не нужна никому. Впрочем, теперь немного внимания ей уделяют.

Я залпом выпила еще один стакан бурбона, расслабила плечи, похлопала себя по щекам и села в свой синий «бьюик», жалея, что не заказала третий стакан. Мне не нравится копаться в чужом белье. Может быть, поэтому я второразрядный репортер. По крайней мере один из них.

Как проехать к Гроув-стрит, я еще помнила. Эта улица находится через два квартала от моей школы, в которую ходили все дети, жившие в радиусе семидесяти миль. Школа имени Милларда Кахуна была основана в 1930 году, когда город еще пытался удержаться на плаву перед Великой депрессией. Школа была названа в честь первого мэра Уинд-Гапа, героя Гражданской войны. Вернее сказать, героя-конфедерата, но это никого не смутило – все же героя. В первый год Гражданской войны г-н Калхун освободил Лексингтон, маленький миссурийский городок, в одиночку сразившись с целым войском янки (если верить вывеске при входе в школу). Он стрелой промчался через фермы и дворы, обнесенные частоколом, по пути учтиво отогнав в сторону зазевавшихся дамочек, чтобы их не покалечили янки. Если вы теперь приедете в Лексингтон и пожелаете осмотреть дом Калхуна, типичное архитектурное сооружение той эпохи, то на стенах дома заметите следы, оставленные пулями северян. Вероятно, пули южан – то есть те, которыми стрелял г-н Калхун, – были похоронены вместе с убитыми им янки.

Сам Калхун умер в 1929 году, во время празднования своего столетия. Он сидел в беседке (которую позднее снесли) на городской площади (ее потом замостили), слушал большой духовой оркестр, игравший в его честь, как вдруг склонился к своей пятидесятидвухлетней жене и сказал: «Слишком громко все это». Потом у него случился инфаркт. Он упал на стол, и по униформе Гражданской войны размазались пирожные, на которых были выложены глазурью звезды и полосы флага Конфедерации.

Я питаю к Калхуну особенно теплые чувства. Он прав: иногда все это и вправду слишком громко.

Дом семьи Нэш оказался примерно таким, как я представляла, – типичная постройка конца семидесятых в стиле ранчо, как и все дома западной части города. Отличительная черта этого простого провинциального жилища – выставленный напоказ гараж. Подъехав к дому, я увидела чумазого белобрысого мальчугана, сидевшего на пластмассовом трехколесном велосипеде, из которого он давно вырос. Малыш, кряхтя от натуги, пытался тронуться с места. Под его тяжестью колеса только крутились вхолостую.

– Хочешь, подтолкну? – предложила я, выходя из машины.

Обычно я с трудом вхожу в контакт с детьми, но сейчас все же рискнула. Молча посмотрев на меня, он засунул палец в рот. Его майка задралась, из-под нее выпрыгнул округлый живот, будто желая познакомиться со мной. Мальчик казался глупым и диковатым. Видимо, с сыном супругам Нэш не повезло.

Я шагнула к нему. Он рывком поднялся с места, чтобы убежать, но сразу с велосипеда спрыгнуть не смог. Так и оставался зажатым в узком седле, пока велосипед с грохотом не отлетел в сторону.

– Папа! – Он с воем несся к дому, будто я его ущипнула.

Когда я подошла к главному входу, на пороге появился мужчина. Я обратила внимание на миниатюрный фонтан, журчавший в прихожей, за его спиной: три яруса-раковины и статуэтка маленького мальчика наверху. Воду в фонтане давно не меняли – запах чувствовался даже через сетчатую дверь.

– Чем могу помочь?

– Вы Роберт Нэш?

Он вдруг насторожился. Возможно, тот же вопрос задал ему полицейский, перед тем как сообщить, что его дочь убита.

– Боб Нэш.

– Прошу прощения, что беспокою вас дома. Меня зовут Камилла Прикер. Я из Уинд-Гапа.

– Хм…

– В настоящее время я работаю в газете «Чикаго дейли пост». Меня интересуют трагические события, которые здесь происходят… Я могу задать вам несколько вопросов о Натали Кин, а также об убийстве вашей дочери?

Я сжалась, ожидая, что он закричит, хлопнет дверью, обматерит меня и даже треснет кулаком. Боб Нэш погрузил руки в карманы и отклонился назад.

– Проходите в спальню, поговорим.

Он впустил меня в дом, и я стала осторожно пробираться через неубранную гостиную, заставленную корзинами с мятыми простынями и детской одеждой. Пройдя мимо ванной, главным украшением которой был пустой валик из-под туалетной бумаги на полу, я продолжила путь по коридору, увешанному поблекшими фотографиями под грязным оргстеклом: на одной три белокурые девчушки стоят возле грудного мальчика, самозабвенно прижавшись друг к другу; на другой молодой Боб Нэш неловко обнимает жену, оба держат нож для свадебного торта. Войдя в спальню, я поняла, почему Нэш пригласил меня сюда: в ней гармонично сочетались шторы и покрывало, стоял аккуратный комод с зеркалом. Эта комната была единственным островком цивилизации в непроходимых зарослях джунглей.

Нэш сел на кровать с одной стороны, я – с другой: стульев не было. Это напоминало начало любительского порнофильма. Только мы держали по стакану «Кулэйда», которые он принес из кухни. Нэш следил за собой: усы подстрижены, редеющие волосы приглажены гелем, ярко-зеленая рубашка поло заправлена в джинсы. Я подумала, что порядок в спальне наводил он. Явно здесь постаралась мужская рука: чисто, но по-холостяцки просто, без изысков.

Вступительных слов произносить не пришлось, за что я была ему благодарна. К чему прелюдии? Это все равно что расшаркиваться друг перед другом, собираясь переспать.

– Прошлым летом Энн каталась на велосипеде, – сразу заговорил он, – ни разу не выезжая за пределы квартала. Мы с женой никуда ее не пускали. Ей ведь было всего девять лет. Мы родители очень осторожные. Но потом, в конце лета, перед самым началом учебного года, жена разрешила ей отъехать немного подальше. Энн хотела съездить к Эмили, своей подружке, и так ныла, что жена все-таки ее отпустила. Но дочка так туда и не доехала. Об этом мы узнали после восьми часов вечера.