Дарья Донцова - Али-Баба и сорок разбойниц Страница 22

— Угу, — кивнула Элеонора, — прямо оторопь берет.

Но тут домработница внесла суп, и хозяйка замолчала. Борщ был выше всяких похвал, я не очень люблю украинскую кухню, на мой взгляд, она чересчур калорийна, но сегодняшний борщ был волшебно вкусен. К первому подали чесночные пампушки, явно только что из духовки. Я сначала заколебался, не следует есть чеснок, если собираешься потом встречаться с людьми. Но выпечка издавала такой невероятный аромат, что руки сами собой схватили пампушку, покрытую румяной, аппетитной корочкой. Вкус был упоительный. Даже в корчме «Тарас Бульба», куда меня на днях насильно приволок Макс, не подавали ничего подобного.

Впервые мы с Норой молчали за столом. Просто быстро орудовали ложками. Муся, сложив на огромной груди окорокообразные руки, с умилением наблюдала за нами, изредка говоря:

— Иван Павлович, не торопитесь, никто у вас ничего не отнимет. Если пожелаете, еще супчику налью.

На второе подали мясо. На мой взгляд, нет ничего лучше, чем кусок правильно пожаренной вырезки, без разницы чьей, говяжьей или свиной. Но, к сожалению, даже в дорогих ресторанах ее не всегда готовят хорошо. Чаще всего элементарно недодерживают на огне, и из отбивной вытекает кровь. Поэтому полакомиться вырезкой удается не всегда, но то, что приготовил Орест, было просто классикой жанра. Повар сделал из банального куска говядины неземное лакомство, от которого не отказался бы и сам Зевс.

Я слопал четыре куска. На меня навалилось сонное оцепенение, в голове не осталось ни одной мысли, и я, нарушив все правила приличия, с наслаждением зевнул.

— Вот и ладненько, — одобрила Муся, — после обеда положено отдохнуть, главное, режим, а вы его не соблюдаете, о здоровье совсем не заботитесь, нервы не бережете. Сейчас еще сладкое покушаете, и на боковую. Отчего казак гладок? Поел — и на бок!

— Вы еще что-то на обед сготовили? — слабым голосом осведомилась Нора, стараясь разлепить склеивающиеся веки.

— Конечно, — кивнула Муся, — надо мяско сладким заесть. Сахарные трубочки со взбитыми сливками!

На столе, словно из воздуха, возникло блюдо с нежными пирожными.

— Что-то мне не хочется, — протянула Нора.

— А вот только попробуйте.

— Нет, нет, потом.

— Ну хотя бы крохотный кусочек!

Нора взяла трубочку, отщипнула кончик, отправила в рот и прошептала:

— Вкусно очень. Но если я сейчас проглочу ее, она у меня через уши вылезет!

— Неужели не понравилось? — чуть не зарыдала Муся.

— Замечательно, — призналась Нора.

— Тогда чего отложили?

— Не лезет, я есть больше просто не могу.

— Неправда, — убивалась Муся, — человек завсегда кушать готов, он же не животное!

Я постарался скрыть улыбку. Однако Муся — философ. Очень тонкое замечание. Представители мира зверей едят только тогда, когда ощущают голод, и, утолив его, не станут есть лишнее. Беспрестанная жратва — прерогатива человечества.

— Орест Михайлович! — в полном отчаянии завопила Муся, так что в буфете зазвенели фужеры и рюмки. — Сделайте милость, подойдите на секундочку, извиняйте, коли от дел вас отвлекаю.

Дверь беззвучно отворилась, и в щель протиснулось тщедушное тельце супруга домработницы. Вы не поверите, но он был облачен в хрустящий от крахмала халат, на голове гномика торчал такой же кипенно-белый колпак, на ногах красовались одноразовые бахилы, наподобие тех, что выдают сейчас посетителям в дорогих стоматологических клиниках и больницах.

— Орест Михайлович!!! — взвыла паровозной сиреной Муся. — Ваши трубочки невкусными вышли!

Муж озабоченно покачал головой.

— Я все клал как обычно-с. Никаких изменений в рецептуре. Если по поводу моей аккуратности сомневаетесь, то у меня на кухне полнейшая стерильность!

— Трубочки замечательные, — попыталась вразумить парочку Нора, — просто есть сил больше нет.

— Ужасно! — воскликнул Орест Михайлович. — Трубочки не понравились! Хотите «Наполеон»? Я его к ужину приготовил-с! Но извиняйте меня, если не угодил! Муся, неси «Наполеончик».

— Трубочки великолепные! — взвизгнула Нора. — Больше ничего не надо, все! Обед закончен! Убирайте посуду! Какой торт на ужин! Мы больше трапезничать не сядем целую неделю. Так ведь, Ваня?

Я кивнул. Ей-богу, я наелся на год вперед. Муся всхлипнула и прижала к глазам огромный, отлично выглаженный носовой платок. Глаза Ореста Михайловича начали медленно наполняться влагой, одна слезинка поползла по узкому личику повара, потом он заломил руки и заголосил, словно участник хора древнегреческой трагедии:

— О-о-о, позор! Не сумел хозяевам приготовить сладкое, о-о-о!

Я растерялся. Мне иногда приходилось делать замечания поварам. Пару раз в ресторанах, недовольный качеством еды, я выговаривал метрдотелю, который незамедлительно вызывал с кухни шеф-повара, дабы тот сам выслушивал справедливые упреки.

Поймите меня правильно, я не придира, не любитель устраивать скандалы и не зануда. Просто я считаю, что, отдавая приличные деньги за еду, имею право на мало-мальски съедобные закуски. Но ни один из поваров никогда не начинал рыдать в голос, как Орест Михайлович. Меня всегда вышибает из колеи нестандартная реакция человека на обстоятельства. Ну как, скажите на милость, следует поступить сейчас? Обнять Ореста Михайловича? Вытереть ему слезы салфеткой?

— Лучше умереть! — причитал Орест. — Так опростоволоситься, не суметь приготовить нормальное сладкое! Позор мне! Позор! Жизнь закончена! Муся, немедленно беги в аптеку, купи яду, завещание в тумбочке. Все, естественно, остается тебе, только ножи отдай маме.

И он залился плачем. Муся рыдала в платок. Я кинул взгляд на Нору, та сидела с разинутым ртом. Впервые моя хозяйка не знала, что делать. Потом на ее лице появилась решимость, она схватила трубочку и принялась пихать ее в рот, приговаривая:

— Как вкусно! Восхитительно! Ваня, немедленно ешь!

Я заколебался. Конечно, Нора платит мне зарплату, причем очень приличную, и я просто обязан выполнять все указания хозяйки, но то, что касается еды, это личное дело каждого…

Решив подавить мятеж на корабле в зародыше, Элеонора пнула меня ногой:

— Эй, Иван Павлович! Это СТРАШНО ВКУСНО!

Делать было нечего, пришлось проглотить слоеное пирожное. Кое-какое время мы с Норой пели на два голоса:

— Потрясающе!

— Великолепно!

— Восхитительно!!

— Нет слов!!!

— Вкуснее ничего никогда не ели!!!

Плач стих. Орест Михайлович вынул из кармана белый платок, с шумом высморкался и спросил:

— Вам правда нравится?

— Да!!! — заорали мы в один голос. — Видите, мы съели по трубочке.

— Муся, — распорядился Орест Михайлович, — за ядом можешь не ходить. Я пока поживу.

— Скушайте еще по одному пирожному, чтобы мы совсем успокоились, — прогудела Муся.

Мы с Норой осилили вторую порцию. Орест Михайлович ушел, Муся забегала вокруг стола веселая, словно птичка. Впрочем, сравнение стопятидесятикилограммовой туши с пташкой не слишком корректно. Скорей уж Муся напоминает Большой театр, величественное, монументальное здание с колоннадой.

Наконец домработница понесла в кухню грязные тарелки.

Нора простонала:

— Это ужасно, но мне надо лечь.

Я кивнул:

— Конечно, отдохните, потом поговорим о делах, нет никакой спешки.

Нора докатилась до двери, притормозила и неожиданно спросила:

— Они каждый раз будут рыдать, если мы не сможем доесть поданное на стол?

Я улыбнулся:

— Надеюсь, что нет.

Нора хмыкнула и порулила в спальню. Я пошел к себе и плюхнулся было на кровать, но уже через секунду понял, что лежать на животе не могу, на боку и спине тоже, переполненный желудок, раздутый, словно гигантский футбольный мяч, давил на легкие. Впервые в жизни я понял, что выражение «задохнуться от обжорства» не есть красивая фраза. Убедившись, что заснуть, несмотря на полное отсутствие мыслей в голове, не удастся, я сел, потом встал и, взяв ключи от машины, пошел в прихожую. Путь мой лежал мимо кухни. Оттуда доносилось громкое звяканье и пение Муси. Очевидно, домработница мыла посуду. Боясь, что она сейчас выскочит и начнет одевать меня, я прокрался к вешалке, осторожно влез в пальто и, взяв ботинки в руки, двинулся к двери. Придется, во избежание инцидентов, обуваться на площадке у лифта.

И тут с жутким грохотом упала палка с рогулькой, которой мы достаем с верхней полки головные уборы. Я вжал голову в плечи, от души надеясь, что Муся не услышит грохота. В кухне шумно бьет в раковину струя воды…

Но слуху домработницы мог позавидовать даже настороженный тушканчик. Не успела палка свалиться на пол, как Муся вылетела в холл и запричитала:

— Иван Павлович! Куда вы?

— На работу, — попятился я.

— Босиком?

— Нет, конечно, — замямлил я.