Фиделис Морган - Тщеславная мачеха Страница 54

В центральном проходе, у подножия ступеней, ведущих к алтарю, стоял гроб Изабеллы, убранный пурпурной и черной тафтой и усыпанный белыми лилиями.

Гораздо ближе к сиденьям, на высоком черном столе, стояли три урны.

– Что это? – шепотом спросила Элпью.

– Погребальные урны, – ответила графиня. – Французский обычай. Их закапывают отдельно.

– Отдельно от чего?

– От самого тела.

Элпью задумалась.

– А что в них? Ее любимая пища, книги или что-то еще?

– Господи, нет! – У графини свело желудок, когда она вспомнила об их содержимом. – В одной урне мозг Изабеллы Мердо-Мактавиш, в другой – ее сердце, а в последней – внутренности.

– Какая гадость! И зачем я только спросила? – Элпью обмахнулась листком с текстом службы и снова недобрым словом помянула свой головной убор. Из-за него она уже обливалась потом. – Где их закопают?

– Не знаю, но, наверное, она оставила завещание. Мозг – в Шотландии, например…

Элпью украдкой взглянула на Уэкленда, севшего рядом с ней. Интересно, заметил он ее, когда она убегала прошлой ночью? Непроницаемое выражение его лица никак не объясняло странной связи шеф-повара с леди Прюд.

Держась за спинку передней скамьи, графиня подалась вперед и, скосив глаза, разглядывала ноги проходивших. Мужчин с красными каблуками не было, равно как и женщин в атласных туфельках.

В проход ступила Леонора Смит, бледная как полотно, с застывшим взглядом. Девушка озиралась по сторонам, словно высматривала кого-то, спрятавшегося среди собравшихся. Она медленно продвигалась вперед, хватаясь за спинки скамей, чтобы удержаться на ногах. Элпью заметила, что у нее неудержимо дрожат руки.

Перед самым началом службы, когда мальчики-служки закончили зажигать свечи, двери часовни снова открылись и вошла леди Прюд. На руках у нее были кандалы, сопровождали ее два сурового вида стражника. Троица уселась в первом ряду, и все, как один, преклонили колена.

По ступенькам алтаря поднялся священник и начал службу.

– Очень жарко! – Элпью оттягивала на себе платье, слушая невыразительный голос священника. Она чувствовала, как по спине у нее стекают струйки пота. – Нельзя ли открыть окно?

Графиня пыталась отвлечься от тягостной атмосферы происходящего, разглядывая великолепное полотно Пуссена «Тайная вечеря», висевшее на стене рядом с ними.

– Это комнатная собачка? – спросила она, прищурившись. – Что за мысль изобразить собаку рядом с Иисусом! А кто это положил голову на стол? Или это голова Иоанна Крестителя? Картина отсвечивает.

Элпью видела, что все страдают от духоты. Уиппингем, например, побагровел до свекольного цвета. Доктор вынул часы; в этот момент дверь опять отворилась, тихо вошла Вирджиния и примостилась в последнем ряду. Слабо улыбнувшись ей, Роджер подвинулся, освобождая место. Он был очень бледен, а его лоб покрыт испариной.

Слушая монотонные, произносимые на латыни слова богослужения, графиня нервничала. Она опять устремила свой взор на картину. Поразительно – все эти мужчины в длинных одеяниях ели, лежа за столом. И кто из них, интересно, Иуда Искариот? Возможно, та таинственная фигура в красном, исчезающая в дверях.

Леди Анастасия обрадовалась, когда герцог де Шарм нетвердой походкой прошел к ступенькам, чтобы произнести надгробную речь.

Разодетый в черное с золотом, герцог встал рядом со столом, на котором возвышались три урны.

– Изабелла Мердо-Мактавиш была красивой, элегантной, остроумной femme galante. [109] – Он говорил твердо, время от времени заглядывая в свои записки. – И это чудовищная трагедия, что женщина, столь полная жизни, лежит теперь передо мной мертвая.

– Сколько горечи! – Графиня смотрела на жену герцога. Та стояла на коленях, закрыв свое чудное лицо руками, плечи ее содрогались.

– Изабелла, – продолжал герцог, – всегда была олицетворенным дружелюбием, une femme vraiment belle. [110] Мы часто проводили время вместе. Рядом с ней дни пролетали, как минуты…

Элпью и графиня переглянулись.

– La mort nous fait penser de la vie. [111] Изабелла-писательница обладала гениальной способностью выискивать таинственное и необычное. Ее ум и образ жизни значительно опередили наше время. Что до ее сердца, то оно было самым нежным, самым добрым, самым любящим…

Герцог умолк. С глубоким вздохом он сморгнул слезы, несколько раз судорожно сглотнул и прикусил губу. Посмотрел на свою жену, и окрашенная сурьмой слеза покатилась по его набеленной щеке. Стоявшую в часовне тишину нарушали только рыдания герцогини и взмахи листков с текстом службы.

– Она была звездой, ярко сверкавшей среди нас. Женщиной, которая шла своим путем, ничего не страшась, в том числе и людского суда.

Графиня видела профиль леди Прюд. Та не мигая смотрела на катафалк.

Льющийся в высокое окно яркий солнечный свет, казавшийся сверхъестественным из-за все еще висевшей в воздухе дымки фимиама, упал на черный стол, озарив три урны таинственным сиянием.

Звякнув серьгой, герцог достал черный носовой платок и утер слезу, стараясь при этом не размазать тщательно наложенный макияж.

Оглушительный треск, громкий, как пистолетный выстрел, нарушил благоговейную тишину.

Стикуорт и Уиппингем, ветераны ирландской кампании, инстинктивно пригнулись, увлекая за собой на пол всех сидящих рядом.

Озадаченный герцог приложил руку к кровоточащей щеке и нетвердым шагом спустился к жене, пытаясь найти взглядом источник неожиданного взрыва.

Собравшиеся распластались на полу, и в этот момент часовню заполнила невыносимая вонь.

Священник, поняв, что произошло, схватил с алтаря кружевной покров и набросил на урны.

От жары и прямых солнечных лучей одна из запечатанных урн взорвалась. По всему помещению разлетелись черепки и части забродивших внутренностей погибшей шотландки.

В первом ряду рвало леди Прюд. Закованными руками она вытаскивала части останков Изабеллы Мердо-Мактавиш из-за выреза платья.

Герцогиня встала и, воздев руки, завывала, как мифологическая сирена; лицо ее было искажено от ужаса,

– In nomine Patris, – начал священник, часто крестясь, – et Filii et Spiritus Sancti… [112]

Служки ползали у его ног, собирая осколки фарфора и кусочки внутренностей.

– Кто-нибудь, откройте дверь! – крикнул Стикуорт, вылезая из своего укрытия между рядами. – Впустите воздух, пока мы все не попадали в обморок.

Уэкленд уже открывал тяжелые двери. Роджер, едва сдерживавший тошноту, махал своим камзолом, нагоняя в часовню свежий воздух.

– Это все ты виноват, Стикуорт, осел! – кричал Уэкленд. – Плохо набальзамировал! Тебе даже труп доверить нельзя!

– Изабелла, покойся, моя дорогая, покойся с миром, – причитала герцогиня, двинувшись вперед словно в трансе. – Я снова обрету твое добрейшее сердце. Наши сердца будут жить вместе. – Она откинула ткань, взяла одну из неповрежденных урн и прижала к груди. Потом поцеловала ее, бормоча:

Жить двум сердцам в одной груди,

В одно не сочетаясь…

Не знаешь жалости, любовь,

Коль грудь нам так терзаешь.

Прижавшись щекой к урне, герцогиня разрыдалась.

Пока она читала стихи, Уиппингем подошел к растерявшемуся герцогу, схватил его за пышный галстук из черных кружев и повернул к жене:

– Ты что, не понимаешь, какого свалял дурака, расфуфыренный и напомаженный фат! – Он указал на герцогиню. – Посмотри на свою жену! И посмотри на себя, обабившийся сибарит. Да какая женщина вышла бы за такого паяца, как ты, если бы не собиралась надувать его во всех смыслах этого слова! Ты хоть понимаешь, в какое посмешище превратил себя? – Изумленный герцог молча слушал, потом пожал плечами на галльский манер. – Мне по слогам тебе объяснить, жирный французский осел? – рявкнул Уиппингем. – Твоя жена и эта шотландка – они были трибадами, милорд герцог. Лесбиянками. Как хочешь назови. Они были любовницами, приятель.

– Сам ты осел. И грязный осел к тому же. – Герцог оттолкнул Уиппингема. – Думаешь, я не знал? Я люблю свою жену и хочу, чтобы она была счастлива. И тебя это не касается, жалкая дворняга. – Он надвигался на Уиппингема. – Жена рассказала мне, как ты пытался изнасиловать Изабеллу. А еще хотел оскорбить меня своей тирадой! – Уиппингем сделал шаг вперед, но герцог, покачиваясь, продолжал наступать, отталкивая обидчика пальцами, унизанными тяжелыми перстнями. – Я не буду кричать всему миру, как ты унижаешь свою жену, обманывая ее со всеми служанками и судомойками, какие есть в этом городе. И где теперь Люси? Она бросила тебя, потому что ты развратен и мерзок. Или ты убил ее в припадке ревности, а тело бросил в Сену? Моя жена любила Изабеллу. Я рад, что моя жена, которую я очень люблю, хотя бы ненадолго обрела такое счастье. А теперь убирайся с дороги. – И герцог ударом кулака свалил Уиппингема с ног.