Татьяна Гармаш-Роффе - Роль грешницы на бис Страница 30

Алла усмехнулась, Ирочка сначала насупилась, но, взглянув на Аллу, усмехнулась ей вслед.

– Простите, Алексей, – вздохнула Измайлова. – Виновата. Я заберу ключи у Ирины.

Ирочке не понадобилось объяснять дважды: она тут же принесла свою связку и вручила ее Измайловой.

– Ну нет уж! Теперь я это экспроприирую, – объявил Кис и забрал из рук Аллы связку. – Впрочем, у того, кто тут шастал ночью, если это не Ирочка и не Нина, дубликат с новых ключей уже есть… Придется вам снова менять замки! Я пришлю вам моего ассистента сегодня же вечером. И, ради бога, никому не давайте новых ключей, НИ-КО-МУ!

– Прошу меня простить за легкомыслие. Этого больше не повторится, – улыбнулась Алла.

– Кто мог подсыпать снотворное в пищу?

Измайлова кивнула Ирочке, и та испарилась из гостиной.

– Все, – ответила актриса, когда за Ирочкой закрылась дверь. – Люба, повариха, готовит днем еду на ужин. Вечером мы только разогреваем. Любая из женщин могла подмешать в еду – вчера у нас была рыба под лимонным соусом – снотворное… Кому это понадобилось? Не могу понять: убить меня? Но за что?

– Об этом я как раз и начал, Алла Владимировна… Вернемся к предмету. Если помните, я попытался обрисовать портрет человека, с которым у вас, возможно, была связь, но который при этом не принадлежал к кругу випов…

Алла не ответила, да Кис и не ждал. Он продолжал:

– Этот человек привнес свежее дыхание в вашу жизнь. Он был искренен, он любил вас, именно вас – не ваш блеск и славу, не вашу ослепительную недосягаемость, он любил женщину по имени Алла, и любил ее всей душой… Не правда ли? Его любовь была настоящей – на фоне остальных, людей циничных, испорченных сознанием собственной власти и могущества… Вы терзались. Над вами висели определенные обязательства. Ваши «официальные» поклонники были вашими же покровителями. Деньги для фильмов, премии, престижные встречи и презентации… Впрочем, тогда такого слова не было… Но как-то же это называлось, правда же? Премьера фильма? Где она пройдет? В каком зале состоится творческий вечер актрисы Измайловой? Что напишет пресса? Напишет то, что скажут, – но для этого должны сказать … Кто же? Да те самые випы… Я на верном пути?

– Продолжайте. – Измайлова выговорила это почти сквозь зубы, но Алексей видел, что в глазах ее загорелся странный блеск… Он не знал точно почему, но чувствовал, что не ошибся.

– Продолжаю. Итак, вы терзались… Несчастье заключалось в том, что вы ответили взаимностью на его любовь… Не говорю – физически, не знаю, и неважно. Главное, что однажды он понял, что его чувства взаимны… Он был счастлив. Вы тоже. Как долго длилось это счастье? Не знаю. Но наступил день, когда вы поняли, что вы не можете продолжать так. Или он, или все остальные. Все остальные меж тем означали АКТЕРСТВО, КАРЬЕРУ, ТВОРЧЕСТВО. «И еще раз творчество», – я не забыл ваши слова… Всему этому нужны благоприятные условия, верно? Знаете, Ольга Тучкина – у нее я тоже побывал – очень просто мне все это объяснила… Да и ничего сложного в этой схеме нет, она действует повсюду, в том числе и в творческих сферах… Разница только в том, что об этой сфере создан сладенький миф для потребителя: «Талант пробьет себе дорогу!» За кулисами же этого мифа для одних дорогу прокладывают мощные катки, для других же… Другие под эти катки попадают. Не так ли? И вы прекрасно понимали, что, чуть зазеваешься, как под каток можно легко угодить – прямо из королевской кареты, еще вчера величественно передвигавшейся по широкой трассе, для нее проложенной… И вы сделали свой выбор. Ваш возлюбленный не пережил такого удара. Мне понятен ваш выбор, но для этого человека он явился однозначным предательством. Что с ним случилось дальше? Он запил? Пытался покончить жизнь самоубийством?

– И то, и другое, – жестко произнесла Алла.

– Спасибо, – наклонил голову Кис. – Итак, жизнь его пошла под откос. Он не оправился от этого удара. И сегодня, подводя итоги своей жизни, сколько лет этому человеку? За шестьдесят?

– За пятьдесят. Он моложе меня на двенадцать лет.

– Благодарю за уточнение. Сегодня он, может быть, вдруг встряхнувшись и осознав, что жизнь разбита, прошла в бесплодных страданиях, что он ничего не достиг и уже никогда не достигнет, – он назначил ответственными за это не только вас, но и тех мужчин, ради которых вы его бросили…. Возможно, тогда, когда он был вам самым близким в мире человеком, вы обмолвились ему, что ведете дневник…

– Уже не помню…

– Но он – он помнит все, что связано с вами. В его жизни просто не было других событий, жизнь остановилась вместе с вашим уходом из нее… И он помнит и вспоминает каждое ваше слово и не забыл, что вы обмолвились однажды, что ведете дневник… Чтобы узнать имена тех, кого он назначил ответственными за свои невзгоды, тех, кто отнял вас у него, он нашел подход к кому-то из вашего персонала, чтобы для него выкрали ваш дневник. И он узнал эти имена. Вот вам и цепочка смертей вкупе с покушением на вас. Этот человек, если я правильно нарисовал его портрет, крайне опасен. Страдания сделали его психопатом. Кто это, Алла Владимировна?

– Валера Мерсеньев. Он был нашим шофером.

…Валера Мерсеньев был намного, на двенадцать лет, моложе, тогда совсем пацан. Ему двадцать два – ей тридцать четыре, женщина в разгаре своей красоты и всемогущества своих чар… Возраст, в котором душевная зрелость сочетается с физической молодостью, свежесть форм – с опытностью и искушенностью, женский возраст, нестерпимо опасный для мужчин. Плюс все то, что привносила с собой слава. Он был, несомненно, убежден, что любит ее просто так, всеми силами своей юной души, и так же несомненно, что ореол ее славы, ее звездности слепил глаза, а близость, та разрушительная ежедневная близость, которая связывает людей по роду работы, манила к запретному и столь высоко висящему плоду… Он этого не осознавал. В его двадцать два он был полон возвышенных иллюзий, да и вряд ли особым умом отличался. Во всяком случае, не настолько, чтобы понять, что он, как все – как ВСЕ! – попался в ловушку блеска звезды. Он окружил Измайлову ореолом богини. Ее неприступность принималась как само собой разумеющееся: вход в чертоги богини простым смертным воспрещен. Но тем больше любил. Не смел и мечтать, хотя, конечно, мечтал. Только его простыни помнят, сколько юных поллюций приняли они в себя, когда он мечтал о ней…

Однажды он заметил ее взгляд в зеркальце заднего обзора. Чуть более пристальный, чем обычно. Он был весьма хорош собой… Раньше, однако, она на него внимания не обращала. Только кивок «здравствуйте», кивок «до свидания». И вдруг этот взгляд… Его сердце забилось так, что он чуть не потерял управление. Всю ночь он грезил о несбыточном. Следующего взгляда не будет – Валера был твердо в этом убежден. Богини не спускаются на землю, не проявляют снисхождения к молящимся, уже разбившим в кровь лоб свой…

Но следующий взгляд был. Не сразу, через несколько дней, – опять взгляд и мимолетная улыбка. Ей нравилось восхищение мальчика. Она была убеждена, что его любовь чиста и бескорыстна. Именно потому, что он никогда не надеялся, никогда не посмел бы приблизиться, именно в этом Алла увидела особую, бескорыстную, чистую любовь, так непохожую на то, что влекло к ней других мужчин ее круга… И стала иногда одаривать шофера вниманием.

– Я была тоже молода, что такое тридцать четыре года? Детство! Только малявкам, едва переступившим двадцатилетний порог, кажется, что за числом «тридцать» начинается зрелость и мудрость… Но тем, кто оставил свои тридцатые года позади, понятно, как мы были юны и глупы в этом возрасте… Увы! Я хотела любить. И попалась в его невинные, несмышленые сети. Я влюбилась. И дала ему однажды понять, что его чувства взаимны.

Несколько недель взглядов, затем он осмелился. Он заговорил о своих чувствах, искренне, горячо, со всей убежденностью юности, которая жаждала верить в возвышенное, не умея разглядеть в самой себе ту же самую пошлость, категорично осуждаемую в других.

– Это сейчас я понимаю, что его любовью двигало не меньшее тщеславие, чем у всех остальных: приблизиться к звезде, к блеску славы, – горько уточнила Алла. – Но тогда…

Тогда они упивались тайной любовью. Она всячески скрывала от него наличие других поклонников: к счастью, сделать это было нетрудно, благо их круги не пересекались ни в одной точке. Валера, однако, оказался подозрительным ревнивцем и собственником, и тем больше ревнивцем и собственником, чем больше понимал, что Алла не может и никогда не будет принадлежать ему. Поначалу ей это даже нравилось: казалось, что это свидетельство силы его страсти. Позже стало раздражать: Валера начал предъявлять права на нее.

Разрыв произошел примерно год спустя, когда Алла неожиданно узнала, что он хвастался отношениями с ней в кругу каких-то своих неведомых ей друзей. Валера в пылу приступа ревности сам нечаянно проговорился по простоте душевной: «Мне парни давно сказали, за тобой глаз да глаз. Актрисы, они все такие…»