Джон Гришэм - Признание Страница 40

Семь лет, семь месяцев и три дня в камере номер 22Ф — всего 2771 день. До этого он просидел около четырех месяцев в камере смертников в Эллисе. Его арестовали 22 декабря 1998 года, и с тех пор он находился в заключении.

Почти девять лет за решеткой. Целая вечность, но цифры не очень впечатляли. Через четыре камеры от него сидел шестидесятичетырехлетний Оливер Тайри, который ждал казни уже тридцать первый год, а ее дату так и не назначили. В тюрьме было еще несколько ветеранов с двадцатилетним стажем. Но теперь правила изменились, и для апелляции новичков установили жесткие временные рамки. Для тех, кого осудили после 1990 года, средняя продолжительность ожидания составляла десять лет.

В первые годы заключения в камере 22Ф Донти с нетерпением ждал известий из залов суда. Казалось, рассмотрения велись с черепашьей скоростью. А потом все кончилось — возможности для апелляций оказались исчерпаны, не осталось ни судей, ни судов, где Робби Флэк мог добиваться справедливости. Теперь, оглядываясь назад, Донти думал, что время пролетело очень быстро. Он вытянулся на койке и постарался заснуть.

Ты считаешь дни и видишь, как летят годы. Ты говоришь себе и начинаешь сам верить в то, что хочешь скорого конца, чтобы скорее все закончилось и приговор привели в исполнение. Тебе кажется, что лучше смело посмотреть смерти в лицо и быть к ней готовым, поскольку там, по другую сторону, не может быть хуже, чем в клетке шесть на десять футов. Ты считаешь себя в лучшем случае наполовину мертвым и предпочитаешь быть мертвым полностью.

Ты видел, как уходили в последний путь десятки других, и понимал, что наступит день, когда придут за тобой. Ты — всего лишь подопытная крыса в их лаборатории, простая пешка, которая нужна только для того, чтобы показать, что система работает. Око за око — каждое убийство должно быть отомщено. И чем больше ты убиваешь, тем сильнее проникаешься уверенностью, что убийство — это правильно.

Ты считаешь дни, а потом их не остается. И в самое последнее утро ты спрашиваешь себя, действительно ли готов умереть. Ты ищешь в душе мужества, но отвага и бесстрашие куда-то исчезают.

Когда приходит время, никто не хочет умирать…

Для Ривы этот день тоже был чрезвычайно важным, и, желая показать миру, как сильно страдает, она пригласила съемочную группу шоу Фордайса к себе домой на завтрак.

Приготовив яичницу с ветчиной, Рива надела свой самый стильный брючный костюм и заняла место за столом вместе с мужем Уоллисом, сыном Чадом и дочерью Мари. Никому из них не хотелось есть, и завтракать они точно не стали бы, но камеры работали, и пришлось изображать семейную трапезу, за которой обсуждались последние новости. Они говорили о пожаре, который уничтожил их любимую церковь, искренне возмущаясь и не сомневаясь, что это поджог. Перед камерами они воздержались от прямых обвинений в чей-либо адрес, но было ясно, что они не сомневаются: это дело рук черных негодяев. Рива являлась прихожанкой этой церкви больше сорока лет. Здесь дважды устраивались свадебные церемонии по случаю ее вступления в брак, здесь крестили ее детей. Уоллис был диаконом. Настоящая трагедия. Постепенно разговор перешел к более важным делам. Все согласились, что день предстоит печальный, но его необходимо пережить. Почти девять лет они ждали его наступления, ждали торжества справедливости.

Шон Фордайс задержался во Флориде из-за другой казни, но сообщил, что прилетит после обеда в Хантсвилль на частном самолете, чтобы успеть взять короткое интервью у Ривы перед самой казнью Донти Драмма. Конечно, он останется в городе, пока все не закончится.

Без основного ведущего съемка завтрака затянулась. При выключенных камерах помощник продюсера подсказывал членам семьи возможные темы обсуждения. Например, не считали ли они смертельную инъекцию слишком гуманным способом казни? Рива, конечно, считала. Уоллис невразумительно хмыкнул, Чад продолжал жевать, а Мари — не менее разговорчивая, чем мать, — заявила, что Драмм должен лишиться жизни, испытывая такие же физические страдания, как и бедная Николь.

— Как по-вашему, должны ли казни быть публичными?

За столом — смешанная реакция.

— Осужденный имеет право на последнее слово. Что бы вы сказали ему, если бы вам разрешили?

Рива, продолжая жевать, залилась слезами и закрыла лицо.

— За что? — всхлипнула она. — За что ты лишил мою девочку жизни?

— Шон будет в восторге, — прошептал помощник продюсера оператору, и они оба подавили улыбки.

Рива взяла себя в руки, и семья продолжила трапезу. В какой-то момент Рива, не сдержавшись, даже прикрикнула на мужа, который предпочитал отмалчиваться:

— Уоллис! А что думаешь ты?

Тот пожал плечами, будто совсем не думал.

Когда завтрак подходил к концу, в дом заглянул брат Ронни. Он всю ночь провел на пожаре и теперь валился с ног от усталости, но Рива и ее семья нуждались в его поддержке. Они стали расспрашивать его о пожаре, и он продемонстрировал надлежащую стойкость и печаль. Потом все перешли в пристройку в комнату Ривы и устроились за журнальным столиком. Они взялись за руки, и перед камерами брат Ронни прочитал молитву, торжественно призвав проявить силу и мужество, которые позволят пережить этот трудный день. Он поблагодарил Господа за справедливость и помолился за церковь и паству.

Брат Ронни ни разу не упомянул ни Донти Драмма, ни членов его семьи.

Кит пытался связаться с Флэком раз десять, но постоянно включался автоответчик. Наконец трубку сняла секретарша:

— Адвокатская контора Флэка.

— Робби Флэка, пожалуйста, — оживился Кит. Бойетт повернулся и посмотрел на него.

— Мистер Флэк сейчас занят.

— Я в этом не сомневаюсь. Послушайте, это очень важно. Меня зовут Кит Шредер. Я лютеранский священник из Топеки, штат Канзас. Я разговаривал вчера с мистером Флэком. В данный момент я еду на машине в Слоун, и со мной рядом находится человек по имени Тревис Бойетт. Мистер Бойетт изнасиловал и убил Николь Ярбер, и он знает, где тело. Я везу его в Слоун, чтобы он все рассказал сам. Мне очень важно переговорить с мистером Флэком. Прямо сейчас!

— Да, конечно, вы не могли бы немного подождать?

— А у меня есть выбор?

— Одну минуту.

— Пожалуйста, поторопитесь.

Она вышла из приемной и поспешила через все здание в конференц-зал. Робби был у себя в кабинете — разговаривал с Фредом Прайором.

— Робби, ты должен это услышать сам, — сказала она, и по ее виду он сразу понял, что дело серьезное. Все перешли в конференц-зал, и он включил громкую связь.

— Робби Флэк у телефона.

— Мистер Флэк, это Кит Шредер. Я звонил вам вчера после обеда.

— Да, преподобный Шредер, верно!

— Да, но для вас просто Кит.

— Я включил громкую связь. Здесь собрались мои сотрудники и еще несколько человек. Всего около десяти. Не возражаете?

— Конечно, вам виднее.

— И еще я включил магнитофон. Вы не против?

— Нет, еще что-нибудь? Послушайте, я провел всю ночь за рулем, и мы должны приехать в Слоун около полудня. Со мной рядом Тревис Бойетт, и он готов все рассказать.

— Сначала расскажите нам о Тревисе, — попросил Робби. За столом все затаили дыхание.

— Ему сорок четыре года, родился в Джоплине, штат Миссури, преступник-рецидивист, осужден за преступления на сексуальной почве по меньшей мере в четырех штатах. — Кит бросил взгляд на Бойетта, который смотрел в боковое окно, будто речь шла не о нем. — Последний срок отбывал в Лансинге, штат Канзас, и сейчас освобожден условно-досрочно. Он находился в Слоуне, когда исчезла Николь Ярбер, и проживал в мотеле «Ребел мотор инн». Уверен, вы знаете, где это. Его арестовали за вождение в пьяном виде в январе девяносто девятого года. Есть документы, подтверждающие это.

Карлос и Бонни лихорадочно забарабанили пальцами по клавиатуре своих ноутбуков, ища в Интернете любую информацию о Ките Шредере, Тревисе Бойетте и аресте в Слоуне.

— Когда Донти Драмма задержали, Бойетт находился в тюрьме. Он внес залог, вышел на свободу и сбежал. Добравшись до Канзаса, попытался изнасиловать другую женщину, был пойман и осужден, а сейчас его срок заканчивается.

На лицах всех присутствующих застыло напряжение.

— А почему он решил заговорить именно сейчас? — спросил Робби, наклонившись к микрофону.

— Он умирает, — прямо ответил Кит, не видя необходимости подбирать слова. — У него опухоль головного мозга, глиобластома четвертой степени, неоперабельная. Он говорит, что, по словам врачей, ему осталось меньше года и что он хочет поступить правильно. В тюрьме он не следил за делом Драмма, думая, что техасские власти рано или поздно осознают свою ошибку.

— Он сейчас с вами в машине?

— Да.

— И он слышит наш разговор?