Эллен Датлоу - Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм Страница 56

Но нет, там, в тени, два бледных лица… нет… ничего. Игра тьмы.

В прихожей она бросила пакеты и бросилась наверх.

— Вот и я, милая. Извини, что задержалась… Ох, Мэдди… Мэдди, милая, что ты делаешь тут в темноте?

Она включила свет.

Мэдди, Мэдди, где ты? — прошептала она. — Что ты натворила?

Филипа Рейнс и Харви Уэллс

Никудышный маг

Рассказы Филипа Рейнса и Харви Уэллса были опубликованы в журналах «Albedo One», «Aurealis», «Lady Churchill’s Rosebud Wristlet», «New Genre», «On Spec». Их рассказ «Рыбина» («The Fishie») вошел в семнадцатый ежегодный сборник «The Year’s Best Fantasy and Horror» и был особо отмечен в 2004 году премией Fountain. Рейнс живет в Глазго и является членом Общества писателей-фантастов Глазго. Уэллс — житель Милуоки.

Впервые рассказ «Никудышный маг» («The Bad Magician») был опубликован в ирландском журнале «Albedo One».

Мне не очень-то удаются фокусы.

Сидя за кухонным столом моей комнаты в Хаунслоу, последние два часа я упражнялся в фокусе с картами, которому меня научил Селим. Руки у меня слишком толстые и неуклюжие, поэтому карты все время ускользали от меня. Секретную карту мне никак не удавалось спрятать, она выпрыгивала между пальцами, как будто все на свете было смазано жиром, дабы я не мог ничего взять в руки. Тем не менее я продолжал упражняться, и не потому, что надеялся в конце концов одолеть этот фокус, а потому что если я старательно концентрировался на этом, то не думал о полуупакованной сумке на кровати, об ужасном шуме, наполнявшем комнату подобно завываниям урагана в лесу. Не думал о Лесли и почему все приключилось настолько скверно.

Кливленд. Мне не надо возвращаться в Хорватию, а можно поехать к кузену Мирко в Америку. Всегда можно куда-нибудь удрать. Я отложил карты и посмотрел на сумку, не пытаясь ни разобраться в своей жизни, ни принять ее как есть, а просто на мгновение застыв в нерешительности. Что мне взять с собой? И что мне позволяется оставить?

Именно эти самые вопросы задавал Лесли восемь дней назад. И когда завывание опять стало совсем невыносимым, стараясь оглушить меня, я подумал: «Ну, расскажи себе что-нибудь, забудь о шуме и попытайся понять, что же произошло.

Расскажи историю Чемодана Удачи».

В предыдущую субботу мы работали в Хитроу в утреннюю смену. Для грузчиков это была самая неприятная смена: все заполонили бесчисленные чемоданы американцев, прибывших ночными трансконтинентальными рейсами на третий и четвертый терминалы. Я особо не расстраивался, так как всегда легко вставал ни свет ни заря. Когда небо светлело над дальними деревьями за пределами аэропорта, я часто думал обо всех тех местах, где мне случалось наблюдать восход: расцвеченные солнцем оштукатуренные бетонные стены моего госпиталя в Вуковаре; серебрившиеся березы Динарских гор, где мы стояли лагерем; аккуратные вершины небоскребов Загреба, Парижа и, наконец, Лондона. В юности мне нравилось подниматься на крышу госпиталя на перекур, смотреть на расстилающееся надо мной небо и по-утреннему опухший Дунай подо мной — я чувствовал себя королем мира.

Спустя десять лет после окончания войны мои чувства относительно этого времени суток переменились. Я жил в городах, где небо было сжато и вытеснено с улочек на задворки складов и кухонь ресторанов. В Хитроу впервые за долгое-долгое время я видел огромное небо, ничем не ограниченное. Но все равно это было не то. Я ничего не имел против утреннего холода и ворчания других грузчиков, но к небу я относился теперь по-другому. Под ним я чувствовал себя разоблаченным.

Как и я, Лесли не жаловался по поводу ранних смен — это и свело нас вместе, когда я впервые приступил к работе в аэропорту. Но, в отличие от меня, Лесли добровольно вызывался на такую раннюю работу. «Людей шатает от утренних рейсов, — говорил он. — Чем не время для того, чтобы сунуть нос в их вещи?»

Лесли засек промежуток времени между курсирующими машинами для перевозки багажа и знал, что у него есть шесть минут, чтобы открыть чемодан и оприходовать его (как он выражался). Я не одобрял этого, но научился не обращать внимания на то, что делали другие грузчики. Кроме того, Лесли был моим другом; одним из немногих моих знакомых, не боявшихся спросить меня о жизни в Хорватии. Мы говорили о процессе над военными преступниками в Гааге, и если он порой и путал войну в Боснии с нашей войной за независимость, я не торопился оскорбляться. По крайней мере, он понял: произошло нечто ужасное, на что нельзя не обращать внимания.

Но в то утро я был недоволен им. Приземлился битком набитый самолет из Майами, и, пока Лесли тратил время на свои глупости, я трудился не покладая рук, отделяя транзитный багаж от отправлявшегося на терминал.

— И зачем американцам столько вещей? — вопросил он, вытягивая сперва одну, вторую и потом третью электрическую зубную щетку из чемодана, который он открыл прямо на взлетной полосе.

В обычное время я просто улыбнулся бы, вспоминая, как мы говорили то же самое про американцев в UNPROFORe,[52] но плечи мои уже начали ныть.

— Пошевеливайся, Лесли. Поднимай жопу.

— Задницу, Горан. Жопы только у янки. Ну а мы в Англии, и тут задницы.

Он осторожно положил зубные щетки на место и стал пролистывать что-то вроде дневника, время от времени останавливаясь, чтобы что-то там прочитать.

— Говорю тебе еще раз: непонятно, зачем работать на подобной работе, коль не заглядываешь в чемоданы. Это же безопасно.

— Пока тебя не поймают.

— Меня не поймают.

— Ты всегда попадаешься.

И это было правдой, которую Лесли не собирался отрицать. Виновность так и липла к нему, даже если он был не при делах. Вскоре появятся полицейские, пытающиеся разобраться в круговой поруке между таможенниками и грузчиками, вовлеченными в наркобизнес. Я опускал голову, хоть и знал, кто занимается этим, но меня подобное не касалось, и полицейские в конце концов удалились ни с чем. Никого не арестовали. Никого не уволили. Но именно Лесли, одного из немногих грузчиков, никогда не занимавшихся подобной контрабандой даже время от времени, увели и расспрашивали детективы и службы безопасности аэропорта. Дважды. Друг мой был начисто лишен свойственной другим способности избегать неприятностей. Напротив, он притягивал их.

Большинство грузчиков именно так и думали. И хотя нельзя сказать, чтобы они не любили Лесли, но, на их взгляд, ручки у него были уж слишком шаловливые, да и еще он все время задавал вопросы. Раджеш говорил, что нельзя верить человеку, который за один прошедший год трижды отрастил и сбрил усы, будто бы он никак не мог разобраться со своим имиджем. Акцент он менял столь часто, что Билли даже составил небольшой список говоров, которые Лесли употребил, собираясь на рождественскую вечеринку (жил я в Англии недавно, поэтому разницы не слышал). Так что в основном с Лесли никто не общался.

В разговорах со мной Лесли намекал на свое прошлое. Когда мы располагались на завтрак у ограды аэропорта и смотрели на выруливающие на взлетную полосу самолеты, он рассказывал мне о людях, с которыми сталкивался, в том числе о криминальных личностях, с которыми немало общался в Лидсе и Ноттингеме. Подчас он рассказывал одну и ту же историю несколько раз и никогда не путался в именах и фактах. В рассказах Лесли всегда имело место какое-нибудь преступление, причем никто на нем не попадался, несправедливость никогда не наказывалась. Я всегда удивлялся, насколько открыто, насколько невинно Лесли говорил о таких вещах. Как-то раз он признался, что кое-кто с Севера все еще ищет его. Какой-то частью своего существа Лесли знал, что они найдут его. Несколько дней спустя мы ходили в паб, а после он попросил меня постоять с ним на автобусной остановке. Он боялся, но не мог удержаться от болтовни.

К моменту появления следующей машины с багажом Лесли сделал вид, что помогает мне укладывать чемоданы на ленту. Но стоило ему увидеть Гарета, как он расслабился и опять принялся за разговоры.

— Ты думал, что я Мерк? А, Лес? — засмеялся Гарет. — Думал, что я поймаю тебя, сующего нос в чужое шмотье, так?

Окружающие избегали Лесли, лишь немногие тянулись к нему, и Гарет был в их числе. Гарет мне нравился. Сперва мы не поладили, когда я ошибочно принял его ньюкаслский акцент за шотландский; но как только он понял, что это оттого, что я — иностранец, мы стали хорошими друзьями. Обоим нам нравилась борьба — в смысле, не смотреть на это глупое кривляние под названием «борьба на телевидении», а настоящая борьба, — и если позволял график работы, я с нетерпением ждал наших встреч вечерами по понедельникам в спортивном зале в Хаунслоу.

— Я вовсе не вор, ты, негодяй, — ворчал Лесли, в то время как Гарет ржал и награждал воздух над головой Лесли шлепками. — Просто мне интересно, что народ возит с собой.