Василий Голышкин - «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы Страница 34

Я поискал глазами маму. Она сидела с отчимом в третьем ряду и, как мне показалось, смотрела на меня и улыбалась. Я улыбнулся в ответ. Странно, улыбка на мамином лице не погасла, а разгоралась все ярче и ярче. Что с ней? Чему она так рада? Я в упор посмотрел на маму и вдруг сообразил, что ее взор устремлен вовсе не на меня и ее улыбка предназначается также не мне.

Кому же? Скосил глаза вправо и увидел кому — старому учителю Марку Ивановичу. Он тоже не сводил глаз с мамы, сначала смущался и пожимал плечами, недоумевая, с чего эта красивая незнакомая женщина в третьем ряду улыбается ему. Может, не такая уж и незнакомая? Старый учитель по-гусиному вытянул шею, всматриваясь в зал, и вдруг одними губами произнес: «Морозова?» — «Да», — просияв, одними губами ответила мама. Этот немой диалог услышал и понял один я. И вот что за этим последовало.

Марк Иванович, как на уроке, поднял руку и попросил у председательствующего Глеба слова. Получил его и встал.

— Здесь в зале, — сказал он, — присутствует жена бывшего председателя нашего горисполкома товарища Морозова. Прошу избрать ее в наш президиум.

Раздались аплодисменты. Мама сердито погрозила Марку Ивановичу и встала с места. Пропуская ее, поднялся со своего места и мой отчим. Поднялся, посмотрел на Марка Ивановича и тут же убедился в его исключительной памяти на лица. А Марк Иванович просто растаял от удовольствия, увидев моего отчима. Нет, он не мог ошибиться. Человек, сидевший рядом с моей мамой, был очень хорошо знаком ему как известный ученый и лауреат Государственной премии. Марк Иванович множество раз видел его снимки в газетах и журналах. Поэтому, так и не успев сесть, Марк Иванович снова взял слово.

— А еще, — сказал он, — прошу избрать в наш президиум известного советского ученого-физика лауреата Государственной премии…

Я со своего места видел, как отчим поспешно нырнул в раскрытую книгу, но было уже поздно — Марк Иванович назвал его фамилию.

Снова грянули аплодисменты, и мой отчим занял место рядом с моей мамой. Вечер встречи двух поколений выпускников средних школ города Наташина и села Стародуб начался.

— К рапорту старшим о боевых делах юнармейцев стоять смирно! — скомандовала Юлька.

«Цапли», сидевшие на правом фланге партера, встали и замерли, как в карауле.

«Журавли», сидевшие на левом, последовали их примеру.

На сцену вышли семь голосистых «цапель», и рапорт начался.

Первый голос. Дуб в кругу смерти и семеро смелых вокруг дуба.

Второй голос. Второй час идет бой.

Третий голос. Злой…

Четвертый голос. Последний…

Пятый голос. Последний…

Шестой голос. Семеро смелых бьются до последнего вздоха.

Седьмой голос. Умирают, но не сдаются.

Первый голос. Вот их уже шестеро…

Второй голос. Пятеро…

Третий голос. Четверо…

Первый голос. «Рус, сдавайся!»

Второй голос. Тишина.

Третий голос. Четверо обнимаются и, расставшись, идут навстречу смерти.

Четвертый голос. Один — на запад.

Пятый голос. Второй — на восток.

Шестой голос. Третий — на юг.

Седьмой голос. Четвертый — на север.

Первый голос. Враги ликуют: идут сдаваться!

Второй голос. А четверо идут…

Третий голос. Идут, подняв руки и сжав кулаки.

Четвертый голос. В каждой руке по гранате. Пятый голос. Дошли.

Шестой голос. Смерть фашистским оккупантам!

Седьмой голос. Взрыв!

Первый голос. Взрыв!!

Второй голос. Взрыв!!

Третий голос. Взрыв!!!

Четвертый голос. Четыре взрыва — четыре жизни.

Пятый голос. Нет, четыре взрыва и сорок четыре жизни.

Шестой голос. За каждую нашу — десять фашистов.

Седьмой голос. Смерть фашистским оккупантам!

Первый голос. Вечная память героям…

Второй голос. Их было семеро.

Третий голос. Они погибли здесь, в Стародубе.

Четвертый голос. Имена их неизвестны.

Пятый голос. Но мы узнали их партизанские клички.

Шестой голос. Слушайте…

Седьмой голос. Слушайте все!

Первый голос. Май.

Второй голос. Коваль.

Третий голос. Испанец.

Четвертый голос. Соловей.

Пятый голос. Азка.

Шестой голос. Матрос.

Седьмой голос. Октябрина.

Во время рапорта «журавли» стояли угрюмые, и я по глазам их видел, как они завидовали «цаплям». Еще бы, узнать партизанские клички семерых неизвестных! Это большой славы стоило.

В зале шум. Всех интересует, как «цаплям» удалось установить клички семерых, похороненных в братской могиле на окраине Стародуба. Ну что ж, интересует — пожалуйста. И командир Юлька со всеми подробностями рассказывает о том, как был найден поминальник бабки Алены. Вот он, этот поминальник. Она принесла его из Музея боевой славы, который недавно открыт в Стародубе и в который она приглашает всех желающих. Так вот, послушайте, что в этом поминальнике написано: «Май, Коваль, Испанец, Соловей, Азка, Матрос, Октябрина умирают, но не сдаются. Смерть фашистским оккупантам!» Юлька передает желтую бумажку с партизанской клятвой в президиум и продолжает рассказ. Она рассказывает, как благодаря Марку Ивановичу и приезжему агроному они, «цапли», по школьному прозвищу установили подлинное имя одного из семерых по кличке Испанец.

— Его звали Андрей Князев, — роняет Юлька в притихший зал, и зал награждает ее дружными аплодисментами. Слышатся восклицания: «Андрей… Наш… Стародубский… В Наташине секретарем был… В райкоме комсомола…» Но командир Юлька не кончила, и зал затихает в ожидании — чем еще поразит его командир стародубских «цапель»? Но Юлька ничего больше не собирается рассказывать. Наоборот, она сама хочет кое-что узнать у собравшихся. Может быть, кто-нибудь из них, в школьные годы, знал мальчика по прозвищу Май?

Зал молчит, вспоминая. Нет, не может, забылось.

— Коваль? — спрашивает Юлька.

И изумленный, с хрипотцой, возглас в ответ.

— Лешка! — восклицает седой, пожилой и встает в первом ряду, не в силах унять волнение, вспоминает, как в походе как-то заночевал отряд в поле близ чужого села. Утром, проснувшись, построились на перекличку и недосчитались Лешки-барабанщика. В село кинулись, а там веселый переполох. Из хаты в хату весть: «Новый коваль… Новый коваль». И кто с чем в кузницу бежит. Заглянули туда для любопытства, а там над горном Лешка, сын стародубского кузнеца Балалаева, колдует. — Лешка Балалаев — вон кто есть наш партизанский герой Коваль, — сказал седой из первого ряда. — Ковалем мы его еще там, в походе, прозвали. А перед войной он в исполкоме работал. Какой был активный, нужный всем…

— Соловей?

Молчание. Не могут вспомнить.

— Азка?

И, как всплеск в море молчания, звонкий голос женщины:

— Сказка! — Пожилая, в сбившемся на затылок пестром, как осень, платке, встает в третьем ряду и вспоминает, как вместе с подругой Ирой Гороховой, в седьмом, над детским садом шефствовали. Она детям загадки загадывала — мастерица была складывать, а Ира сказки сказывала. «Сказка пришла, — кричали дети, — сказка!..» Да не все буквы выговаривали, и выходило: «Азка пришла, Азка…» До войны Азка, то есть Ирина Павловна Горохова, в Стародубе детским садом заведовала. Доброе сердце. Его у нее на всех хватало — и на детей и на родителей.

— Матрос?

Молчание.

— Октябрина?

И зал чуть не хором в ответ:

— Лика Некипелова! — Эту чуть не все сразу вспомнили, и лес рук вырос.

— Позвольте, я расскажу.

— Я…

— Я…

Юлька ткнула пальцем наугад, и проворный старичок встал, опередив всех. Он, оказывается, учился с Некипеловой в стародубской школе. Она в младшем, он в старшем. И он у нее был вожатым. И помнит, как ее принимали в пионеры. «Как тебя зовут?» — спросил он у нее. «Никак», — ответила она. Он рассердился и стал допытываться. А она уткнула нос в парту и заплакала. Тогда кто-то сказал: «Гликерия». Она услышала, вскочила и закричала: «Не хочу Гликерия, не хочу!» — «А как хочешь?» — спросил он. «Октябрина хочу», — ответила она. «Как быть?» — спросил он у ребят. «Утвердить, — закричали ребята, — утвердить». Так ее, Некипелову, и записали в отряд как Октябрину. Потом, правда, заставили исправить на Гликерию. Но Некипелова, пока в школе училась, никогда на это имя не отзывалась. Только на Октябрину. Упрямая, смелей мальчишек была. И спуску обидчикам не давала. При ней никто никого не обижал. А перед войной она в Наташине работала. Начальником станции.