Кейт УИГГИН - Ребекка с фермы Солнечный Ручей Страница 5

Глава 2 Ребекка и ее родня 

"Девочками  Сойер"  их  назвали,  когда   восемнадцатилетняя   Миранда,  двенадцатилетняя Джейн и восьмилетняя Орилия принимали  активное  участие  в  довольно разнообразной общественной жизни своей деревни; а  уж  если  жители  Риверборо приобретали привычку думать или говорить что-либо, они  не  видели  причин отказываться от нее - во всяком случае, в том же столетии.  Так  что,  хотя в то время, когда начинается эта  история,  Миранде  и  Джейн  было  за  пятьдесят, в Риверборо  все  еще  называли  их  "девочками  Сойер".  Старшие  оставались незамужними, но  Орилия  совершила  то,  что  сама  она  называла  "романтическим", а ее сестры "крайне необдуманным" поступком. "Так  вступить  в брак хуже, чем быть старой девой", - говорили они;  действительно  ли  они  так думали - совсем другой вопрос.

Романтический  элемент  в  брак  Орилии  вносило  главным  образом   то  обстоятельство, что мистер Лоренцо де  Медичи  Рэндл  отличался  возвышенной  душой и, находя земледелие и ремесло  чуждыми  себе  занятиями,  состоял  на  службе у муз. Он преподавал в еженедельных школах пения  (характерная  черта  тогдашней сельской жизни) в полудюжине соседних городков  и  деревень,  учил  премудростям контрданса и  мазурки  неотесанных  юнцов,  которым  предстояло  выйти в свет, играл на скрипке и  "руководил"  танцами,  а  по  воскресеньям  извлекал могучие аккорды из церковных мелодионов[7]. Он был  заметной  фигурой  на всех концертах и балах, однако блистал  отсутствием  на  более  серьезных  мероприятиях и в чисто мужских сборищах в баре или за бриджем.

Волосы его были немного длиннее,  руки  немного  белее,  туфли  немного  изящнее,  манеры  чуть-чуть  утонченнее,  чем  у  его  более  здравомыслящих  соседей; но  нельзя  сказать,  что  он  выделялся  блестящими  способностями  зарабатывать на жизнь. К  счастью,  у  него  не  было  никаких  материальных  обязанностей: его отец и брат-близнец умерли, когда он был еще мальчиком,  а  его мать, чьим единственным заслуживающим упоминания достижением были данные  сыновьям имена - Маркиз де Лафайет и Лоренцо  де  Медичи[8],  зарабатывала  на  жизнь и на образование сыну тем, что  шила  пальто.  Она  имела  обыкновение  говорить с грустью:

- Боюсь, что  дарования  были  слишком  четко  разделены  между  моими  близнецами. Л. Д. М. невероятно талантлив, но мне кажется, что если бы М. Д.  Л. остался жив, он был бы очень практичным человеком.

- Л. Д. М. оказался достаточно практичным,  чтобы  заполучить  в  жены  самую богатую невесту в деревне, - возражала ей миссис Робинсон.

- Да, - вздыхала его мать, - и здесь та же проблема. Если бы  близнецы  вдвоем могли жениться на Орилии Сойер, все было бы в порядке.  У  Л.  Д.  М.  хватило способностей, чтобы получить ее деньги, но  М.  Д.  Л.,  несомненно,  оказался бы достаточно практичен, чтобы суметь сохранить их.

Причитавшаяся Орилии доля скромного наследства Сойеров была  постепенно  растрачена красивым и  незадачливым  Лоренцо  де  Медичи.  Он  придерживался  чарующего и  поэтичного  обычая  делать  крупные  капиталовложения  в  честь  каждого сына или дочери, чье появление благословило  его  супружеский  союз.  "Подарок ко дню рождения нашей  крошки,  Орилия,  -  обычно  говорил  он,  -  яичко-подкладень[9] для нашего гнездышка, чтобы привлечь счастье". Но  однажды  Орилия в приступе горечи заметила, что не было еще на свете курицы,  которая  смогла бы хоть что-нибудь из таких яичек высидеть.

Миранда и Джейн фактически  сняли  с  себя  всякую  ответственность  за  судьбу Орилии, как только та  вышла  замуж  за  Лоренцо  де  Медичи  Рэндла.  Исчерпав все возможности, представившиеся им в Риверборо и его окрестностях,  несчастливая супружеская чета начала продвигаться все  дальше  и  дальше  от  родных мест, всякий раз оказываясь на все более низких ступенях процветания,  пока не достигла Темперанса. Там семейство окончательно осело и предоставило  судьбе делать что угодно - чем та немедленно воспользовалась. Сестры  писали  Орилии два или три раза в год, а к Рождеству присылали детям скромные, но  в  высшей степени полезные подарки, однако они неизменно отказывались помочь Л.  Д. М. нести расходы по содержанию его быстрорастущего  семейства.  Последним  капиталовложением мистера Рэндла, сделанным незадолго  до  рождения  Миранды  (названной так в горячей  надежде  на  благосклонность,  которой  так  и  не  удалось дождаться), была маленькая ферма в двух милях от Темперанса.  Орилия  сама устроила эту покупку; и в результате семья обрела хоть какой-то дом,  а  несчастный Лоренцо нашел место, где он смог умереть - долг,  с  которым,  по  мнению многих, он слишком долго тянул, исполнив его в день появления на свет  Миры.

В этом-то легкомысленном и беспечном семействе  и  росла  Ребекка.  Это  была самая обыкновенная семья - двое или трое детей красивых, трое  довольно  сообразительных,  двое  трудолюбивых,  двое  заурядных  и  скучных.  Ребекка  обладала талантами отца и была его самой способной  ученицей.  Она  на  слух  подражала скрипке, танцевала, даже не учившись этому, и играла на мелодионе,  не зная нот. Любовь к чтению она унаследовала  главным  образом  от  матери,  которой было невыносимо тяжело подметать, варить или шить, если в  доме  был  непрочитанный роман. К счастью, книг было немного, иначе детям  пришлось  бы  порой ходить оборванными и голодными.

Но дремали в Ребекке и иные силы: черты неведомых предков проявлялись в  ее характере.  Лоренцо  де  Медичи  был  нерешительным  и  слабохарактерным,  Ребекка же - существом пылким и энергичным; ему не хватало силы и  смелости,  она была храброй в два года и неустрашимой в пять. Миссис Рэндл и Ханна были  лишены чувства юмора, но Ребекка обладала им, и это обнаружилось, как только  она начала ходить и говорить.

Ей, однако, не удалось унаследовать  все  добродетели  ее  родителей  и  прочих благородных предков, так же как избежать всех их недостатков.  У  нее  не было ни терпения, которым отличалась ее сестра  Ханна,  ни  непоколебимой  выдержки, присущей ее брату Джону. Ее воля превращалась порой в своеволие, а  легкость, с которой ей многое удавалось, вела к тому,  что  дела,  требующие  настойчивости и упорства, вызывали у нее раздражение. Но при всем, что  было  и чего не было на ферме Рэндлов, там царила свобода. Дети росли,  трудились,  дрались, ели что могли и спали где могли,  любили  друг  друга  и  родителей  довольно крепко, но без излишнего пыла и занимались собственным образованием  девять месяцев в году, каждый по-своему.

В результате такого метода воспитания Ханна, которая,  вероятно,  могла  бы  развиться  только  с   помощью   сил,   приложенных   извне,   оказалась  старательной, но скучной и ограниченной, в то время  как  Ребекка,  которая,  очевидно, не нуждалась ни в чем, кроме свободы и простора для самовыражения,  росла, росла и росла... Все ее силы, по-видимому, были приведены в  действие  в момент ее рождения и, не требуя никаких новых импульсов,  обеспечивали  ее  развитие - каков будет его конечный результат, не знал никто, и менее всех -  сама Ребекка. Поле для проявления заложенного в  ней  творческого  инстинкта  было удручающе малым, и все применение, какое она  могла  найти  этой  своей  склонности, заключалось в том, чтобы замесить тесто для хлеба без яиц в один  день и без молока в другой и посмотреть, что из  этого  выйдет,  расчесывать  волосы Фанни иногда с пробором посредине, иногда - справа, а иногда - слева,  играть во всевозможные удивительные игры с  младшими  братьями  и  сестрами,  порой выводя их к столу в виде исторических персонажей или героев ее любимых  книг. Своими поступками Ребекка забавляла  и  мать,  и  семью  в  целом,  но  серьезная роль ей никогда и ни в  чем  не  отводилась;  и  хотя  ее  считали  "сообразительной" и достаточно самостоятельной для  ее  возраста,  никто  не  находил, что она в чем-то  превосходит  прочих.  Опыт  Орилии  в  общении  с  талантом, воплощением которого был покойный  Лоренцо  де  Медичи,  привел  к  тому, что она прониклась гораздо большей  любовью  к  обычному,   заурядному  здравому смыслу, досадную нехватку которого иногда проявляла Ребекка.

Ханна была любимицей  матери  в  той  степени,  в  какой  Орилия  могла  позволить себе такую роскошь,  как  пристрастия.  Родитель,  который  должен  кормить и одевать семерых детей при доходе в пятнадцать  долларов  в  месяц,  редко располагает временем на то,  чтобы  проводить  тонкое  различие  между  отдельными птенцами своего выводка; однако в  свои  четырнадцать  лет  Ханна  была и другом, и помощницей матери. Именно она вела домашнее хозяйство, пока  Орилия была занята на скотном дворе и в поле. Ребекка  годилась  для  вполне  определенного круга заданий, таких, как проследить, чтобы никто  из  младших  детей не убил себя или другого, накормить домашнюю птицу, собрать щепки  для  растопки, обобрать  землянику,  вытереть  посуду,  но  в  целом  ее  считали  ненадежной, и Орилия, нуждавшаяся в какой-то опоре (и никогда не  испытавшая  удовольствия иметь ее за то время, пока жила со своим талантливым супругом),  нашла ее в Ханне. Последствия такого подхода уже обнаружились в Ханне  -  на  лице ее чуть заметно  обозначилась  печать  забот,  а  в  манерах  появилась  некоторая резкость.  Но  она  была  сдержанной,  воспитанной,  заслуживающей  доверия девочкой, и именно по этой причине тетки пригласили ее в  Риверборо,  чтобы, став членом их семьи, она могла разделить с ними все преимущества  их  более высокого положения в обществе. Прошло уже несколько лет с тех пор, как  Миранда и Джейн видели детей Орилии, но  до  сих  пор  они  с  удовольствием  вспоминали, что Ханна не проронила ни слова за время их  визита,  и  поэтому  пожелали видеть ее у себя в гостях. Что же  касается  поведения  Ребекки  во  время той памятной встречи, то она прежде всего  нарядила  собаку  в  одежду  Джона, а когда ее попросили причесать и вывести к обеду троих младших детей,  она сначала поставила их под насос, а затем  "прилепила"  волосы  каждого  к  голове неистовыми движениями щетки и доставила их к столу в  таком  сыром  и  отвратительно блестящем виде, что матери было стыдно за их внешность. Черные  кудри самой Ребекки были обычно гладко зачесаны  и  убраны  со  лба,  но  по  случаю приезда гостей ею было сделано дополнение к прическе - завиток волос,  смоченный и прилепленный ко  лбу  -  прямо  посредине  ее  чела;  украшение,  которое ей было  позволено  носить  недолго,  -  как  только  Ханне  удалось  привлечь внимание матери к этому локону, Ребекка была отправлена в  соседнюю  комнату "убрать  это  безобразие  и  привести  себя  в  божеский  вид".  Это  приказание она истолковала, пожалуй,  слишком  буквально  и  за  две  минуты  изобрела крайне "набожный" стиль прически,  ничуть  не  менее  впечатляющий,  хотя и не такой  пугающий,  как  первый.  Эти  "номера"  были  исключительно  результатом  нервного  возбуждения,  вызванного  церемонным  и   по-военному  суровым обращением мисс Миранды Сойер. Но воспоминания о Ребекке были  столь  живы в памяти пожилых обитательниц кирпичного дома,  что  письмо  Орилии,  в  котором она отвечала на присланное  Ханне  приглашение,  стало  для  них  до  некоторой степени ударом. Орилия писала, что ей, вероятно, еще несколько лет  будет не обойтись без Ханны, но что Ребекка приедет, как только  ее  удастся  собрать,  что   приглашение   принято   с   признательностью   и   сердечной  благодарностью  и  что  регулярное  посещение  школы  и  церкви   наряду   с  благотворным влиянием всей обстановки дома Сойеров, без  сомнения,  "сделают  из Ребекки человека".