Борис Альтшулер - Он между нами жил... Воспомнинания о Сахарове (сборник под ред. Б.Л.Альтшуллера) Страница 9

В годы аспирантуры Андрея и в первые годы после ее окончания я часто с ним встречался и много разговаривал (обычно на физические темы); эти разговоры были всегда мне интересны, но иногда позже мне приходилось еще додумывать то, что я от него услышал. Какое-то время мы с А.С. дружно тpудились вместе, составляя рефераты статей по физике из последних выпусков зарубежных журналов для только начавших тогда выходить специальных реферативных сборников (Андрей писал больше рефератов, чем я, так как он тогда очень нуждался в деньгах, но и я активно участвовал в этой работе, считая, что в дальнейшем теоретическая физика станет моей основной специальностью). Летом 1948 г. А.С. с женой и дочкой Таней снимал дачу на канале Москва — Волга недалеко от станции Водники, где лаборатория, в которой я тогда работал, проводила в тот год полевые измерения характеристик атмосферной турбулентности. В то время наша лаборатория состояла всего из пяти человек, и меня, чистого теоретика, также привлекли к участию в измерениях в качестве подсобной рабочей силы. Поэтому я проводил в Водниках много времени и встречался там с Сахаровыми; тогда я ближе узнал Клавдию Алексеевну (Клаву), первую жену А.С., и познакомил их обоих с заведующим моей лабораторией А.М.Обуховым и его женой, с которыми Андрей и Клава быстро подружились и затем часто встречались и в Москве.

В дальнейшем А.С. надолго исчез из моей жизни — он напряженно работал вне Москвы и был практически недосягаем. Я не помню, чтобы в течение нескольких лет я хоть раз видел его. Вспоминаю, однако, что однажды я случайно встретил на улице Клаву и она, как бы торопясь сказать о наболевшем, сразу начала рассказывать мне об их жизни вдали от Москвы. Она жаловалась, что жить там трудно, нет хорошей медицинской помощи для детей, которые много болеют, а затем вдруг воскликнула: "Не знаю, что случилось с Андрюшей. Он начал пить и я не понимаю, как ему помочь". Эти ее слова меня очень поразили и я затем часто их вспоминал. Я хорошо знал, что Андрей практически не пил спиpтного, причем, насколько мне известно, так было начиная со школьных лет и до последнего дня его жизни. Что же тогда означали Клавины слова? Может быть, было какое-то короткое время, когда его начала мучить работа над смертоносным оружием и он пытался заглушить тревогу алкоголем? Или просто как-то раз выпил с приятелями (естественно думать, что в условиях строгой изоляции на "закрытом объекте" кое-кто обязательно должен был выпивать) и так как раньше такого не бывало, то Клава забеспокоилась больше, чем следовало бы? Не знаю, никакой дополнительной информации у меня нет; что я тогда ответил я уже не помню, а затем я снова долго Клаву не видел и тема эта никогда больше в наших разговорах не возникала.

Смерть Сталина в марте 1953 г. пришлась также на тот промежуток времени, когда я с А.С. не встречался и ничего про него не знал. Поэтому меня поразила в его «Воспоминаниях» фраза о том, что сразу после этого события Андрей в письме к Клаве назвал Сталина великим человеком и упомянул о его человечности. Как видно из тех же воспоминаний, в это время он уже понимал, что "прогнило что-то в нашем государстве", но, значит, иллюзии в отношении Сталина у него еще сохранялись — это еще раз подтверждает, что взгляды его менялись довольно медленно. Моя реакция на смерть Сталина была совсем иной — для меня (и моего брата) это был праздник, омраченный лишь тем, что до него не дожил наш отец. Подчеркну, однако, что хотя резко отрицательное отношение к режиму созрело у нас заметно раньше, чем у Сахарова, до понимания необходимости активно бороться за его изменение (чему была посвящена вся жизнь Сахарова, начиная с конца шестидесятых годов) мы с братом так и не доросли.

После возвращения А.С. в Москву я встречался с ним тоже нечасто. Пару раз я заходил на его новую квартиру вблизи Института атомной энергии им. Курчатова, но там всегда встречались какие-то люди, которые мне были далеки и не очень нравились (мне казалось, что они уж очень стараются подчеркнуть свою близость к хозяину, занимавшему тогда весьма высокое положение; возможно, здесь я и ошибался). А.С. каждый раз приглашал меня заходить еще, но так как наши научные интересы к этому времени тоже сильно разошлись, и мне казалось неудобным отвлекать А. С. от его дел, мои посещения как-то сами собой прекратились. Клава умерла в марте 1969 г., когда меня не было в Москве, поэтому на ее похоронах я тоже не был. Таким образом, я снова несколько лет не видел Андрея.

Летом 1971 г., гуляя с женой в Переделкино под Москвой, я неожиданно встретил Андрея с его второй женой Еленой Георгиевной (Люсей) Боннэр, которую до этого не знал. А.С. в то время собирал подписи под письмом в правительство с призывом отменить в нашей стране смертную казнь. Я сказал Андрею, что, по-моему, отмена смертной казни — не первое, чего следовало добиваться в те годы в СССР, и добавил, что смертную казнь за террористические акты лучше было бы сохранить, чтобы не множить захваты заложников с целью освобождения арестованных террористов. Андрей тут же возразил: "Нет, не может быть закона, требующего убийства людей. А ты подумал о тех, кто будет приводить в исполнение смертную казнь?" Он говорил медленно, как бы убеждая самого себя, но я уверен, что все это было им тщательно продумано перед началом кампании по сбору подписей. Не помню уже, что я ему ответил; сейчас я думаю, что тогда прав был он, а не я.

Осенью следующего года мы с женой столкнулись с Андреем и Люсей в буфете гостиницы «Иберия» в Тбилиси, куда приехали на несколько дней. Двое моих грузинских аспирантов предложили на следующий день повезти нас на автомобилях в древнюю столицу Грузии Мцхету и к храмам Атени и Кинцвисси вблизи Гори, знаменитым очень интересными фресками XII в. Я тут же пригласил Андрея и Люсю поехать вместе с нами, на что они с радостью согласились. (К чести грузинской интеллигенции надо сказать, что оба мои аспиранта, так же как и их родители, — профессора Тбилисского университета, узнав о приглашении Сахаровых, сказали, что для них это большая честь; я не уверен, что в 1972 г. реакция на такое приглашение у многих московских интеллигентов была бы такой же.) Поездка оказалась чудесной; я впервые увидел тогда, как Андрей умеет радоваться памятникам культуры. Вместе с нами в этой поездке приняла участие сестра моей жены и бывший тогда ее мужем Юра Тувин, который тут же влюбился в Андрея Дмитриевича и позже трогательно ухаживал за ним и Люсей в Москве, помогая им чем только можно.

Благодаря дружбе с Ю.Тувиным я неожиданно оказался свидетелем того, как А.С. узнал о присуждении ему Нобелевской премии мира в 1975 г. Осенью этого года, когда Люся уехала на Запад лечиться, А.С. договорился прийти как-нибудь вечером в гости к Юре вместе с матерью Люси Руфью Григорьевной. Когда день был назначен, Юра позвонил мне и предложил зайти к нему, чтобы провести вечер в приятной компании (но не сказал, кто у него будет — имя Сахарова тогда предпочитали по телефону не называть; я тоже не спросил, о ком идет речь, понимая, что раз он не говорит, значит и спрашивать не надо). Неожиданно оказалось, что именно в этот день в Осло было объявлено о присуждении Сахарову Нобелевской премии. Множество журналистов сразу же попыталось связаться с новым лауреатом, но телефон у него дома молчал и никто не знал, как его найти. Наконец кто-то из друзей Сахарова (кажется, Лидия Корнеевна Чуковская, которой Юра тоже много помогал) в ответ на очередной звонок из-за рубежа сказал, что Сахаров возможно находится у Тувина, и указал его номер телефона и адрес. Ничего не подозревая, я пришел к Юре как раз в тот момент, когда в квартиру хлынул поток иностранных журналистов и связанных с Сахаровым правозащитников. Этот вечер мне хорошо запомнился — он был очень радостным (меньше всего радовался, как мне кажется, сам Андрей), но из идеи Юры Тувина уютно посидеть в тесной компании, естественно, ничего не получилось.