Это история счастливого брака - Энн Пэтчетт Страница 32

разрослась в непроницаемую паутину на Юге, захватив поля, оплетя билборды, амбары, целые леса. Если оставить ее без контроля – хотя не то чтобы кто-то прямо ее контролирует, – она выведет из строя межштатную систему автодорог. Пуэрария разрослась, но тем Теннесси и славен – взрывным ростом растительной жизни. «Вспомни растения в калифорнийских пустынях, – сказал мне мой приятель-ботаник, и я представила представила суккуленты и цветущие кактусы, которыми редко усеяны песчаные пространства. – Они не могут ни с кем конкурировать».

Растения Теннесси настолько конкурентоспособны, что каждый день – это вечный бой: лиственные деревья загораживают свет кустарникам, а от куста, в попытке это дерево повалить, тянутся усики, насекомые буравят кору, птицы перенаселяют ветви, черви, слепые, как Гомер, пережевывают себе путь к поверхности земли, перемалывая опавшие листья в плотный слой перегноя, которым покрыта земля в лесу. Среди бодрых и здоровых один из бессменных королей в этом стихийном государстве – ядовитый плющ. Он повсюду, от него не избавиться, мы смирились. Ну а что еще нам остается делать? Вожатые лагеря для девочек «Платановые холмы», находившегося меньше чем в пятнадцати милях от фермы, где мы жили, разъяснили все настолько ясно, что у нас не было никакой возможности сказать, что мы чего-то не поняли. «Это ядовитый плющ, – сказали они во время долгого похода жарким днем во время моей второй недели в лагере. Они показали на целое поле, заросшее плющом. – У него листочка три, ты их в руки не бери. В общем, держись подальше».

Вечером в палатке мы обсудили это с Ли Энн Хан-тер, взвешенно и всесторонне, как и подобает одиннадцатилетним девочкам. Мы слышали об этом растении, но ни разу не видели его в деле. Мы были уверены, что эти жалкие три листика – наш билет из палаток обратно в постели. На следующий вечер после ужина мы отправились в лес, к тому самому полю, возле которого нам запретили появляться. Мы бросились туда, как девственницы в вулкан. Катались в листьях. Собирали их. Мы втирали их в волосы, пихали под рубашки, терли ими глаза. Читатель, мы их ели! Что было такого плохого в лагере? Нам было скучно? Нам не нравилась еда? Другой девочке досталась лежанка получше? Этого я не помню. Все, что я знаю, что мы прибегли к яду по принципу Джульетты: чтобы он вырвал нас из неразрешимой ситуации и перенес в счастливую жизнь. Подобно Джульетте, мы просчитались в деталях. Не могу сказать, что больница была хорошим местом, чтобы провести лето, но из лагеря нас забрали.

Жизнь растений, да и жизнь как таковая, – предмет постоянного пересмотра: в одно дерево попала молния, другое повалил ураган. Помню, как наш голландский вяз пал жертвой болезни, уничтожившей его вид, и казалось, пустота, оставшаяся после него, заполнилась в считаные минуты. Даже если на протяжении времени это бесконечное пространство зелени состоит из различных элементов, земля все еще выдает растения быстрее, чем кто-либо может их сосчитать. Полагаю, растения сформировали наш штат в гораздо большей степени, чем люди. Если то, где живут люди, определяется успехом урожая, кто тогда решает, где нам поселиться? Сотни городишек, распростершихся между большими городами, почти не изменились за те годы, что я езжу мимо них. Если на месте голландского вяза вырос серебристый дуб, то, возможно, солярий занял место салона красоты, или гамбургерная превратилась в пиццерию, но, как и в лесу, эти изменения почти незаметны. Люди здесь по большей части бедны. Последней по-настоящему революционной вещью, пришедшей в их дома, было электричество.

В один особенно жаркий летний день, возвращаясь домой из Мемфиса, я решила уйти с автострады и по двухполосному шоссе добраться до Шайло, чтобы посмотреть на знаменитое поле битвы времен Гражданской войны. Насекомые слились в таком высокочастотном гуле, что я слышала их даже через кондиционер, сквозь закупоренные окна моей машины. Мошкара, деревья и я – больше на шоссе никого не было. Десять миль, и ни одной машины, еще двадцать, и снова ничего. Миллионы листьев на деревьях по обеим сторонам дороги были такими плотными и яркими, что я почти слышала, как они растут. И тут я увидела мужчину, стоявшего посреди дороги и размахивавшего руками над головой. Казалось, он пытается посадить самолет. Я остановилась. Воздух над асфальтом разогрелся, наверное, до 43 градусов. Не остановиться рядом с ним было бы равносильно убийству.

На обочине, прислонившись к машине, стояла женщина. Им обоим было за семьдесят. Когда я опустила стекло, мужчина поднес к горлу голосообразующий аппарат. «Бен-зин за-кон-чил-ся», – раздалось из коробки. Я сказала, чтобы они сейчас же садились ко мне, пока не расплавились, – я отвезу их на заправку и верну назад.

Но женщина отказалась ехать. Их обоих быстро укачивало, и на заднем сиденье ни один из них ехать был не в состоянии. У меня маленькая машина.

– Я побуду здесь, – сказала она. – Все нормально. Тут вон тенек.

В общем, пока я везла мужчину до заправки, находившейся за пятнадцать миль, он механическим голосом рассказал мне невыносимо печальную историю своей жизни. Рак гортани. Когда он заболел, его жена ушла, забрав детей. Его вытурили с завода. Пришлось возвращаться в пригород, где он вырос, – возможно, он сможет обрабатывать часть земель своего отца. Тяжелые времена. Хотя новая жена оказалась милой, что немаловажно. После каждой второй фразы он начинал меня благодарить, мне пришлось попросить его перестать. Он сказал, я могу оставить его на заправке, а он поймает попутку в обратную сторону, но за все пятнадцать миль нам не встретилось ни одной машины.

– Я вас отвезу, – сказала я. – Я просто катаюсь по окрестностям и никуда не спешу, – звучало подозрительно, но так оно и было.

Я ждала с ним на станции, хотя он то и дело пытался меня отослать. Он думал, ему попадется машина, идущая в нужном направлении, но никто никуда не ехал; ему ничего не оставалось, кроме как уступить. Он сказал, что согласится, если я позволю ему заплатить мне. Возникла дружелюбная перепалка. Я сказала ему, что, если бы на его месте была я, а такое вполне возможно, он бы ни за что не взял с меня денег. Он неохотно поднес аппарат к горлу и согласился с этим. Я отвезла его назад, туда, где осталась ждать его вторая жена. Когда мы уже попрощались, он всунулся в открытое окно моей машины, положил на пассажирское сиденье пять долларов и тут же отвернулся. Это так сильно ранило мне сердце, как не ранили бы и куда большие