Частная коллекция - Алексей Кириллович Симонов Страница 32

делал только сам, меня же пичкал сентенциями. Самое обидное, что он во всем прав: кончающие школу ничего толком не умеют, все они с гонором, и каждый считает себя личностью, хотя не имеет на то достаточных оснований, большинство стремится в институты, куда попало, лишь бы поступить, и т. д. и т. п. Но во всем том, что он говорил, есть какая-то большая неправда. Стоит ему только, изобразив на лице улыбку, заговорить, как мне уже хочется спорить. А как мне с ним спорить, когда в большинстве все свои выводы он строит на том, что я обыкновенного дерева спилить не могу, а ведь это в самом деле так. За час до конца работы он ушел, сказав, чтобы я очистил от веток остаток спиленных лиственниц, спустил бревна вниз, к подножию, и сложил в штабель.

Я провозился два часа. Накануне с Василием мы это сделали за полчаса. На ужин я опоздал, а Тихон с искренним возмущением сказал: «Мало того что ты работать не можешь, тебя еще ждать целый час надо». Я смолчал. Вообще надо побольше молчать. Но шутите, товарищ Долматов, через три-четыре месяца вы со мной так разговаривать не будете. Я еще себе десять шишек набью, двадцать, если будет нужно, но буду с вами разговаривать на равных.

1956-1960-1999

ПРОЩАЙ, ИНДОНЕЗИЯ!

По несчастью или к счастью

Истина проста:

Никогда не возвращайся

В прежние места.

Г. Шпаликов

1. Вначале было слово…

«Нельзя одинаково ставить Тургенева и Чехова, Шекспира и Бабаевского, хотя каждый из них по-своему хорош» (!?).

Моя индонезийская эпопея началась именно с этой фразы, произнесенной в аудитории ВГИКа, где шла консультация для покушающихся стать кинорежиссерами.

Мне еще не было девятнадцати, после смерти Сталина прошло пять лет, после XX съезда — неполных два. Фраза стояла колом. От меня лично она требовала немедленной реакции. Как сказано у любимого мною Маяковского: «Ни объехать, ни обойти, единственный выход — взорвать». Я встал и… вышел из аудитории, громко — но не вслух — заявив, что этому учиться я и во ВГИКе не стану, а если переступлю еще раз его порог, то только для того...

С сорока лет дистанции очевидно, что надо объясняться и объяснять, почему именно эта фраза сработала как поворотный рычаг. Ну, забавная, ну, дурацкая, но что в ней такого, чтобы судьбу менять?

И как это: «громко, но про себя»? Это свойство автора или черта времени? Особое искусство или моровое поветрие?

С фразой, как ни странно, проще: кто, даже не из самых молодых читателей, помнит фамилию Бабаевского? Так что во фразе и сейчас слышится какая-то бредовая несоразмерность, все равно что сказать: великие музыканты Бетховен, Моцарт и Петров. А в том, 1958 году любимый роман сталинской эпохи «Кавалер Золотой Звезды» Бабаевского был для меня хуже красной тряпки и «Кубанских казаков», Я его еще в школе презирал за бесталанное холуйство. Время подтвердило мою правоту. Разлив ностальгии по совковому прошлому даже «Кубанских казаков» отмыл, эмоционально реабилитировал, но «Кавалер» не всплыл даже при этом наводнении не лучших чувств.

Что же касается формулы «громко, но про себя», то она выражала суть нашего тогдашнего поведения: несогласных было много, протестующих — единицы. Мы так гордились своей смелостью не соглашаться, что порой забывали, что делаем это молча. Кое-кто предпочитает не вспоминать об этом до сих пор. А те, кто вспоминает этот способ самовыражения, ставят его в вину другим и очень редко себе.

Так что я облек свое несогласие в типичную для 1958 года форму — не более того.

Итак: ВГИК накрылся, в армию меня совсем не тянуло, а чему учиться, кроме кинорежиссуры, в принципе было все равно: хотелось бы чего-то нескучного, но и необременительного. Из четырехугольника филфак — журфак — иняз — литинститут возник выход по тем временам достаточно экзотический — то бишь нескучный: Институт восточных языков при МГУ (ИВЯ). А уже среди этой экзотики трезвая лень подсказала выбор: не забивать голову иероглифами, не писать справа налево, не терзать голосовые связки многотональным произношением, а идти на отделение индонезийского языка — единственного, где все как произносится, так и пишется, да еще латинскими буквами.

То, что это был брак не по любви, а по расчету, никого не касалось, и когда в приемной комиссии мне объяснили, что пожелания пожеланиями, но окончательное распределение по странам будет производить специальный совет и после экзаменов, меня это возмутило.

— А как у вас попадают именно на индонезийский? — спросил я и в ответ услышал сказанное не без язвительности:

— А вы сдайте все пять экзаменов на «пять», тогда и попадете.

Подробности дальнейшей эпопеи я опущу, скажу только, что в отличие от других абитуриентов, приходивших сдавать экзамены, я приходил воевать за «пятерку» и этот подход себя оправдал: в тот август двадцать пять из двадцати пяти выбил я один, и меня за меткость чуть сразу не включили в сборную ИВЯ по стрельбе — любимую игрушку военной кафедры. Правда, на совете они попытались запихнуть меня на отделение хинди, но тут уж я устроил бучу вслух: потребовал документы, чтобы в министерстве доказывать свои права. Словом, обретя репутацию способного, но самоуверенного скандалиста, я прорвался в мир трех тысяч островов и получил заслуженный отдых на ближайшие пять лет.

Нет, прошу понять меня правильно: я вовсе не собирался отдыхать эти пять лет, они были самыми