Картинки дипломатической жизни. Воспоминания сотрудника миссии Российской империи в Вашингтоне, Брюсселе и Лондоне - Петр Сергеевич Боткин Страница 37

(Подпись Белобородов)».

Три года спустя, в сентябре 1921 года, судебный следователь Соколов, добиваясь ответа, что было предпринято со стороны Германии для освобождения царского семейства, получил из германского Министерства иностранных дел копию с секретной телеграфной переписки по этому предмету, относящейся к этому периоду.

Соколов приводит некоторые из этих телеграмм:

1. «Германская Миссия в Москве германскому Министерству иностранных дел. 19 июля 1918 г.

Надлежит ли сделать еще раз категорическое представление относительно обеспечения безопасности императрицы, как германской принцессы. Распространить те же представления по отношению к цесаревичу было бы опасно, так как большевики, по всей вероятности, осведомлены о том, что монархисты намереваются выставить его на первый план. Опасения большевиков касательно германской контрреволюции усилились после заявления генерала Краснова».

2. «Германская Миссия в Москве германскому Министерству иностранных дел. 20 июля 1918 г.

Вчера я сказал Радеку и Воровскому, что весь мир строго осудит убийство царя и что германский посол считает долгом предостеречь их самым категорическим образом в случае, если они намереваются продолжать покушения такого рода. Воровский ответил, что царь был расстрелян, ибо в противном случае чехо-словаки завладели бы им, а Радек высказал, как личное мнение, что так как мы питаем особый интерес к принцессам германской крови, то можно было бы дать им свободный пропуск для выезда из России. Быть может, возможно освободить императрицу и цесаревича во имя человеколюбия, в виде компенсации в вопросе о батальоне».

(Вопрос о водворении в Москве германских батальонов был поднят германским правительством после нападения, произведенного в здании германского посольства, жертвою которого пал граф Мирбах. Большевики всячески противились осуществлению этого намерения германского правительства. В данном случае представлялась возможность ликвидировать это дело компромиссом.)

3. «Германское Министерство иностранных дел поверенному в делах в Москве 20 июля 1918 г.

Мы согласны сделать представления в пользу членов императорского семейства. (Подпись Буш)».

4. «Германская Миссия в Москве германскому Министерству иностранных дел. 28 июля 1918 г.

Я сделал должное представление в пользу царицы и принцесс германской крови, поставив при этом на вид, какое впечатление произвело на общественное мнение известие об убийстве царя. Чичерин выслушал меня молча. (Подпись Ритцлер)».

Что показывают эти документы? Во-первых, что германское правительство так и не предприняло ничего для освобождения государя, во-вторых, что защита «принцесс германской крови» ограничилась лишь платоническими выступлениями, а в-третьих, что большевики не только лгали немцам, но еще и издевались над ними, допуская возможность каких-то компромиссов для освобождения «принцесс германской крови», которые в то время уже были ими убиты и сожжены.

Был момент, когда германское правительство могло добиться, чего хотело, от большевиков, – это было во время заключения Брест-Литовского договора, но тогда вопрос об участи государя и царского семейства даже не поднимался.

Что же было сделано нашими союзниками для освобождения царской семьи?

В Англии было два совершенно противоположных течения. Одно, во главе которого позволительно считать короля Георга, протянувшего руку союзному монарху и своему двоюродному брату в момент, когда злыми происками он был доведен до отречения; а другое, – руководимое Ллойд Джорджем, – стремилось как можно скорее отвернуться от государя и проявило по отношению к участи царской семьи полнейшее равнодушие, чтобы не сказать более.

Узнав об отречении государя, король Георг послал ему телеграмму следующего содержания:

«События минувшей недели меня глубоко потрясли. Я непрестанно думаю о тебе. Остаюсь навеки твоим верным и преданным другом, каким, ты знаешь, всегда был».

Государя уже не было в Ставке, когда пришла эта телеграмма, и потому она вернулась в английское посольство. Последнее отправило ее в Министерство иностранных дел со следующей пометкой:

«Так как эта телеграмма, вследствие запоздалого поступления в главную квартиру, не могла быть вручена, сэр Джордж Бьюкенен был бы весьма признателен за дальнейшее направление ее по принадлежности. Петроград, 24 марта 1917 г.»

Милюков, бывший тогда министром иностранных дел, однако, не дал ходу этой телеграмме. Переговорив с сэром Джорджем Бьюкененом, он решил утаить от государя столь сердечное и участливое обращение к нему английского короля. На телеграмме рукою Милюкова сделана приписка карандашом: «По моей просьбе Бьюкенен отменил. П. Милюков».[3]

Вот как сам Милюков передает инцидент с письмом короля Георга в своем показании судебному следователю Соколову:

«В первые дни революции, когда власть была уже организована в форме Временного правительства, мы получили телеграмму от английского короля Георга на имя Николая II, который только что перед тем отрекся от престола. В этой телеграмме король высказывал царю свои личные чувства. В ней не было никакого предложения касательно дальнейшей участи царя. Это была просто телеграмма учтивости (во французском тексте «Telegramme de politesse»). Мне, как министру иностранных дел, была вручена эта телеграмма; она была адресована на имя государя императора, но так как государь уже не был больше императором, то я вернул ее английскому послу Бьюкенену».

Вот и все. Показание Милюкова расходится с тем, что, по поводу этой телеграммы, говорит сэр Джордж Бьюкенен в своих воспоминаниях[4]:

«Единственная телеграмма, которую король послал государю императору после отречения, была направлена в Ставку через посредство генерала Ханбюри Вильямса, нашего военного агента. В ней ни слова не было сказано касательно прибытия государя в Англию. Так как государь уже уехал в Царское, когда пришла эта телеграмма, генерал Вильямс препроводил ее ко мне с просьбой передать его величеству. Государь был в это время в плену в своем дворце, и как я, так и мои коллеги были поставлены в невозможность входить с ним в какие-либо сношения. Поэтому единственный открытый для меня путь был через Милюкова. Я просил его немедленно передать телеграмму его величеству. Посоветовавшись с князем Львовым, Милюков на это согласился, но на следующий день (25 марта) он объявил мне, что, к крайнему его сожалению, не мог исполнить данного мне обещания. Крайние, сказал он, настроены в высшей степени противно тому, чтобы император покинул Россию, а правительство наше опасается, что слова короля будут неверно истолкованы и послужат аргументом для задержания царя. Я возражал Милюкову, утверждая, что телеграмма короля не заключает в себе никакого политического намерения. Совершенно понятно, что король желал, чтобы государю было известно, что король думает о нем и что несчастие, постигшее государя, ни в каком случае не изменяет чувств и любви короля. Милюков ответил, что лично он это вполне понимает, но так как другие могут дать иное толкование, лучше не передавать телеграммы в данный момент.

Позднее я был уведомлен не предпринимать дальнейших шагов по этому предмету…»

Так государь и не получил телеграммы английского короля. Ее все читали, за исключением того, кому она была адресована.

В Европе почти одновременно узнали об отречении государя, об образовании Временного правительства и об аресте царского семейства в Царскосельском дворце. Как громом поразила эта