Оуэн Мэтьюз - Антисоветский роман Страница 42

Ужин был великолепным: икра, сельдь, осетрина, водка и дымящийся вареный картофель. После обеда они с Вадимом сидели в солидных креслах старинной работы перед печкой, где в огне потрескивали дрова. С ними был еще один друг Вадима, толстый и очень разговорчивый гинеколог, который отпускал шутки по поводу своих опытов на кроликах. Вадим хвастался успехом у женщин. О политике не говорили. Затем они, слегка покачиваясь, гоняли биллиардные шары. У Мервина голова кружилась от водки, которую он плохо переносил. Когда он похвалил дом с большим собранием картин и просторной лестницей, Вадим небрежно заметил, что его дядя «большая шишка», то есть партийный босс.

В час ночи появился повар и сообщил, что их ждет «ЗИЛ». Они возвращались в Москву молча, сытые, пьяные и довольные. Когда на площади Маяковского лимузин свернул на Садовое кольцо, в затуманенной голове Мервина родилась здравая мысль. Он попросил водителя остановиться, не доезжая ста метров до Садовой-Самотечной, тепло попрощался и пошел домой пешком. Если бы кто-то из его посольских коллег не спал и пил какао, поглядывая в окно, он увидел бы, как молодой дипломат выходит в такой поздний час из советского служебного автомобиля, и мог бы истолковать это неправильно. Так у Мервина появилась маленькая, тщательно скрываемая тайна — русские друзья, о которых никто из его коллег не должен был знать.

Моя первая квартира в Москве была очень маленькой и располагалась в доме сразу за углом Садовой-Самотечной; окна ее выходили на тот же перекресток, затянутый серой пеленой выхлопных газов. По вечерам я прогуливался по Цветному бульвару, и никто за мной не следил.

Работал я на улице Правды. Каждое утро ловил попутную машину и быстро договаривался о плате в два доллара. Иногда около меня тормозил сверкающий черным лаком «Ауди» с тонированными стеклами и правительственным номером, иногда машина «Скорой помощи», а однажды даже военный грузовик, полный солдат. Так или иначе, но каждое утро я медленно полз или проносился по Садовой-Самотечной и сворачивал на север, к Ленинградскому проспекту. Старое здание издательства «Правда», где редакция «Москоу таймс» снимала половину этажа, представляло собой мрачное сооружение в стиле конструктивизма, бросающееся в глаза среди запутанных переулков, застроенных старыми складами. Я доезжал до работы за четверть часа и взбегал по лестнице в отдел новостей.

Газету выпускали яркие молодые люди, в основном приехавшие из Америки. Принадлежала она маленькому датчанину, бывшему маоисту, который также печатал русские версии «Космополитэн» и «Плейбоя». Большинство моих новых коллег — широко образованные специалисты по России, все очень умные, Дружелюбные и энергичные. Мой личный вклад в газету был весьма незначительным. В то время как мои более солидные коллеги распутывали кремлевские интриги и изучали экономическое положение страны, я отправлялся в городские джунгли на охоту за интересными и скандальными историями. Для двадцатичетырехлетнего юноши, имеющего за плечами всего пару лет скромного журналистского опыта, эта работа оказалась настоящим чудом. Совершенно неожиданно я обнаружил, что у меня появилась собственная Москва, точнее, ее оборотная сторона — крикливая, бурная, неистовая и жутковатая.

Москва середины 90-х годов была вульгарной, продажной и жестокой, словно сошедшей с ума, непристойной, буйной, одержимой идеей наживы. Но главное, я познавал это походя, с шутками и веселым смехом. Абсолютно все было смешно и нелепо, начиная с того, что вороватые новые русские оставляют на солнцезащитных очках фирменную наклейку, и кончая тем, что здесь крадут нефтяные компании, подкладывают под машины взрывчатку и устраивают в общественных местах перестрелку. Как только ты достаточно привыкал к местному цинизму, даже трагические случаи окрашивались черным юмором. Солдаты разбивали молотком боеголовки ракет «земля-воздух», чтобы извлечь из приборных досок крупицы золота, и погибали от взрыва. По ночам машины «Скорой помощи» работали как такси. Милиция вымогала у проституток деньги и на своих же милицейских машинах доставляла девиц к клиентам.

В Мюнхене президент России пьяным прыгал по сцене и дирижировал оркестром. В перерывах между съемками в роликах, рекламирующих израильское молоко, российские космонавты чинили свой космический корабль при помощи разводных гаечных ключей и скотча, ели бублики и пили водку из банок с этикеткой «продукты психологической поддержки». Девушки, которые после пятнадцатиминутного пьяного общения в ночном клубе с готовностью идут к тебе домой, смертельно обижаются, если на второе свиданье ты являешься без цветов. Лучше всех уловил жалкое безумие русских Гоголь — неискоренимое разгильдяйство, кошмарное нагромождение недоразумений, сумасшедшие интриги маленьких людей, мелкую суету и тщеславие, свинское пьянство, слюнявую лесть, вороватость, некомпетентность, крестьянское упрямство.

Вероятно, как и мой отец, я пришел к выводу, что Россия не просто другая страна, а иная реальность. Внешний облик города был довольно привычным — белые лица, европейские витрины магазинов, неоклассическая архитектура. Но этот европейский налет только усиливал ощущение чуждости. Искаженный облик города вовсе не успокаивал, а, напротив, вселял тревогу. Москва производила сюрреалистическое впечатление, как если бы начальник какой-нибудь колониальной сторожевой заставы на краю света вздумал перенести туда мрачную имперскую архитектуру и европейскую моду. Под всей этой претенциозностью душа города оставалась дикой и азиатской.

Одним из моих первых заданий было освещение Первого московского съезда татуировщиков. Растерянная московская пресса консервативно называла съезд «культурным фестивалем». По существу, это было сборище представителей альтернативного общества столицы, буйная языческая оргия несогласных. Из распахнутых дверей клуба «Эрмитаж» вырывался тяжелый запах потных тел и оглушительный грохот оркестра, исполняющего панк-рок. Два тускло освещенных зала были пропитаны невыносимым зловонием дешевых советских сигарет и заполнены разгоряченными полуобнаженными телами, в основном мужскими. Московские панки, скинхеды, байкеры и несколько смущенных хиппи сбились в одну огромную возбужденную толпу, источающую едкий запах, раскачивающуюся в бешеном ритме перед эстрадой, где четыре панка с прическами «цезарь», обливаясь потом, колотили по пианино и барабанам, исполняя грубую пародию на «Секс пистолз».

На следующий вечер я оказался в «Доллс», вульгарном и модном стриптиз-баре, где на столах плясали обнаженные акробатки подросткового возраста. У края сцены на высоком стуле в одиночестве сидел со стаканом спиртного известный американский бизнесмен Пол Татум. Татум прославился в Москве своими долгими судебными разбирательствами с группой чеченцев, оспаривавших его право собственности на гостиницу «Рэдисон-Славянская». Я поздоровался с ним, и он показался мне расстроенным и даже похудевшим. Мы поговорили немного об «акциях свободы», которые он выпустил и продал своим друзьям, чтобы собрать денег на ведение дела против чеченцев.