Михаил Девятаев - Полет к солнцу Страница 44

— Хотели бежать на Родину, но просчитались, — глубоко вздохнул Немченко, вспоминая свою роковую неудачу.

Немченко тоже в совершенстве владел немецким языком, и ему тоже, как и Соколову, иногда поручали водить бригаду для работы на аэродроме.

Я присматривался к товарищам, расспрашивал их, еще не раскрывая до конца своих соображений.

В лагере произошли изменения: почти всех молодых эсэсовцев забрали с острова на фронт. В роли вахманов мы увидели сутуловатых, пожилых людей. Старички к нам начали относиться мягче, осмотрительней, хотя в бараках продолжалась та же зверская жестокость.

Наш блоковый по прозвищу Вилли Черный превосходил многих своих коллег в изощрениях над заключенными. Именно в эти дни нам выдали новые покрывала в клеточку — синее с белым, и это послужило для Вилли Черного поводом к убийству нескольких заключенных. В барак притащили две доски, поставили их с двух сторон нар, по ним мы должны были выравнивать постели. Если оставались на ней бугорки, Вилли Черный хохотал от удовольствия, а «виновного» выводил во двор и обливал холодной водой.

Каждый вечер, когда блоковый начинал развлекаться, мы убегали из бараков к месту встреч. Жестокости делали пленных более решительными. Дрожа от холода на морском ветру, мы приняли не одно решение: свести участников заговора в одну команду, наладить хорошие отношения с вахманом.

Из лагеря забрали и собак — их согнали в одно место, и мы видели, как за проволочной оградой специалисты тренировали овчарок бросаться под танк. Без собак стало легче и будто просторнее... Пора было действовать.

Сколачивание бригады для побега требовало от каждого участника отваги и личной жертвы. Но стоит ли рисковать именно теперь?

Эта проблема была решена за один день. После истязания найденного в фюзеляже самолета беглеца и разъяснений коменданта — «расстреляем всю команду, из которой убежал один: пять слева, пять справа и в строю каждого десятого» — я задумался над тем, хватит ли смелости у всех товарищей идти на смертельную опасность? Вопрос этот был не праздным. И когда мы в условленный день протиснулись к Соколову, который собирал желающих идти работать на аэродром, среди нас не оказалось Ивана Кривоногова.

Соколов вместе с охранником, низеньким, худым старичком в длинной шинели, повел нас на широкое поле аэродрома. Впереди шел Соколов — он подавал команды, следил за порядком в строю, чтобы мы надлежащим образом приветствовали всех встречных эсэсовцев. На некотором расстоянии впереди шел немец-прораб, он же бригадир, дававший рабочим задания и определявший точное место работы каждому. Замыкал нашу небольшую колонну вахман.

Стоял утренний полумрак, дул острый морской ветер. Закутанные в шарфы, платки, обмотанные бумажными мешками и лохмотьями, шли мы тесной группкой. Это было настоящее летное поле, на которое я раньше не имел права ступить ногой.

Я всматривался в сумерки, старался определить, где мы, далеко ли от стоянок самолетов. И вдруг: чах-чах! Пламя из патрубков. Свет прожектора рассекает тьму и выхватывает из нее длинный ряд самолетов. Я едва не остолбенел. Вот где они, совсем рядом, боевые, готовые к полету «юнкерсы»! Загудели моторы. Мы шли дальше к ангарам, на которые только вчера чьи-то самолеты сбросили бомбы.

И сразу улетучились из моей головы все соображения предосторожности — я увидел самолеты, готовые к полету. Я шаркал долбленками, а рука уже искала в сумке железку. Испугавшись такого «заскока», я начал кусать губы.

— Не знаешь, почему нет Ивана? — обратился ко мне Соколов.

— Не знаю, — ответил я.

— Я разговаривал с ним, — проговорил Михаил Емец.

— Почему же он крутит?

— В слесарной мастерской теплее, чем здесь.

— Конечно.

— Я тоже виделся с ним, — отозвался Дима.

— Подтянись! Раз, два, три! — грозно скомандовал Соколов.

Наша бригада в этот день поправляла поврежденный бомбой капонир — защитное сооружение для самолетов. Он имел два выхода: один широкий — передний, через который выкатывался самолет, и задний — тыловой, узкий. За капониром лежал лом от поврежденных бомбами машин. Там же валялись каркасы сгоревших при бомбежках самолетов, кабины, узлы, изуродованные, разбитые в авариях. Когда мне удалось проскользнуть через тыловой выход, я понял, какую ценность для меня и всей нашей группы представляют эти обломки: по ним я мог познакомиться с некоторыми приборами и средствами управления самолетом.

Это открытие было важным приобретением для меня в первый день работы на аэродроме. Когда я сказал о нем Соколову, он схватил меня за руку выше локтя и так ее сжал, что я умолк.

— Ясно! — горячо шепнул он мне.

Подходило время обеда. Мы ожидали, когда привезут нам «зупу». Не заставят ли отсюда идти к баракам? Но нет, движется повозка с бидонами. Разлили суп в наши котелки, и заключенные, кто где, пристроились на земле, бережно держа в ладонях свой паек. Вахману выдали обед отдельно, а бригадир пошел в столовую.

Наш вахман, с которым сегодня мы впервые вышли на работу, исполнял свои обязанности так же четко и строго, как и другие, и никто из нас не рассчитывал, не ожидал чего-то большего, чем разрешалось до сих пор. Новый вахман не вмешивался в нашу работу, он стоял в стороне, потирая замерзшие руки, изредка курил сигареты. Когда же ему привезли обед, он вошел в капонир, положил на землю винтовку, расстелил перед собой полотенце и принялся совсем по-домашнему обедать. Увидев, что мы проглотили свою еду, вахман подозвал к себе Соколова и что-то сказал ему. Владимир подошел к нам:

— Вахман разрешает развести костер. Может быть, у кого есть что-либо испечь или сварить — пожалуйста, он не запрещает.

Значит, наш новый вахман — человек бывалый, знает, что у нашего брата иногда бывает при себе сырая картошина, подобранная кость, редька. Нам действительно самым необходимым бывает огонь — поварить косточку и выпить тепленького бульона, согреться.

Вскоре в нашем капонире запылал костер. Одни кипятили воду в своих котелках, другие держали ладони над пламенем. Среди полосатых фигур была и сутуловатая спина в шинели. Мы смотрели на нашего нового вахмана с благодарностью.

А я в те минуты, обойдя костер, посмотрел на старческую спину вахмана, на его худой затылок, который виднелся из-под воротника, и впервые подумал: возможно, придется, убить его ударом по голове.

Мимо нашего капонира то и дело пробегали быстрые, проворные «мессершмитты», к которым я был особенно неравнодушен; подкатывались к старту тяжелые, длинные, с мощными моторами «юнкерсы». Теперь я мог рассмотреть их вблизи, а иногда я так их провожал глазами, что летчики, сосредоточенно глядя вперед, замечали меня, застывшего на стене капонира, — на миг поворачивали ко мне свое лицо.