Яков Гордин - Три войны Бенито Хуареса Страница 51

— Я уверен в вашем бескорыстии, дон Сантос, — сказал он вдруг. — Я уверен в вашем бескорыстии и твердости. Два эти качества станут главными для нас — бескорыстие и твердость.

— Я сделаю все, — сказал Дегольядо. — Но меня тревожит удаленность правительства от театра военных действий, от армии… Будущей армии…

— Вы одобряете выбор Веракруса в качестве резиденции правительства?

— Да. Доходы от таможни, сильные укрепления, хорошо вооруженный гарнизон, верный либеральной партии. Как главнокомандующий я удовлетворен в смысле стратегическом — Сулоага неизбежно вынужден будет бросить основные силы для блокады или взятия города, который ему не взять. Это даст возможность нашим силам атаковать столицу с севера и, во всяком случае, вернуть центральные штаты… Наше движение на Мехико означает возвращение сеньора Добладо в коалицию…

Голос Дегольядо снова приобрел глубину и певучесть, утраченную в начале разговора. Когда он волновался, резкие вибрирующие ноты прорывались в его голосе.

— Прекрасно. Осталось только организовать армию.

— Через три месяца, дон Бенито, мы начнем операции, поверьте мне.

Выставив худой подбородок, Дегольядо смотрел на президента с откровенной, как у ребенка, благодарностью и любовью — за то, что тот успокоил и укрепил его душу. Он удивлялся: как он раньше не обращал на Хуареса должного внимания? Да, он все время помнил, что есть такой твердый пуро из индейцев, надежный и старательный, но кто мог подумать, что в этом человеке столько силы и умения вдохновлять других? Он попытался представить на месте Хуареса дона Мельчора с его иронической усмешкой и умным недоверием во взгляде — нет, не годится. Добладо — нет! Красивое лицо Мигеля Лердо де Техада — высокомерное сознание своей учености и ума — нет! Только этот невысокий, а по сравнению с ним, Дегольядо, просто маленький смуглый человек, с точными короткими движениями, в котором ничто не коробит, не беспокоит, не вызывает недоверия, само присутствие которого успокаивает, как горы, как мерное течение реки, как прохладный ветер, идущий с хребта… Да, да, да! Как он, дон Бенито, окруженный такими блестящими, такими красноречивыми, такими сильными людьми, как он оказался вдруг — первым? Почему пришло его время? Непонятно! Но время его пришло, это ясно! Он знает нечто, чего не знают другие, и поэтому так спокоен.

— О способах постоянно сноситься с правительством вы договоритесь с доном Мельчором. Он — как министр внутренних дел — сумеет это устроить.

— Да, дон Бенито, мы это устроим. Мне еще надо обсудить с Гильермо порядок поступления в штаб денег, которые сможет дать нам правительство. Я не склонен прибегать к реквизициям без крайней нужды. Надеюсь, что мы сумеем обойтись без этого. Очень надеюсь, поверьте. Люди должны видеть — там, где либералы, там законность!..

Хуарес едва заметно кивал.

Дегольядо ушел. Генерал Дегольядо, бывший ректор университета, командующий армией, которую ему предстоит создать, найти оружие, выбрать способных командиров… Конечно, во всех штатах в помощь ему вспыхнет герилья, либеральная герилья. Но начнется она только после того, как возникнет армия и будет кому помогать… Он не представляет себе, что его ждет. Он поверил мне, как ребенок, потому что хотел поверить, — он, много лет отстаивающий дело либералов, фанатик демократии, как он похож на протестантского проповедника — со своим бледным лицом и горящими глазами! Наверно, он был нескладным худым мальчишкой, над которым смеялись сверстники за его любовь к фантазиям. Господи, помоги ему и дай ему сил. Для себя я ничего не прошу. Но от него зависит так много. Мы начинаем невиданную войну, нашу войну…

4 мая 1858 года правительство президента Хуареса высадилось в Веракрусе под гром приветственных орудийных залпов.

В конце июля друзья из Оахаки через горы, тропами привели в Веракрус донью Маргариту с восемью детьми — семейство президента. Понятно, что это была за дорога — триста миль по тропам, где навьюченный осел проходит с трудом, обрывы, осыпи, потом джунгли, колючие заросли, ягуары, змеи… Старшей — Мануэле — четырнадцать, младшему — Бено — меньше года. Все, кроме Мануэлы, ехали в больших корзинах. Донья Маргарита и Мануэла шли пешком. А сколько возможностей попасть в руки реакционеров или просто бандитов. Сопровождавшие были вооружены — ружья, револьверы, мачете. Но что могли бы сделать несколько человек, если бы… А болезни? Спали когда в лесу, когда в индейских хижинах — на циновках или в гамаках. Долго ли детям заразиться, простудиться?.. Но все обошлось.

Теперь, читая вечером последние бумаги, Хуарес, как некогда в Оахаке (счастливые времена!), знал, что его ждет Маргарита.

СМЕРТЬ НА ХОЛМЕ БУФА

Генерал Суасуа вырос на Севере, где политические распри часто отступали перед враждой более жестокой и близкой — перед постоянной изнурительной войной то с напористыми янки, то с индейскими племенами, сражавшимися упорно, свирепо, ибо речь шла об их существовании. Генерал Суасуа, голубоглазый крепкий брюнет, быстрый и немногословный, сформировался в этой войне и жил по ее законам. У него было мало общего с тщеславными, романтическими офицерами Юга, для которых так много значили слова, форма, традиция. Все это было ему смешно. Он занимался делом. Для него конкиста продолжалась.

28 апреля 1858 года он ждал, когда к нему приведут пленных офицеров-консерваторов, бежавших с остатками гарнизона из Сакатекаса, укрепившихся на возвышенности, которую местные жители называли холмом Буфа, а теперь сдавшихся на милость победителя, он ждал их спокойно, без всякого торжества или смущения, так как знал, что он с ними сделает…

После Гвадалахары Мирамон пошел на север, на Сакатекас. С ним было три тысячи штыков и сабель при двух десятках орудий. Готовясь к походу, он впервые понял, что их ждет дальше — какой противник. Их ждала катастрофическая растянутость коммуникаций. Чем дальше уходил он от Мехико, тем тоньше становилась нить, связывающая его с возможными подкреплениями, с арсеналами. Захватывая города, он вынужден был оставлять гарнизоны. Ни Осольо, ни он сам не рассчитывали на такой оборот. Это было что-то непривычное, непредсказуемое, нелепое. Во время пышных праздников, которые устраивали им консерваторы в городах, куда они входили, среди фейерверков, бело-розовой пены дамских кружев, восторженных девичьих голосов он иногда ловил себя на странном ощущении — он чувствовал себя как в чужой стране, завоеванной чужой стране. Он гнал это ощущение, потом стал думать — откуда оно родилось? И понял — все было ненадежно. Он не мог уничтожить либералов, а тем более тех, кто им сочувствовал. Увольнения, ссылки, изгнания следовали за каждым переворотом. Но казней было немного. Слишком неуверен был любой победитель, чтобы рисковать подвергнуться мести, столь же суровой, сколь суровы могли быть его поступки.