Родерик Грэм - Мария Стюарт Страница 56

Испытываемое Марией чувство одиночества многократно усилилось, когда 15 марта ей сообщили о гибели герцога де Гиза. «Красота наших дам сильно пострадала. Сама королева сильно грустит, а ее дамы проливают потоки слез». В феврале дядя Марии пытался освободить осажденный армией гугенотов Орлеан, когда его застрелил наемный убийца-гугенот Жан де Польтро. Под пыткой Польтро обвинил Колиньи — впрочем, он обвинил бы любого человека, чье бы имя ему ни назвали, — и Гизы теперь жаждали мести. Смерть герцога и последовавшее за ней ослабление власти Гизов несколько облегчило положение Екатерины Медичи, которая теперь могла свободно вести переговоры, завершившиеся Амбуазским миром. Это соглашение допускало ограниченную свободу вероисповедания для гугенотов и давало обеим сторонам передышку.

Реакцией Марии на известие о смерти дяди — после того как высохли неизбежные слезы — было желание отвлечься: она много ездила по стране, а свободное время проводила на соколиной и псовой охоте. В конце концов, герцог де Гиз был ей приемным отцом, он направлял все ее политические шаги, а его смерть разорвала важную связь с Францией. Марии было всего двадцать лет, но она уже потеряла многих близких. Ее муж, бывший другом детства, был уже мертв, так же как и ее мать, чей прах уже упокоился во Франции. Дяди Марии вернулись во Францию и не могли больше давать ей советов, а теперь один из них погиб. 19 апреля она излила свое горе Рэндолфу, поведав ему, что лишена друзей, а ее бедам нет конца. Рэндолф, никогда не забывавший о своем долге посла, напомнил ей, что у нее нет лучшего друга, чем Елизавета.

Вскоре последовал новый удар — смерть другого дяди, однако эту новость на время скрыли от королевы. Рэндолф доставил письмо от Елизаветы. Мария в это время охотилась и, к большому неудовольствию четырех Марий и прочих охотников, прервала охоту, чтобы прочитать письмо на месте. Письмо — с соболезнованиями — заставило ее плакать, но на этот раз слезами радости от сочувственных слов кузины, и она «немедленно спрятала письмо на груди, близко к сердцу». Все это происходило на глазах охотников: Мария демонстрировала свою любовь к Елизавете, поскольку была уверена, что у Сесила есть, по крайней мере, один осведомитель среди ее слуг. Искренность ее любви не имела значения, важно было только публичное действо.

Мэри Битон — «сильнейшей и мудрейшей» из Марий — выпало на долю сообщить королеве о том, что в марте 1563 года умер ее дядя Франсуа, великий приор, и это известие вместе с сообщением о том, что кардинал Лотарингский захвачен в плен гугенотами, поверг весь двор в отчаяние. «Здесь у нас все очень тихо… Я отродясь не видел столько веселящихся душ за грустными лицами», — писал Рэндолф.

Невероятное предложение Марии о посредничестве между Англией и Францией теперь, когда начало действовать Амбуазское соглашение, оказалось ненужным, но у Летингтона нашлись другие важные дела в Англии и Франции. Растущее ощущение одиночества наконец заставило Марию решиться урегулировать один из самых главных вопросов: ее брак.

Королева Мария была богатой и бездетной вдовой, а ее брак создал бы могущественный политический союз. Мария несла на себе двойное проклятие политических и религиозных пристрастий, поэтому любой брачный союз неизбежно создал бы ей врагов среди других европейских государей. Обычный для нее метод игнорирования всех неприятностей или затруднений больше не срабатывал, к тому же она постоянно жила в атмосфере лихорадочных перешептываний, поскольку в центре внимания вновь оказались достоинства и недостатки всех кандидатов, рассматривавшихся сразу после смерти Франциска II. По словам Нокса, «у всех на устах брак нашей королевы». Намеки на желания Марии прозвучали в словах савойского посла Моретты, который сообщил испанскому послу при дворе Елизаветы, епископу Авильскому де Квадре, что шотландская королева метит «очень высоко» и возможным кандидатом является дон Карлос Испанский. Находившийся в Лондоне Летингтон тонко намекнул де Квадре, что рассматривается и возможность брака Марии с ее деверем Карлом IX Французским. Перспектива повторного брака Марии с членом французской королевской семьи заставила Филиппа II отправить послания, предлагавшие кандидатуру дона Карлоса. Кардинал Лотарингский по собственной инициативе начал переговоры с эрцгерцогом Карлом, сыном императора Фердинанда I. Эрцгерцог приносил с собой Тироль, но не более того, и его отвергли из-за его бедности. Основным претендентом оставался дон Карлос, который, хотя уже и проявлял признаки душевной болезни, не был еще вполне сумасшедшим. Этот союз значительно усилил бы позиции Филиппа II против Франции и Англии, а мысль об испанской армии вызывала кошмары у Елизаветы и Сесила. Шотландцы, совсем недавно пережившие присутствие «дружественных» армий на своей территории, также были настроены враждебно. Шотландия недавно приняла протестантскую Реформацию со всем фанатизмом новообращенного и не стремилась к союзу с католиками, хотя перспектива отъезда Марии за новой короной в Мадрид, оставлявшая Морею и Летингтону возможность самим управлять страной, сильно их привлекала. Слухи о предполагаемом браке Марии и дона Карлоса дошли до Нокса, и в мае 1563 года он высказал свое мнение в проповеди, обращенной к знати: «Я скажу, милорды, — запомните этот день и будьте мне свидетелями, — если знать Шотландии, исповедующая Господа Иисуса, согласится принять неверного (а все паписты суть неверные) в качестве своего суверена, то вы, насколько это в вашей власти, изгоните Иисуса Христа из королевства; вы навлечете возмездие Господне на страну, чуму на самих себя, а правителю мало будет радости». Нокс признавал, что проповедь отвратила от него даже сторонников, поэтому не был удивлен, когда его вызвали в Холируд на встречу с «пылавшей гневом» Марией.

Мария показала ярость оскорбленной де Гиз: «Никогда с государем так не обращались… Я допустила вас к своей особе и выслушала ваши увещевания, и все же не могу избавиться от вас. Клянусь Богом, я отомщу!» В этот момент пажа отправили за новыми носовыми платками, чтобы осушить слезы королевы, «а ее вытье, сменившее подобающий женщинам плач, не давало ей вымолвить ни слова». Нокс ответил, что его направляет Господь и что он не является себе хозяином, но Мария немедленно вернулась к главной теме: «Что вам за дело до моего брака?» — и, когда Нокс не ответил, задала новый вопрос, совершенно лишний: «Кто вы такой в моем королевстве?» Ответ Нокса на этот вопрос считается краеугольным камнем шотландской демократии: «Подданный, рожденный в его пределах, мадам. И хотя я не граф, не лорд и не барон, однако Господь сделал меня (каким бы подлым я ни был в собственных глазах) важным членом вашего королевства». Для Марии это было уж слишком, она впала в истерическую ярость и оказалась не в состоянии произнести ни слова. Джон Эрскин из Дина пытался успокоить ее, лорд Джон из Колдинхэма[57] безрезультатно предлагал свою поддержку. Ноксу было приказано удалиться, и позднее его отослали из дворца.