Ольга Кучкина - Мальчики + девочки = Страница 32

Шанс провести ночь с французским императором отменял шанс провести ночь с прекрасной итальянкой.

За отель придется платить самим, в раздумьях проговорила Булич.

Он схватился за довод как за спасение: значит сегодня не поедем, поедем в следующий раз, зря мы, что ли, монетку бросали!..

На юге темнеет быстро.

Снова пал роскошный теплый вечер, с острыми осколками звезд на черном бархате неба. Снова он метался на свежих простынях под прохладным невесомым одеялом, сбивая всю постель в один жаркий комок. Итальянка не пришла.

Глубокой ночью он проследовал в номер по соседству, найдя дверь незапертой, и овладел постоялицей, называя ее в минуты самых-самых нежностей-манежностей по фамилии, как днем. Зовите меня Ангелина, шепнула она ему, задыхаясь. Как звать, переспросил он, остывая. Ангелина, от слова ангел, продолжила она нежиться в его объятьях. Он вдруг засмеялся, и смеялся долго, как смеялся, когда она сводила коленки, и когда воровала грибы, смех душил его, переходя в кашель, на глаза выступили слезы, он лежал, скрестив горячие руки на груди, и плакал от чего-то, не определяемого словами, как тогда, когда был маленьким и молодая мать мазала ему йодом разбитые коленки.

Никогда сюда он больше не воротится.

ГАМБИТ

Юлия Федоровна возвращалась с работы прогулочным шагом. То есть, как всегда, ее вез шофер Женечка, молчаливый, заботливый, ответственный – резкий контраст с наглецом Костей, которого пришлось прогнать, не столько за норов, сколько за пьянство, впрочем, за норов тоже. Но как и всегда, или, по крайней мере, по большей части, попросила высадить на углу, не сворачивая в переулок. Целыми днями кабинеты, свой и чужие, комнаты переговоров, залы заседаний, аэропорты, самолеты, машины, фуршеты, банкеты – скучала по когдатошним пешим прогулкам, элементарно не хватало свежего воздуха. Так хоть немного пройтись. Конечно, эрзац. А все же. Свежий воздух в Москве давно вышел из обихода.

Юлия Федоровна была директор департамента. По существу, она могла быть довольна и работой департамента, и собой. Показатель: довольное начальство. Она была высокий профессионал, соображала быстро и четко, в бутылку по пустякам не лезла. Сегодня, как на грех, полезла, по поводу этой новенькой, полезла принципиально, разрешила себе полезть, велела полезть, логично предполагая, что, промолчи она, не промолчит кто-то другой, и поступок останется за другим, а не за ней. И попала впросак. Каменное выражение лица замгенерального, командовавшего в конторе всем и всеми, включая генерального, не оставляло возможности для разночтений. То, что девушка – протеже зама, а она об этом не знала, не могло послужить смягчающим обстоятельством. Полагалось знать. У Юлии Федоровны было безупречное реноме, она умудрялась заслужить уважение как в низах, так и в верхах, но только ей были известны подводные камни опасного плавания и известна цена. Сегодняшний сбой, пустяковый, в сущности, отравил настроение, и короткого пути по теплой, практически летней погоде не хватило, чтобы выработалось противоядие. Стучала каблуками, стучало в голове. Еще мелочь прицепилась. Встретила в коридоре бывшую жену генерального и бывшую подругу, зашедшую по делам, та сходу принялась жаловаться на жизнь, она прервала ее с дружеской полуулыбкой: грешно вам говорить, Ира, все у вас есть… или было… – Какая чудная бессердечная добавка, сию же секунду среагировала Ира с такой же ответной полуулыбкой. Чему-чему, а европейским улыбкам в полуазиатской стране они научились.

Отцепитесь , сказала Юлия Федоровна мысленно обоим пустякам, в сущности, и стала подниматься по мытым каменным ступеням, но все равно с выщерблинами, к подъезду дома. У подъезда копошился старик. Смотрел на блестящую дощечку кода, слабо дергал за бронзовую ручку массивной двери, замирал и снова смотрел. Согбенный, в потертом, обтерханном пиджачишке, в поношенных брюках с пузырями на коленях, шарф на шее сбит на сторону, в руках мятый-перемятый от долгого ношения полиэтиленовый пакет с истертой надписью бывшими иностранными буквами, в пакете лежало что-то плоское. Юлии Федоровне стало неприятно. Она набрала код, невольно стараясь, чтобы он не видел цифр, он протиснулся в дверь вслед за ней, пробормотав с жалким выражением лица: а то я забыл. Она не поверила. Мелькнуло: заночует между этажами.

У них нередко ночевали бомжи. Широкие витые лестницы, с площадками, на которых помещались батареи, забранные в узорные решетки, были отделены от холлов, где сновали лифты, тепло, тихо, народ не ходит, не мешает. Юлия Федоровна не раз выговаривала пожилой консьержке за бомжей, та разводила руками: идут прямо за жильцами, не станешь же каждого силой оттаскивать, уж и силы той не осталось.

На этот раз Юлия Федоровна промолчала и лишь сумрачно глядела в пол перед собой, дожидаясь лифта. Старик, стоя сбоку, заговорил. Он стал рассказывать Юлии Федоровне ненужное, про то, как часто собирались на двенадцатом этаже и играли. Раньше. Давно. Во что, сухо поинтересовалась Юлия Федоровна, не из любопытства, а из вежливости. Он сказал: у нас был квартет, две виолончели, скрипка и фортепьяно, но все умерли, я один остался, оказался неподалеку, решил зайти в семью, проведать. – А вы на каком инструменте играли, из той же вежливости спросила Юлия Федоровна. На скрипке, ответил старик.

Юлия Федоровна переехала сюда недавно. Улучшала и улучшала жилищные условия, на первых порах по мужниной службе, потом по своей, пока, наконец, не добралась до этого престижного дома сталинской застройки. Соседей знала плохо и музыки никакой не слышала, притом что жила ровно под двенадцатым, на одиннадцатом. Возможно, хорошая звукоизоляция. А может, перемерли до их переезда. Прежних жильцов оставалось мало. Квартиры дорожали, люди менялись, съезжали, особенно пенсионеры, их место занимали новые, у которых были силы, работа, деньги. Дом шикарный, что говорить. И по прежним временам, и по нынешним, с бесконечными частными евроремонтами.

Лифт пришел, переместились в него. Юлия Федоровна чувствовала себя неловко. Больше того, ей стало горько. За него и за себя. Его полиэтиленовый пакет, видимо, с бедным подарком внутри, свербил душу. И свербило, что первая мысль о нем была плохая, а не хорошая. День не удачный. Хотелось как-то исправить положение, извиниться, чем-то помочь, может, даже деньгами. Она понимала, что это невозможно.

Лифт остановился на одиннадцатом. Прежде чем выйти, она дотронулась своей рукой до его и сказала со всей искренностью, на какую была способна: до свиданья, желаю вам здоровья и долгих-долгих лет жизни . Как будто открытку надписала. Он глянул на нее по-детски, а не по-взрослому, и сказал: да зачем мне эти долгие лета, милая... И тут же, спохватившись, перебил сам себя: да что ж это я… спасибо, спасибо вам…

Юлия Федоровна вошла в квартиру с заплаканными глазами. Хорошо, что мужа не было дома. Объяснять ему что-либо было сложно.

Юлия Федоровна была жилистая, костистая женщина, с рублеными чертами лица, соразмерность черт делала бы его привлекательным, если б не длина носа. Знакомые светские львицы, президентши или депутатши, жены бывших секретарей обкомов или сами бывшие секретари, не раз предлагали воспользоваться знакомством с лучшими пластическими хирургами, чтобы превратить, как они беззлобно шутили, буратинку в картинку. Юлия Федоровна, смеясь, отнекивалась: некогда, девы, некогда. Девам нечем было себя занять, Юлии Федоровне некогда было лишний раз сходить к парикмахерше постричься. Помимо работы, она плавала, играла в теннис, когда выдавалось время, и выглядела моложе львиц, ухаживавших за собой, как за газоном. В отпуск они ездили с мужем на родину, в Молдавию, и лучше этих двух-трех степных недель, с солнцем в зените и запахом чабреца и полыни, ничего не было. Последний раз это произошло лет шесть назад. С отпусками ладилось все реже, графики предательски не совпадали. Случались заграничные вояжи по работе одного и другого, лучшие места на карте мира – Париж, Рим, Лондон, Стокгольм – были освоены и превратились в рутину. В рутину, если честно, превратилось почти все. И даже выразительная разница между крошечной двухкомнатной в блочном, когда мужа только-только перевели из провинции в столицу и где теснились с сыном и бабушкой, мужниной матерью, покуда бабушка не скончалась, разница между той двушкой и нынешними апартаментами, откуда парень уехал учиться в Сорбонну, больше не возбуждала.

Она зажгла везде свет, чтобы было веселее, двинулась на кухню, открыла холодильник, достала пакет биокефира, налила стакан и с жадностью отпила полстакана. Помощница хвасталась на днях десятилетним сынишкой – у них в семействе зашел разговор про стакан, который то ли пуст наполовину, то ли наполовину полон, а ребенок вдруг говорит: зависит от того, был он пустой или полный раньше, если пустой, значит теперь наполовину полон, а если полный, то стал наполовину пустой. Юлия Федоровна замерла, услышав. Сколько раз сама повторяла, как повторяли все кругом. А в голову ни разу не пришло взглянуть не как на схему, а как на процесс. Ребенку пришло. Гениально. Помощница хвасталась мальчишкой правильно. Куда уходит детское – странная, никчемушная мысль застала Юлию Федоровну врасплох. Она замерла со стаканом в руке, подставленным под струю горячей воды, она терпеть не могла оставлять за собой грязную посуду в любом количестве.