Михаил Грабовский - Плутониевая зона Страница 33

Из-за этого ее отношения с начальником отделения складывались не просто плохо, а конфликтно. Тот был крайне недоволен тем, что из-за ее пунктуально точного выполнения технологических операций, замедляющего «общий темп движения вперед», их смена постоянно числилась в отстающих в развернувшемся социалистическом соревновании между бригадами. Второй месяц без переходящего красного вымпела! Это — не дело!

После нескольких разъяснительных бесед с Татьяной начальник временно перевел ее на рабочее место более низкой квалификации. На месяц — в проботборщицы («для промывки молодых упрямых мозгов!»).

По-человечески это было бестактно, тем более что Татьяна ходила уже на шестом месяце…

Радиохимическая технология, отработанная в лабораторных условиях на небольших объемах облученного урана, в колбах и пробирках, в реальных условиях масштабного производства требовала постоянной ежедневной корректировки. Этим занималась пусковая бригада ученых под руководством Бориса Александровича Никитина. Его заместителями являлись директор ГЕОХИ Александр Павлович Виноградов и профессор из РИАНа Александр Петрович Ратнер, автор «Синей книги». Их помощь на первом этапе была неоценимой для производственников. «Академиков» уважали за их реальную, практическую помощь. Эта пусковая бригада постоянно нуждалась в отборах проб и оперативных результатах их анализа.

Отдела технологического контроля (ОТК) в первые месяцы не существовало вообще. И в этих условиях важное значение приобретала процедура отбора проб из аппаратов и их оперативный анализ в химической и радиометрической лабораториях. Концентрация химреагентов в растворах и, в первую очередь, концентрация плутония требовали постоянного контроля.

Из воспоминаний М.В. Гладышева, зам. главного инженера завода «Б»:

«В проекте не были предусмотрены ни дистанционный отбор проб, ни расфасовка под защитой, ни транспортировка, ни безопасное хранение. Поэтому отбор делался самым примитивным образом — прямым забором продуктов из аппаратов. В местах, где брали пробы, влияние радиации просто не учитывалось…».

Между тем, это была весьма опасная операция, так как концентрация плутония в некоторых аппаратах и трубах была очень высока, и при проливах растворов на незащищенные части тела можно было сжечь их. Труд пробоотборщиц неплохо оплачивался и на словах всегда превозносился как крайне необходимый для выполнения Государственного задания.

Взять пробу в бутыль или колбу, подоткнув горло ветошью во избежание пролива, — это полдела. Эту емкость с радиоактивным раствором еще надо было донести до лаборатории «на собственном пузе». Хотя дозиметрического контроля в первые месяцы не существовало, девчонки вскоре осознали, что от безобидного на вид прозрачного раствора исходят таинственные, вредные для здоровья лучи, наподобие рентгеновских. Но все равно никто не бежал в лабораторию. Торопились, конечно, но шли шагом. Иногда — полубегом.

Из воспоминаний М.В. Гладышева:

«Работой по отбору проб, их расфасовкой для анализа руководил Э.З. Рагимов. Он всеми силами старался снизить облучение своих подчиненных. Всегда рассказывал, как лучше отобрать пробу, где можно сократить путь, чтобы быстрее доставить колбы с пробами. Несмотря на это, за шестичасовой рабочий день пробоотбор-щицы всегда переоблучались.

Пришлось перевести их на график работы через день: день работают — день отдыхают…».

Из воспоминаний А.Е. Беленовской, пробоотборщицы завода «Б».

«Работали мы через день, шесть часов отработаем, а на следующий день — выходной. Нам это очень нравилось. Мы были довольны: много времени оставалось на танцы, кино. Это потом мы осознали, в каком пекле работали. Конечно, мы научились работать осторожно, сильно не переоблучаться. За это не только ругали, но и лишали премии. Поэтому кассеты часто с собой не брали, оставляли их в чистом месте. В то время мы не задумывались, что с нами будет».

Хотя Татьяна на танцульки не бегала, новый режим работы ей тоже нравился.

Дома она бессмысленно переставляла немые вещи с места на место. Терпеливо ждала декретного отпуска и писем от Андрея. «Скоро, наверное, приеду, — писал он в последнем письме. — Любящий тебя Андрей». Неужели придется и рожать без него?

Лидия, возвратившаяся из Москвы, и Варвара заходили постоянно, тормошили, успокаивали. Они и отвезли Татьяну в только что открытое, новое белоснежное родильное отделение.

Через день она родила мальчика, которого решила назвать так же, как и отца, — Андреем.

После родов Татьяне показалось, что жизнь еще не потеряна. И старший Андрей выживет. Она теперь верила, что его обязательно вылечат в Москве. Но мальчика ей почему-то на кормление не принесли: «Покормим смесью». Утром нянечки мялись. Сына не показывали. Врач сказал, что ребенок больной, проживет недолго, наверное, несколько дней.

Лидию и Варвару пустили в палату к концу следующего дня. Они понуро сидели рядом с койкой Татьяны: не улыбались, не успокаивали. Она сидела на кровати, свесив босые ноги. Тихо повторяла, как стонала:

— Не хотят показать сына, не имеют права.

Лидия поддержала врача: не надо видеть его, он все равно умрет. Она не произносила вслух, что мальчик родился не таким, как все, с «печатью» плутониевой зоны. Знала, что мальчика уже нет. Он умер несколько часов назад.

Татьяна вдруг смолкла, затихла. Потом поднялась с усилием, небрежно откинув волосы.

Собрала постельное белье: простыню, пододеяльник.

— Я сейчас, — сказала почти шепотом, — пойду поменяю.

Лидия и Варвара переглянулись, после ее выхода: «Что с ней? Куда она?».

Молчали. И две посторонние женщины в палате — тоже молчали. И вдруг Лидия вскочила со стула, как ошпаренная, и с криком: «Где туалет?» бросилась по коридору. За дверью закрытой кабинки послышался хрип. Лидия успела. И тут же начала прямой массаж сердца, уложив с помощью Варвары женское тело на ту же простыню.

Татьяна выжила, но почти перестала разговаривать с окружающими. Через месяц вернулся Андрей. Его выписали, назначив годовой перерыв в лечении. При встрече в дверях сказал:

— Вот он я, Танюха. Живой и здоровый. Здравствуй.

Сидели за столом, не зная, с чего начать. И вдруг разом улыбнулись друг другу.

26

15 июня 1949 года во время ночного дежурства, перед самой сдачей смены, когда глаза начинают слипаться, а папиросы гасятся недокуренными от общей физической расслабленности, — среди сменных механиков объекта «А» разгорелся бессмысленный диспут.

Спор начался с выяснения того, сколько в натуре за раз можно выпить водки? С хорошей закуской и совсем без закуски? Пришли к общему выводу, что примерно одинаково. Потом по очереди прошлись по политической обстановке в Южной Америке, по бабам и предстоящим грибам.

В заключение бурному обсуждению подвергся вопрос о том, куда сливается вода после охлаждения каналов. Каждый из рабочих, демонстрируя техническую подготовленность, высказывал свою — абсолютно правильную — точку зрения. К другому мнению никто не прислушивался; перебивали друг друга, повышая голос до матерного крика.

Один утверждал, что вода после реактора уходит в огромное подземное озеро. Другой доказывал, что она фильтруется и снова загоняется в верхний коллектор для очередного охлаждения. Третий уверял, что вся вода из реактора с русской широтой выплескивается на соседние луга и там постепенно испаряется в атмосферу.

Кузнецов внимательно прислушивался, но в споре активного участия не принимал, потому как был не в курсе. Но этот вопрос задел его.

При случае он поинтересовался у сменного инженера-физика, как обстоят дело: куда сливают столько воды?

— Откуда забирают — туда и сливают обратно, — ответил физик, — в озеро Кызыл-Таш.

— Как же так? — удивился Николай Михайлович. — Ведь она «грязная» после реактора!

— А что делать? — развел руками инженер. — Хуже другое: из озера речка вытекает… Теча.

— А куда же та речка течет? — не унимался Кузнецов, желая разобраться до конца в данном вопросе.

— В другую речку, Исеть.

— Ну а Исеть?

— А Исеть, дорогой Николай Михайлович, впадает в Тобол. Тобол — в Иртыш. Иртыш — в Обь. Запомнил?

— Ну а дальше-то?

— Ну и все. Дальше — Северный Ледовитый.

— Вот так, значит? — Кузнецов почесал затылок. — Ладно. Спасибо за разъяснение. А то мы тут на днях судили-рядили с мужиками.

Казалось бы, все разъяснилось. Однако по дороге домой у Кузнецова возникали все новые и новые вопросы, которые опять заводили его в тупик.

Прежде всего ему вспомнился из далеких школьных лет закон сохранения материи имени Ломоносова: «Ничего никуда в этой жизни не исчезает, а только перемещается с одного места на другое».