Георгий Кублицкий - ...и Северным океаном Страница 4

В 1932 году ледокольный пароход «Сибиряков» совершил под руководством директора Арктического института Отто Юльевича Шмидта и капитана Владимира Ивановича Воронина удивительное плавание по Северному морскому пути за одну навигацию.

Удивительное потому, что, казалось, на экспедицию обрушились все тридцать три несчастья. Заклинивание в тяжелых торосах — само собой. Затем льды обломали все лопасти винта, и судно застыло в неподвижности. Трое бессонных суток команда вручную перетаскивала сотни тонн груза на нос, чтобы корма приподнялась, дав возможность поставить запасные лопасти. Поставили, и через два дня— еще более грозная, не устранимая в рейсе авария: обломался и затонул вместе с винтом конец гребного вала. Но не сдались сибиряковцы. Поставили самодельные брезентовые паруса и, взрывая лед, вышли через Берингов пролив к открытой воде!

В 1934 году по следам «Сибирякова» отправился в рискованный пробный рейс обыкновенный, не ледокольный, пароход «Челюскин». Тщательно подготовленную экспедицию возглавил Шмидт, судно повел Воронин. После многих схваток со льдами сильно помятый «Челюскин» вошел в Берингов пролив. Оставалось преодолеть всего несколько километров, чтобы завершить победой сквозной рейс за одну навигацию.

Но тут ветер внезапно переменил направление, «Челюскина» унесло вместе со льдами в Чукотское море. Там он еще три месяца подвергался ледовым атакам. Его гибель стала неизбежной.

Последний день «Челюскина» был хмурым, мела пурга, слышались грохот и треск. Объявили аврал. Успели выгрузить продовольствие, аппаратуру, приборы, палатки, прежде чем судно, высоко подняв корму, скрылось в пучине.

Недосчитались одного — завхоза Бориса Могилевича. Среди спасшихся челюскинцев — десять женщин и две совсем маленькие девочки. Нашедшим приют на льдинах зарубежная печать предрекала почти неизбежную гибель: дурное время года, слишком отдаленное место.

На множестве карт появился кружок или звездочка «лагеря Шмидта». Для редакции я сделал в коридоре увеличенную схему северо-востока страны. Протянул к кружку пунктирные красные линии. На помощь челюскинцам шли корабли, мчались собачьи упряжки. Большая часть линий заканчивалась значком самолета.

Отовсюду к побережью Чукотки, к аэродрому на мыс Ванкарем, из разных мест стягивались самолеты.

Двадцать восемь раз пытался прорваться к лагерю пилот Анатолий Ляпидевский. При двадцать девятом вылете он посадил тяжелую машину на ледяной «пятачок» и взял на борт всех женщин и детей.

Одна за другой поднимались в небо машины Михаила Водопьянова, Николая Каманина, Маврикия Слепнева, Сигизмунда Леваневского, Ивана Доронина.

Стартовал и Молоков, наш Василий Сергеевич, линейный пилот, разведывавший из Красноярска пути Енисейского Севера. Распоряжение о вылете на помощь челюскинцам застало его в Дудинке.

Я знал Василия Сергеевича, писал о его полетах. Скорее к Надежде Ивановне! Молоковы жили в комнате, где свой столик был только у сынишки Вали. Василий Сергеевич, посасывая трубку, обычно присаживался для работы к обеденному.

Задал Надежде Ивановне лишний вопрос: беспокоится ли она за мужа? Она ответила: «А как вы думаете?» В моей корреспонденции ее ответ излагался несколько иначе: «Да, конечно. Но твердая уверенность в смелости и опытности наших летчиков не покидала меня ни на минуту». Так было принято писать.

Надежда Ивановна показала пачку серых телеграфных бланков. Из Владивостока: «Смоленском» выхожу помощь челюскинцам». Из Анадыря: «Вылет Уэлен задерживает пурга». Еще из Анадыря: «До места работы остается пятьсот тчк Ждем погоды». Из Уэлена: «Жив здоров».

Молоков на двухместном самолете ухитрялся вывозить из лагеря по шесть человек: размещал людей в парашютных ящиках, подвешенных под крыльями. Именно он установил рекорд, доставив на аэродром мыса Ванкарем

39 челюскинцев — больше трети обитателей Лагеря Шмидта, в том числе тяжело заболевшего начальника экспедиции, и капитана Воронина. Вот, на мой взгляд, один из лучших набросков портрета Молокова.

«Пожалуй, самой колоритной фигурой был Молоков. Человек небольшого роста, во всяком случае ниже среднего, плотный, хорошо скроенный, крепко сшитый, с каким-то спокойствием изваяния… За все время, сколько я с ним летал, услышал от него всего несколько слов. Он возвращался на льдину и говорил: «Привез пять». Один раз он умудрился привезти даже шестерых. При этом голова шестого пассажира была у него на коленях. И он умудрялся управлять самолетом. Скажешь ему: «Ты, может быть, поешь, обед готов». Он отвечает: «Вечером». Однажды он сделал пять рейсов за один день…»

Зарисовка позаимствована из стенограммы выступления уполномоченного Правительственной комиссии по спасению челюскинцев Георгия Алексеевича Ушакова.

Вскоре после завершения спасательных операций правительство установило высшую степень отличия — звание Героя Советского Союза. Первые Золотые Звезды получили семь наиболее отличившихся летчиков. У Молокова была Звезда № 3.

Челюскинцы и их спасители возвращались поездом через ликующую страну — не так уж часто народ переживает время всеобщего душевного подъема! Люди ночами дежурили на полустанках, чтобы просто увидеть проносящиеся мимо вагоны. А уж в больших городах…

Мне поручили «освещать встречу». Еле пробился сквозь толпу у привокзальной площади на перрон. Фоторепортер редакции не полагался по штату, а я кое-как владел громоздким «Фотокором». Больше всего боялся, что снимки не выйдут: разобью стеклянные пластинки негативов, недодержу при съемке, передержу в проявителе — да мало ли что может случиться.

Поезд, украшенный цветами и еловыми ветками, медленно подошел к вокзалу. Крики «ура!», два оркестра, люди мечутся от вагона к вагону. Оттуда выходят челюскинцы, но я не всех знаю в лицо. Где капитан Воронин?

И тут вижу Молокова. Кивает приветливо, здоровается. Чувствую, что сразу вырастаю на голову. «А это товарищ Бобров, — показывает Василий Сергеевич. — Заместитель Отто Юльевича». Снимаю с руки, без штатива, на малочувствительные пластинки. Протягиваю блокнот, прошу написать хотя бы несколько строк для нашей газеты.

На следующий день хожу именинником: снимки и интервью — на первой полосе «Красноярского рабочего», мне — благодарность в приказе.

В Арктике год от года креп многообещающий союз корабля с самолетом.

Точнее, союз корабля с гидропланом. Воздушные дороги к океану пролегали над реками. Гидропланы с поплавками на шасси, либо летающие лодки, приводнявшиеся прямо на днище, не нуждались в аэродромах. Была бы речная или озерная гладь.

Зимой поплавки заменялись лыжами, и на льду Енисея расчищались взлетно-посадочные полосы.

В тридцатых годах именно Енисей был главной среди воздушных дорог в Арктику, а Красноярск — тем местом, где летчики готовились к дальним рейсам. Протока за бывшим Телячьим островом, переименованным в остров Молокова, принимала и отправляла машины полярной авиации.

Перелетами руководила Енисейская авиагруппа. Она помещалась в двухэтажном деревянном доме на улице Вейнбаума. Каким же малым штатом обходились тогда важные, нужные организации! Весь рабочий состав размещался в небольших комнатах первого этажа. На втором жил начальник группы Минин, участник гражданской войны, человек партизанской хватки, крикун и ругатель. Там же останавливались летчики, готовящиеся к полету или возвратившиеся из Арктики.

И в этом вот небольшом доме сосредотачивалось командование всеми воздушными операциями на Енисейском Севере, куда от Красноярска по прямой было больше двух тысяч километров, а если развернуть оперативный фронт зимовок и районы ледовых разведок, набирались еще тысячи три-четыре.

Редакцию и авиагруппу разделяли менее десяти минут хода. Редкий день я не заглядывал туда — и какие знакомства там завязывались! Тогда рейсы на Север считались экспедиционными перелетами. Скажем, перелет Москва — Тикси, Москва — Якутск, Москва — Диксон. И все маршруты — через Красноярск.

Буду честен: некоторые, быстро ставшие известными, полярные летчики свысока смотрели на пишущую братию, разговаривали неохотно: «Небось, наврете с три короба». Но Василий Молоков, Павел Головин, Василий Махоткин, Иван Черевичиый, Михаил Водопьянов, Анатолий Алексеев да и многие другие обладали достаточной душевной культурой, чтобы найти время для журналиста, проторчавшего несколько часов на стылом аэродроме в ожидании самолета, севшего где-то на вынужденную.

Однажды в феврале 1935 года я встречал летчика Галышева; перелет Москва — Красноярск — Дудинка — Якутск— Тикси. Из кабины раньше пилота выскочил стройный парень в щегольской куртке из шкуры тюленя и шлеме летчика. Увидел меня, стоявшего с блокнотом и фотоаппаратом.