Георгий Кублицкий - ...и Северным океаном Страница 40

«Выбора посадки не было… Сели торосистое поле… Конце пробега снесло шасси. Сломано два винта. Все здоровы. Запасы продовольствия две недели. Считаю необходимым «Красину» срочно идти спасать Мальмгрена. Чухновский».

На следующий день последняя фраза радиограммы обсуждалась на всех материках. Лундборг, попав в беду, спасся первым. А русский летчик требует, чтобы спасли. Других.

Появились статьи о «феномене Чухновского». Буржуазная пресса долго приучала своих читателей к мысли, что у русских, в сущности, нет ни настоящей авиации, ни опытных летчиков. Советы строили аэропланы на вагонных w велосипедных заводах по зарубежным образцам, закупали машины у иностранных фирм.

Но откуда же они взялись, Чухновский и Бабушкин? Представьте, Бабушкин — деревенский парень, окончил авиационную школу в царской армии, летчиком стал в гражданскую войну, летая на хрупких «этажерках», по недоразумению называвшихся аэропланами.

Чухновский? Та же школа гражданской войны. Воевал на Волге, на Каспии, в Крыму. И — неожиданная строка в биографии: оказывается, в небе Арктики он летал вторым после служившего в русской армии поляка Яна Нагурского, в 1914 году совершившего пробные полеты возле Новой Земли.

Чухновский дерзнул водить самолет над льдами Карского моря. И было это в 1924 году. В 1925-м к высоким параллелям летал на двух мощных машинах Амундсен…

Знала ли буржуазная печать о первых успехах Страны Советов в Арктике? Вероятно, знала, да помалкивала, не «замечала» их.

Кстати, незадолго до вылета на помощь итальянцам Чухновский готовил вместе с Алексеевым воздушную экспедицию на остров Диксон, разведку льдов Карского моря и затем перелет в Красноярск для изучения возможностей Енисея как регулярной трассы гидросамолетов. Годом позже они осуществили свой замысел.

А искать итальянцев Чухновский поднялся на незнакомом ему, необлетанном «юнкерсе», Что касается требования летчика о спасении в первую очередь группы Мальмгрена… Ну что же, у этих большевиков-фанатиков своя мораль.

«Красин» полным ходом шел к Мальмгрену. Пламя гудело в топках. Кочегары валились с ног, обессилевшие поднимались на палубу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Все, свободные от вахты, обшаривали биноклями горизонт. От резких звуков судовой сирены, от призывных свистков болели уши. И наконец:

— Человек! Вижу человека!

Их было двое на небольшой льдине. Один метался по ней, вскидывая руки и что-то крича. Другой лежал неподвижно, лишь временами приподнимая голову. Но где же третий? Ведь ушли от «красной палатки» трое?

— «Красин»! Товарищи!

Это кричал человек на льдине. Конечно, Мальмгрен — он изучал русский. Скорее трапы, носилки! Впрочем, высокому, крепкому человеку они не нужны, он сам идет навстречу.

— Мальмгрен! — бросаются к нему,

— Нет, Цаппи.

— А Мальмгрен?

Несколько сбивчивых, обрывистых фраз. Мальмгрена нет, он далеко на льду. Дайте есть, мы тринадцать суток не ели. Здесь Цаппи и Мариано, Мальмгрена нет…

Полумертвого, обмороженного Мариано кладут на носилки. Странно: он полураздет, тогда как Цаппи раздут от напяленной одежды. Потом подсчитали: три рубашки, три пары брюк, две пары мокасин из тюленьей шкуры. А Мариано — в одних носках, без шапки.

Корвет-капитана Филиппо Цаппи провели в кают-компанию. Он повалился в мягкое кресло и воскликнул по-русски:

— Как приятно! Как уютно!

— Откуда вы знаете русский язык? — спросили его.

— Был в России. В Сибири. Забыл немного, но кое-что еще помню.

Расспрашивать итальянца подробнее в те минуты никому не пришло в голову: все ждали его рассказа о Мальмгрене. Но известно, что в Сибири итальянцы были среди интервентов, помогавших Колчаку…

Первые часы Цаппи твердил:

— Я люблю вас. Я очень люблю русских. Пошлите телеграмму русскому народу, что я его очень люблю.

Потом он начал «забывать» русский и утратил словоохотливость. Вышла неприятная история с санитаром Щукиным, простодушным человеком, ухаживавшим за быстро выздоравливавшим итальянцем. Щукин принес в каюту компот:

— Товарищ Цаппи, надо кушать.

И тут Цаппи вскочил, поднеся кулак к носу санитара:

— Нет Цаппи товарищ! Цаппи — господин! Цаппи — офицер!

Тишайший, добрейший Щукин в гневе выбежал из каюты.

Журналисты, находившиеся на «Красине», пытались узнать у Цаппи о Мальмгрене. Итальянец свободно говорил на английском и французском. Журналисты не так хорошо знали эти языки и могли допустить неточности в записи его рассказа. Однако на корабле был человек, блестяще владевший семью языками: помощник начальника экспедиции, эстонец Пауль Юльевич Орас.

Именно он первым расспрашивал Цаппи, переводя его слова окружающим. Дневники Ораса долго считались утерянными, но их удалось найти. Его записи не столь красочны, как записи журналистов, однако кто может усомниться, что в изложении рассказа Цаппи именно Орас наиболее точен?

12 июля в его дневнике описана встреча с Цаппи:

«Пока ожидает (и при этом весьма нетерпеливо) кофе с бисквитами, расспрашиваю его о Мальмгрене. Ведь всех нас волнует вопрос о шведском ученом.

Он начинает свой рассказ, часто прерывая его возгласами: «Еще один бисквит». Но приходится отказывать. Доктор не разрешает.

Сначала Цаппи рассказывает о катастрофе, о первых днях на льдине, когда Биаджи посылал миру призывы о помощи. «Но все мы (Цаппи так и говорит — «все мы») все больше поддаемся унынию. Возникают разговоры о походе через льды».

Как потом расскажут другие, о таком походе сговаривались лишь близкие друзья, Цаппи и Мариано. Вскоре тайное стало явным. Нобиле согласился на уход офицеров при условии, что руководить походом к земле будет Мальмгрен.

Продолжение дневниковой записи рассказа Цаппи:

«30 мая наша тройка — Мальмгрен, Мариано и я — тронулась в путь.

Мы взяли курс на остров Брок. Двенадцать суток боролись втроем со льдами.

Наконец, Мальмгрен заявил: «Я больше не могу идти дальше. Нет сил. Рука сломана. Ноги обморожены. Оставьте меня здесь. Я все равно умру. Берите мое продовольствие. Оно принесет вам больше пользы. Спешите на твердую землю. Товарищи ожидают результатов нашего похода. Возьмите этот компас и передайте матери. Пусть это будет последней памятью обо мне».

Так как все это было сказано твердо, без колебаний, то мы оставили его там, на льдине, в пяти милях на северо-восток от острова Брок. Мы вырубили во льду яму, чтобы ему легче было укрыться от ветров. Потом взяли его полярную одежду и все продовольствие — поступили так, как он просил.

Затем мы пошли дальше. В этот день мы последний раз ели теплую пищу. День проходит за днем. Мариано слабеет.

«Если я умру, можешь съесть меня» — так сказал он».

Далее Орас записывает продолжение рассказа Цаппи, о том, как двое совсем потеряли надежду, затем увидели самолет с красными звездами на крыльях, наконец, — ледокол.

Орас заканчивает запись словами:

«Так говорил Цаппи. Передаю его слова без комментариев».

Это протокольно точная запись сути рассказа лишена подробностей, особенно поразивших журналистов. В нем не упоминается, например, о том, что, выдолбив во льду могилу Мальмгрену, Цаппи позволил себе пошутить: «Вы будете лежать в ней, как глазированный фрукт». О том, что швед, у которого болела раненая рука, с самого начала показался обузой итальянцам, и они решили: он не может руководить поступками здоровых. О том, что, когда Мариано обморозил ноги, Цаппи не постеснялся взять у друга обрывки одеяла и обмотать ими свои, еще здоровые. О том, что Цаппи признал: он хотел покинуть ослабевшего Мариано, но состояние льдов не позволило это сделать.

Более поздние рассказы Филиппо Цаппи и Адальберте Мариано мало похожи на первый. Постепенно получалось так, будто оба поступили чуть ли не как рыцари. И хотя пресса всего мира требовала расследования, поскольку высказывались предположения, что итальянцы раздели своего больного спутника, возможно, превратились и в людоедов, фашистские газеты утверждали: Цаппи и Мариано — образцовые офицеры, и Италия должна гордиться этими своими сынами.

Позднее Цаппи весьма преуспел на дипломатическом поприще. Милостей Муссолини был удостоен и Мариано, дослужившийся до адмиральского звания…

У «красной палатки»

«Красин» идет к группе Вильери. И вот он — у льдины, к которой так долго было приковано внимание миллионов людей.

Палатка. Перевернутый самолет Лундборга с изображением трех корон. Самодельная погнувшаяся радиомачта. Люди идут навстречу. Впереди на голову выше остальных— Вильери. С ним Бегоунек, Чечион, Трояни. Они улыбаются, они счастливы. Биаджи в это время отстукивал последнюю радиограмму из лагеря:

«Все кончено. «Красин» подошел. Мы спасены». Профессор Бегоунек после первых приветствий спрашивает Самойловича, можно ли будет ему продолжить на ледоколе научную работу.