Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие Страница 68

Нансен считал лучшим антицинготным средством разнообразное питание. Он рассказал Скотту связанную с цингой историю, которую тот так и не понял. Речь в ней шла о группе людей, съевших несколько банок негодных консервов. Одни из них были с душком, другие — совсем испорчены.

Испорченные выбросили, а те, что с душком, съели. «А им, конечно, следовало бы съесть именно испорченные», — заключил Нансен.

Позже я спросил Нансена об этой истории. По его словам, он имел в виду команду корабля «Уиндворд» из экспедиции Джэксона — Хармсуорта на Землю Франца-Иосифа в 1894–1897 годах. Команда корабля, совершавшего рейс туда и обратно, заболела цингой, а береговую партию болезнь не затронула.

Джэксон сообщает:

«Что же до команды „Уиндворда“, то я опасаюсь, что они проявили недопустимую оплошность, используя в пищу мясные консервы не без душка, хотя явно испорченные они выбросили… Мы на берегу в основном питались свежей медвежатиной, её предлагали в неограниченном количестве и людям с корабля. Они, однако же, предпочитали дополнять медвежатину несколько раз в неделю консервированным мясом, а некоторые были так предубеждены против неё, что и вовсе отказывались есть»[142].

Конечно, тухлую пищу вообще не следует есть, но, по мнению Нансена, образующийся на первой стадии разложения продуктов птомаин, возбудитель цинги, разрушается ферментом, появляющимся на дальнейших стадиях гниения. Следовательно, если уж есть испорченные консервы, то те, что в наихудшем состоянии.

Уилсон был уверен, что цингу способно остановить только свежее мясо; на «Дисковери» её лечили тюлениной, и участники южного похода этой экспедиции, по мнению Скотта, избежали цинги. Но, помню, Уилсон во время нашего зимнего путешествия рассказывал, что Шеклтон, выходя из палатки, несколько раз терял сознание и вообще производил впечатление тяжело больного человека. Уилсон и сам был болен цингой и понял это раньше, чем заметили остальные, — его дёсны побледнели не сразу. А вот у собак, по его мнению, была не цинга, а отравление в результате питания рыбой, которая пересекла тропики в трюмах корабля. Участники санных походов, возвращаясь на борт «Дисковери», как говорил Уилсон, ошибочно приняли за симптомы цинги такие признаки, как появление пятен на теле, отёчность ног, опухание суставов — это скорее были последствия усталости. Могу от себя добавить, что то же испытывали и мы, когда возвратились из зимнего путешествия.

Дебенем прочёл лекцию о геологии, Уилсон — о птицах и животных, а также об основах рисования, Эванс — о картографии. Но, пожалуй, ни одна не врезалась в мою память так глубоко, как беседа Отса, которую мы назвали «Как не следует обращаться с лошадьми». Всем нам, возлагавшим большие надежды на участие пони в первой стадии полюсного похода, эта тема, бесспорно, была и нужна, и интересна, но ещё больший интерес вызывал сам лектор: никто, конечно, не предполагал, что молчаливый Титус обладает даром красноречия, к тому же было известно, что вся эта затея с лекцией ему претит. Вообразите, однако, нашу радость, когда оказалось, что он подготовил обстоятельный доклад со множеством выписок, причём никто не видел, когда он их делал. «Мне удалось выкроить дополнительную ночь», — отпарировал он наши шуточки. Когда все отсмеялись, приступил к очень занимательному и глубокому по содержанию рассказу об особенностях физического строения и интеллекта лошадей вообще и наших пони в частности, В заключение, он — рассказал смешной, случай, происшедший на обеде, где он, наверное против своей воли, был в числе гостей.

Одна из приглашённых, молодая женщина, опаздывала, и в конце концов решили её больше не ждать и сели за стол. Вскоре она явилась, красная от смущения. «Извините, — сказала она, — но лошадь попалась невыносимая. Она…»

«Была с норовом», — пришла ей на помощь хозяйка дома.

«О нет, она была… Я слышала, как извозчик несколько раз её так называл».

Титус Отс, на редкость весёлый и милый человек, был при этом заядлым пессимистом. Во время похода по Барьеру мы, накормив и привязав лошадей на стоянке, не раз наблюдали за возвращением в лагерь собачьих упряжек. «Псы и десяти дней не протянут», — бормотал он тем самым тоном, каким многие встречают сообщения о победе английского оружия на театре военных действий. Я плохо знаю драгун и не представляю себе, что это за люди. Однако вряд ли у многих драгун такая неуклюжая тяжёлая походка, какую усвоил себе наш Титус, и уж наверное они не обедают в такой рваной шляпе, что мы её снимали с гвоздя и передавали по кругу как достопримечательность.

Его взяли в экспедицию для работы с лошадьми, и он, офицер Иннискиллингского драгунского полка, был, наверное, великолепно тренирован. Но он умел не только скакать верхом.

Он знал о лошадях всё или почти всё, что можно знать. И очень жаль, что он не выбирал для Скотта пони в Сибири — у нас были бы совсем иные лошади. Мало ему было общих обязанностей по конюшне в целом, он ещё взвалил на себя такое бремя, как уже упоминавшийся Кристофер, сущий дьявол, которого Отс готовил для южного похода. Мы ещё услышим о Кристофере — временами казалось, он послан преисподней в Антарктику специально для того, чтобы приобщить её благонравных обитателей ко всем порокам цивилизации. С самого начала обращение Отса с этим животным могло бы послужить примером для любого служителя сумасшедшего дома.

Его такт, терпение и отвага, да-да, отвага, потому что Кристофер был очень опасным зверюгой, неизменно фигурируют в моих самых ярких воспоминаниях об этом доблестном джентльмене.

Тут уместно сказать, что никакие животные в мире никогда не были окружены такой заботой, таким, часто самоотверженным вниманием, как наши пони. Поскольку им надлежало участвовать в деле (я не собираюсь обсуждать это обстоятельство), то их кормили, объезжали, даже одевали слишком по-доброму, а не как обычных тягловых животных. Их никогда не били — а это им было явно непривычно. Им жилось намного лучше, чем в прежней жизни, хотя создавать им такие условия было нелегко. Мы привязались всей душой к нашим животным, но не могли не, замечать их недостатков. Разум лошади, очень ограничен, его, заменяет главным образом память. По отсутствию интеллекта она может соперничать разве что с нашими политическими деятелями[143]. Поэтому попадая в новую, незнакомую для неё обстановку, она плохо к ней приспосабливается.

Добавьте к этому обледенелые попоны и упряжь со всеми её шнурками, пряжками, ремешками; невероятную способность лошади жевать всё что угодно, будь то её собственный недоуздок, привязь или край попоны соседнего пони; вспомните скудость наших кормовых запасов и присущее всем лошадям стремление делать не то, что от них в данный момент требуется, — и вы поймёте, что у каждого погонщика было полно поводов для огорчений. И тем не менее между погонщиками и их подопечными установились наилучшие отношения (исключая, может быть, Кристофера), что не удивительно — погонщики были моряками, а моряки, как известно, любят животных.

К северной стене нашего дома пристроили и с трёх сторон огородили навес для лошадей. Помещение обложили брикетами угля, служившими топливом, метели занесли их снегом, и получилась хорошо защищённая, даже тёплая конюшня.

Пони помещались в стойлах, головой к дому, отделённых от него коридором; запирались стойла калитками с подвесными кормушками. Пони обычно стояли — лежать им было холодно; по мнению Отса, положение не изменили бы и подстилки, найдись им место на корабле, ибо полом конюшни служила та самая галька, на которой стоял дом. Впредь, может быть, стоит подумать для удобства лошадей о конюшне с деревянным полом. Коридор был узкий, полутёмный, мы ходили по нему мимо ряда вытянутых голов, причём многие пони так и норовили тебя укусить, в конце его стояла ворваньевая печь, её сделал Отс, несколько усовершенствовав, по образцу той, что мы с горем пополам соорудили в хижине на мысе Хат: кусочки тюленьей шкуры с ворванью кладутся на решётку, жир под действием тепла растапливается и капает вниз, на пепел, где возгорается. Огонь не только обогревал конюшню, на нём также растапливали снег, чтобы поить пони и заваривать отруби. Не удивительно, что это тёплое уютное помещение влекло к себе лошадей всё время, пока их в темноте, на морозе, под ветром тренировали на морском льду; они непрестанно старались освободиться от своего мучителя и, если им это удавалось, прямым ходом мчались к дому. Здесь они всячески изворачивались, чтобы не попасть в руки своего преследователя, а когда тому надоедала эта игра, спокойно входили сами в конюшню, приветствуемые ржанием и ударами копыт своих товарищей.

О тренировках я уже говорил. Теперь о зимнем рационе питания пони: