Газета День Литературы - Газета День Литературы # 56 (2001 5) Страница 2

Вместе с тем у Достоевского можно встретить иную разновидность комического. Простодушным, спокойным, чисто гоголевским юмором проникнуты в "Братьях Карамазовых" сцены, где юный «нигилист» Коля Красоткин со своим другом Смуровым беседует на ярмарке. В этих разговорах мальчик стилизует свою речь под степенную, неторопливую разговорную манеру простых русских мужиков. Комизм возникает в результате несоответствия между глубокомысленным тоном Коли Красоткина и отсутствием реального смысла в его вопросах и репликах, что приводит к конфузным ситуациям. Вместо ожидаемого мужика-олуха, у которого якобы на физиономии написано, что он олух, Коля Красоткин встречает мудрость, скрытую под неказистой внешностью. Однако "юный исследователь человеческих душ" не теряет хладнокровия и важно замечает после некоторого молчания: "Мужики бывают разные… Почем же я знал, что нарвусь на умника. Я всегда готов признать ум в народе".

Устами Алеши Карамазова писатель ставит диагноз болезни, которой заражено юное поколение: "нынче почти все люди со способностями ужасно боятся быть смешными и тем несчастны… Нынче даже почти дети начали уж этим страдать. Это почти сумасшествие. В это самолюбие воплотился черт и залез во все поколение…"

В конце концов, покоренный проницательностью Алеши, Коля Красоткин признается, что все его потуги на глубокомыслие — результат глупого самолюбия, "подлого самовластия", от которого мальчик стремится избавиться. Юмор помогает писателю показать, как под внешним глубокомыслием, не свойственным подростку, скрывается добрая, любящая душа, которая не может оставаться равнодушной к чужому горю. Не случайно в финале Коля Красоткин отказывается играть чуждую ему роль и становится самим собой, непосредственным и восторженным мальчиком, сердце которого открыто любви и состраданию, и который оказывается умелым организатором помощи умирающему Илюше Снегиреву.

Своеобразная комическая стихия возникает в романе "Братья Карамазовы" в связи с появлением образа черта. "Выставить черта дураком, — отмечал Т. Манн, — вот в чем мистический смысл русского комизма". Примечательно, однако, что у Достоевского черт выглядит вовсе не дураком, а фатоватой посредственностью, которая любит в торговую лавку сходить, с купцами в бане попариться и помечтать о том, чтобы "воплотиться окончательно, бесповоротно в какую-нибудь толстую семипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит".

Описывая внешность черта, Достоевский нарочито приземляет его, лишает каких-то мистических свойств, делает джентльменом среднего достатка, заурядностью, научившейся сохранять "вид порядочности при весьма слабых карманных средствах". Сама манера черта говорить отражает "легкость в мыслях необыкновенную", желание покрасоваться, и не случайно, что в ходе его болтовни появляется тень Хлестакова: "Я человек оклеветанный. Вот ты поминутно мне, что я глуп. Так и видно молодого человека. Друг мой, не в одном уме дело! У меня от природы сердце доброе и веселое, “я ведь тоже разные водевильчики". Ты, кажется, решительно принимаешь меня за престарелого Хлестакова, и, однако, судьба моя гораздо серьезнее".

Желание казаться «ординарным» сочетается у черта со стремлением играть роль драматического героя. Сущность своей внутренней драмы черт видит в том, что он был определен «отрицать», а между тем к отрицанию не способен. Однако, на самом деле это далеко не так. Черт оказывается способным не только отрицать, но и язвительно издеваться. Так, говоря о современной медицине, он рассказывает о визитах к докторам, которые "распознать умеют отлично, всю болезнь расскажут тебе, как по пальцам, ну а вылечить не умеют. Студентик тут один случился восторженный: если вы, говорит, и умрете, то зато будете вполне знать, от какой болезни умерли!”

Устами черта Достоевский, испытывавший неприязнь к позитивистской науке, иронизирует над чрезмерной специализацией и сетует на распространенную манеру снять с себя ответственность и отослать пациента к специалисту: "Мы, дескать, только распознаем, а вот поезжайте к такому-то специалисту, он уже вылечит".

“Совсем, совсем, я тебе скажу, исчез прежний доктор, который ото всех болезней лечил, теперь только одни специалисты и все в газетах публикуются. Заболи у тебя нос, тебя шлют в Париж: там, дескать, европейский специалист носы лечит. Приедешь в Париж, он осмотрит нос: я вам, скажет, только правую ноздрю могу вылечить, потому что левых ноздрей не лечу, это не моя специальность, а поезжайте после меня в Вену, там вам особый специалист левую ноздрю долечит".

Если Великий инквизитор, будучи выразителем сатанинского духа, обладал грозной величественностью, то черт в воображении Ивана Карамазова предстает как воплощение пошлой посредственности. (В свое время Мартин Лютер заметил, что дьявол, хоть и сам великий насмешник, не выносит, когда смеются над ним.) Пародируя философию Ивана Карамазова, его концепцию страдания, вседозволенности и низводя их до уровня анекдота, черт оказывается, таким образом, способным пародировать самого себя, обнажая свою внутреннюю ничтожность, творческое бесплодие и саморазрушительную сущность.

Белинский в свое время писал, что гоголевский юмор — это "чисто русский юмор, спокойный, простодушный, в котором автор как бы прикидывается простачком”. Слова эти с полным правом можно отнести и к Достоевскому, у которого, как мы уже видели, часто встречаются комические реминисценции из Гоголя.

Небезынтересны также суждения Т. Манна о специфике русского юмора: "И если нам дозволено говорить голосом сердца, то нет на свете комизма, который был бы так мил и доставлял бы столько счастья, как этот русский комизм с его правдивостью и теплотой, с его фантастичностью и его покоряющей сердце потешностью — ни английский, ни немецкий, ни жан-полевский юмор не идут с ним в сравнение, не говоря уже о Франции, юмор которой sec (сух): и когда встречаешь что-либо подобное вне России, например у Гамсуна, то русское влияние тут очевидно…"

Высмеивая человеческие пороки, бездуховную пошлость, в каких бы формах они ни проявлялись, русские классики неизменно видели в своем представлении высокие в духовно-нравственном плане формы жизни, или, говоря словами Чехова, видели жизнь такой, какой она должна быть.

Как видим, юмор у Достоевского выполняет вполне определенные смысловые функции. Живой, естественный, добродушный юмор писателя порождается такой особенностью русского национального характера, как способность не только искренне и беззлобно посмеяться над тем, что действительно смешно, но и прежде всего над самим собой.

Этим самым русский юмор отличается от язвительной иронии Г. Гейне, иронии, порождаемой личным ощущением собственного избранничества и служащей самоутверждению за счет надсмехательства над другими.

Подобного рода ироническое надсмехательство становится самоцелью у постмодернистов конца ХХ века. Их юмор не только перестает выполнять какие бы то ни было функции, но исчезает вообще, уступая место бездушному надсмехательству над всем и вся, в том числе и над самым святым. Это, равно как и пародирование ранее созданных художественных конструкций, является единственной и конечной целью. Вот почему постмодернистское надсмехательство или, проще говоря, зубоскальство кажется неестественным, искусственным, вымученным. Что же — как говорится, сатанинское время — сатанинские песни. А о том, что сатанинская эпоха уже наступила, говорит многое.

Все это позволяет сделать вывод, что так называемый постмодернизм не имеет отношения к искусству, но представляет собой антиискусство, антилитературу, антикультуру. Ибо постмодернизм не просто бездуховен, он антидуховен.

Владимир Бушин ЧЕХОВ-2001

Рассказ молодого Чехова «Размазня», впервые опубликованный в 1883 году и подписанный еще "А. Чехонте", я когда-то наверняка читал и, возможно, смеялся при этом. В последнем полном собрании сочинений в 30 томах (издательство "Наука") он помещен во втором томе, имеющем подзаголовок "Рассказы, юморески". Но вот недавно этот не то рассказ, не то «юмореска» попался мне случайно в руки опять, я стал перечитывать — и несколько раз едва удавалось сдержать слезы. В чем дело? Захотелось прочитать его вслух жене, она не помнила рассказа и согласилась послушать… И вот читаю:

"На днях я пригласил к себе в кабинет гувернантку моих детей, Юлию Васильевну. Нужно было посчитаться.

— Садитесь, Юлия Васильевна! — сказал я ей. — Давайте посчитаемся. Вам наверное нужны деньги, а вы такая церемонная, что сами не спросите… Ну-с… Договорились мы с вами по тридцати рублей в месяц…