Майкл Харрис - Со всеми и ни с кем: книга о нас – последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета Страница 28

В контексте военных приготовлений и сложных аристократических взаимоотношений я вдруг обнаружил, казалось бы, совершенно неуместное упоминание об ушедшей молодости, и оно показалось мне удивительным и прекрасным (хотя немного комичным). После этой фразы я с головой окунулся в роман. На целых две страницы я буквально утонул в нем. Потом зазвонил мой телефон. Кратковременное уединение и счастье, которое оно мне принесло, испарились. Мне хотелось читать дальше, но я остановился. Я знаю, что отвлечения бесплодны, но не могу от них отказаться.

Люди – не единственные на свете живые существа, подверженные бестолковому и иррациональному поведению. Возможно, нам будет легче оценить всю произвольность нашего поведения, если мы сначала посмотрим на представителей другого биологического вида. Представьте себе колюшку с ее тремя шипами. Колюшка – это придонная рыба длиной около пяти сантиметров, обитающая в морях северного полушария. С конца апреля до июля колюшка спаривается на мелководье, и в это время самцы, как это обычно бывает, проявляют повышенную агрессивность. Во время брачного сезона у самцов появляется красный воротник, в красный цвет окрашивается и брюшко. Красная окраска – результат отложения в коже каротиноидов, употребленных самцами в пищу. Следовательно, самый красный значит самый удачливый добытчик, он и привлечет больше самок. Кроме того, самый красный ведет себя наиболее агрессивно по отношению к соперникам. Этнолог, лауреат Нобелевской премии Нико Тинберген обнаружил, однако, что самцы колюшки на самом деле атакуют любой предмет красного цвета. (Положите красный мяч на место спаривания колюшек, и самцы просто обезумеют.) То есть самцы реагируют на цвет, а не на рыб. Нейронная сеть в головном мозге самца запускается этим стимулом – красным цветом, вызывающим инстинктивную агрессию.

Мне стало интересно: а что для меня является таким красным цветом? Какой стимул вопреки моему желанию отвлекает мое внимание? Какими моими внутренними склонностями пользуется технология, чтобы отвлечь меня от желания усовершенствовать собственное я? Можно ли назвать эти действия фиксированными, или я все же могу их изменить?

В дикой природе некоторые виды способны извлекать выгоду из предопределенных инстинктивных действий особей других видов. Например, кукушка откладывает яйца в гнезда птиц других видов, и вылупившиеся птенцы кормятся за счет родительского инстинкта «приемных родителей». Возможно, наши самые успешные технологии достигли такого высокого уровня, что стали способны эксплуатировать инстинктивные паттерны нашего поведения? Вечно мигающий бесформенный дисплей интернета – это же мечта ориентировочного рефлекса.

Прошла еще неделя. Борьба с «Войной и миром» продолжалась. Я понял: причина моего неумения сосредоточиться заключается, скорее всего, в том, что я должен что-то увидеть, понять, а не сделать. Всегда существуют виды деятельности – еда, работа в саду, секс, походы за покупками, которые отвлекали людей от любых, даже самых высоких целей. Что-то, видимо, отличает в этом отношении тот контент, который мы пассивно, но неудержимо поглощаем.

Например, за это утро я успел многое. Сначала слушал парня, плакавшего на передаче «Икс-фактор», но потом собравшегося и почти связно изложившего свою горестную историю. Потом дважды просмотрел какое-то видео, одновременно читая историю о гуманности несовершеннолетних солдат. Затем переключился на Нину Симон[72], ее мне приготовила Songza. Слушая песни, я разглядывал фотографии собак, которых их хозяева – солдаты, служившие за границей, – не видели несколько лет. И так далее до тошноты. Я смотрел все это до тех пор, пока не встряхнулся, пытаясь отбросить весь этот хлам и начать работать.

В тот момент я был похож на другую героиню Льва Толстого – Анну Каренину. В одноименном романе несколько страниц посвящены описанию ее попытки начать читать в поезде английский роман. Она просит у служанки фонарик, прицепляет его к ручке кресла, достает из сумочки разрезной ножик и устраивается поудобнее. Но окружающий мир не отпускает ее.

Первое время ей не читалось. Сначала мешала возня и ходьба; потом, когда тронулся поезд, нельзя было не прислушаться к звукам; потом снег, бивший в левое окно… и вид закутанного, мимо прошедшего кондуктора… развлекали ее внимание.

Дальше все продолжалось в том же духе – «та же тряска с постукиваньем, тот же снег в окно, те же быстрые переходы от парового жара к холоду и опять к жару… и Анна стала читать и понимать читаемое». Анна начала читать не потому, что окружающее перестало меняться, но потому, что эти изменения стали монотонными и мозг смог их игнорировать.

Анна Аркадьевна читала и понимала, но ей неприятно было читать, то есть следить за отражением жизни других людей. Ей слишком самой хотелось жить.

Так и со мной. Раздражители интернета постепенно сливаются в скучный белый шум, и я снова, насытившись, могу вернуться к книге. Как и героине романа, мне кажется смехотворным вглядываться в черные строчки на белом листе, когда вокруг кипит действительность, которую надо прожить. Я прихожу в волнение и встаю, прочитав несколько страниц, начинаю поправлять книги на полке, стираю пыль с дверок.

Если я хочу вырваться из тисков нашей отвлекающей культуры, то мне нужен практический совет, а не удручающая статистика. В конце концов я меняю тактику и на какое-то время перестаю беседовать с учеными. Теперь мне надо поговорить с человеком, который имеет дело с вниманием и работоспособностью в так называемом реальном мире. Мне нужен человек с широкой, приветливой улыбкой – такой, как гуру по вопросам организации труда Питер Брегман. Брегман – руководитель консалтинговой фирмы, которая учит CEO полностью использовать потенциал сотрудников. Кроме того, он автор книги «18 минут. Как повысить концентрацию, перестать отвлекаться и сделать действительно важные дела»[73], в которой содержится ценный совет: уделять по минуте из каждого часа рабочего времени, а также по пять минут в начале и конце рабочего дня, в течение которых нужно только одно – обдумывать свои намерения.

Брегман говорит, что специально настроил свои часы, чтобы они каждый час подавали звуковой сигнал, напоминая: пришла пора корректировать курс. Столь простые и очевидные советы я обычно вычеркиваю из списка сразу, считая, что моя проблема требует более сложного подхода. (К тому же разве сами эти сигналы не отвлекают нас от важных дел?) Но, поговорив с Брегманом, я отчетливо понял: его идеи бесконечно далеки от той ситуации, в которой я оказался. Я забеспокоился еще сильнее, потому что увидел: мое поведение уже давно нельзя назвать разумным.

Помимо совета отвлекаться от дел и обдумывать намерения Брегман предложил мне ограничить просмотр электронной почты до трех раз в день, особенно если работа не движется. «Самое страшное – это метаться взад и вперед, – сказал Брегман, повторив слова ученых о многоцелевых задачах. – Кроме того, электронная почта – это один из самых неэффективных способов общения. Относительно же одновременного решения множества задач могу лишь повторить, что это невозможно. Вы просто отвлекаетесь».

«Мне всегда кажется, что я упускаю самое важное», – признался я.

«Именно из-за этого страха мы ежедневно теряем попусту несколько часов». Страх – самое подходящее слово для описания моего эмоционального состояния. Это вечное беспокойство, что я непременно должен сделать что-то еще (или что моя жизнь течет куда-то не туда). Брегман утверждает, что люди, умеющие предупреждать страх, добиваются наибольших успехов в бизнесе, консультированием которого он (Брегман) занимается всю жизнь. «Думаю, сейчас все подвержены привычке отвлекаться больше, чем прежде, и это положение с трудом поддается исправлению. Мы знаем, что отвлекающиеся на посторонние предметы люди не успевают многого сделать. Усилия пропадают даром, утекая словно песок сквозь пальцы. Самые успешные люди – те, кто этого не допускает».

Я ненавижу себя за то, что позволяю себе эти утечки. Но чтобы посвятить себя выполнению одной работы, оторвавшись от соблазнов внешнего мира, требуется поистине религиозное упорство, а с этим у меня проблемы. Выходит, что наш труд и успешность его выполнения – это в конечном счете вопрос веры. Мы не понимаем, что не обязаны открывать ящик входящих сообщений, а работа, которую мы делаем, непременно должна быть выполнена. Мы не можем двигаться в правильном направлении, не уверовав в дело, которое обязаны сделать. «Вы должны осознать, что многие вещи не имеют того значения, какое вы им придаете», – сказал Брегман, когда я поведал ему о своих сомнениях. Мне пришло в голову, что, вероятно, есть какая-то связь между отсутствием ответственности в юности и способностью к концентрации внимания. Моя юная самость никуда не стремилась, не испытывала грызущей совесть тревожности. Смогу ли я вернуться в то блаженное состояние духа? Смогу ли я просто быть там, где нахожусь, и не стремиться к множественности внешних стимулов, просто чтобы заполнить пустоту?