Александр Глазунов - Нам нужна… революция Страница 37

Полностью смысл раздражённых слов бывшего директора института Буренков осознал гораздо позже. А вот методы его работы перенял и принял сразу же. В первые же дни Эдуард Константинович пошел по отделам института, чтобы лично выяснить, что сделано сотрудниками за последние три года, какие идеи имелись на перспективу. В результате некоторых сотрудников пришлось уволить, а иным были снижены оклады. Последующие жалобы уволенных и «обиженных» в высшие инстанции ни к чему не привели, даже по суду никто из подавших исковые заявления не были восстановлен — действия директора признали законными и правомерными. Правда, тогда перед директором стоял гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?». Но и сейчас об этом своём вынужденном шаге Эдуард Константинович говорит с нескрываемым сожалением.

А чуть позже Буренков собрал всех работников института и сказал буквально следующее:

— Я человек незлопамятный, поэтому при обсуждении любых спорных вопросов буду выслушивать любые ваши суждениям Однако сразу договоримся — решение я принимаю один и несу за него полную ответственность. Так что, если таковое будет принято, его надо выполнять, а прения прекратить. Единственное, что я могу вам твёрдо обещать — это принимать разумные решения…

Возможно, кое-кому сегодня действия Буренкова покажутся слишком крутыми, необоснованными и не совсем гуманными. Однако здесь надо учитывать неоднозначность и даже некоторую трагичность начальных лет перестройки. Я, например, и сейчас уверен в правильности действий Буренкова, потому как цель его преобразований заключалась не в личной выгоде, а для сохранения того научного и производственного потенциала института, за который он теперь отвечал и о чем его предупреждал Лев Николаевич Овчинников. Но Буренков наверняка руководствовался ещё при этом и своим жизненным опытом.

Профессор Лаврушин (фамилия изменена) долго листал материалы к будущему дипломному проекту студента Буренкова, изредка бросал на него снисходительные взгляды, морщился, чему-то усмехался, потом снял очки и, потирая переносицу, произнёс:

— С такими материалами, молодой человек, я вас даже допустить до дипломного проекта, увы, не смогу…

Эдуард даже сначала не понял смысла сказанного профессором, руководителем его дипломного проекта. А когда всё же дошло, Буренков вдруг побледнел. Что же он сделал не так? Это была единственная мысль, застрявшая, как инородное тело, в голове. Ведь если специалист-геолог утверждает, что в профессиональном отношении выполненная дипломником работа никуда не годится, значит, ему нечего делать в геологии. Выходит, он зря два года подряд ездил в Казахстан на Восточный Коунрад, где и находилось молибдено-вольфрамовое месторождение? Ведь Буренков честно отработал коллектором в отряде от Института геологии рудных месторождений, петрографии, минералогии и геохимии АН СССР. Руководителем экспедиции был профессор МГУ Коптев-Дворников. Эдуард облазил все подземные выработки, исследовал отвалы на поверхности, сам материалы обрабатывал, всё задокументировал. Буренкова в экспедиции уже хорошо знали, более того, даже приглашали работать к себе после защиты диплома научным сотрудником. И такой поворот…

— Конечно, вы вправе писать дипломную работу, но не знаю, — колючий взгляд Лаврушина уплыл куда-то в сторону, голос стал мягче, участливее. — Очевидно, придётся всё-таки отложить защиту диплома ещё на год. Это в ваших же интересах. Поехать на другое месторождение и посерьёзней отнестись к сбору материалов, молодой человек…

Буренков вышел из кабинета оглушённый, потерянный, вряд ли до конца осознающий, что произошло. Когда его обступили толпившиеся в коридоре однокурсники, Эдуард едва смог внятно объяснить, в какой ситуации он отказался.

— Сам виноват, — услышал он чей-то голос и вздрогнул. — Если бы не твои дурацкие вопросы Лаврушину на политзанятиях, ничего бы этого не произошло. Думать надо было, умник.

Буренков даже не оглянулся на говорившего, буквально поражённый этими словами. В душе у него всё закипело. Теперь он понимал истинную причину такого несправедливого отношения к нему профессора Лаврушина. И вдруг обрадовался — тогда ведь с материалами для дипломного проекта у него всё нормально! Да, но что это ему даёт, кому жаловаться?

— А ты сходи к завкафедрой Крейтеру, — разом как-то загомонили вокруг, — покажи материалы. И если уж он скажет, что никуда не годится, тогда…

Владимир Михайлович Крейтер, завкафедрой поиска и разведки месторождений полезных ископаемых, в институте был личностью легендарной. В 1937 г. он был арестован НКВД и отправлен в ссылку на Колыму. Освободился лишь после смерти Сталина и был полностью реабилитирован. Ему сразу предложили преподавать в МГУ, однако Владимир Михайлович наотрез отказался:

— Меня забрали из Цветмета, где я заведовал кафедрой.

И для меня это дело чести — вернуться на прежнее место работы.

Тем самым он ставил как бы вне закона всё то, что с ним произошло. Для него возвращение в Цветмет стало своего рода реабилитацией души. Но здоровье Крейтера к этому моменту уже здорово пошатнулось, хотя преподавательскую деятельность он и продолжал. Правда, студентов-дипломников Владимир Михайлович никогда не вёл.

Буренков вошёл в кабинет завкафедрой, даже забыв постучаться, нагруженный разными картами, схемами геологических разрезов и расчётами. Сбивчиво рассказал Крейтеру, потупив глаза и вдруг оробев, какое мнение руководителя его дипломного проекта о собранном им материале в Восточном Коунраде, что его не допускают к защите диплома, и он вообще не представляет, что ему теперь делать.

Владимир Михайлович внимательно выслушал его, затем подозвал к столу и сказал:

— Показывайте, что у вас там…

Завкафедрой долго и тщательно знакомился с его расчётами и схемами, особенно с чертежами разрезов и картами, затем поднялся из-за стола и, подойдя, негромко произнес:

— Вот что, Эдуард Константинович! Если вы не возражаете, я готов быть вашим научным руководителем.

Буренков вдруг чётко ощутил, как предательски загорелись мочки его ушей. Знаменитый профессор, мировая научная величина в геологии обращался к студенту по имени-отчеству! Было от чего придти в замешательство, хотя в следующую минуту сердце Эдуарда уже затрепетало от радости.

В последующие дни Буренков буквально выложился, готовя дипломный проект, и не жалел себя; лишь бы только не подвести профессора Крейтера. И оправдал его надежды — защита прошла на «отлично»!

Однако на этом полоса везения для Буренкова неожиданно закончилась. В экспедиции ИГЕМа, в составе которой он проходил преддипломную практику и куда его приглашали работать младшим научным сотрудником, такой свободной должности в штате не оказалось, а устраиваться коллектором у них Эдуард не собирался… Правда, он не отчаивался, так как по предварительному распределению в институте Буренков должен был ехать в Норильск работать геологом. Однако именно в тот день, когда Эдуард готовился предстать перед комиссией по распределению для окончательного утверждения его направления на работу в Норильск, Эдуарда неожиданно вызвали в деканат. Секретарь декана торопливо объяснила ему, что в Норильск поедет его однокурсник, который женился на выпускнице металлургического факультета с распределением её в Норильск. А по закону семью разбивать нельзя.

Возникшая неопределённость выбила Эдуарда из равновесия. На комиссию по распределению он явился мрачнее тучи. И когда ректор института Дмитрий Тимофеевич Глек поинтересовался, куда молодой специалист хотел бы поехать работать, Буренков с вызовом ответил:

— В Норильск.

— Разве вас не предупредили, — вскинул голову декан факультета Щеголев, — что это место пришлось отдать семейной паре?

— Тогда, Дмитрий Иванович, я хотел бы остаться в Москве.

Буренков заметил, что все члены комиссии на него смотрели уже с раздражённым изумлением.

— Молодой человек, это невозможно.

— Тогда — в Норильск.

Умом Эдуард понимал, что его вызывающее поведение может привести к плачевному результату. И трудно сказать, чем бы всё это закончилось, если бы ситуацию не разрядил декан факультета. Повернувшись к ректору института, Дмитрий Иванович с усмешкой сказал:

— Вот видите, что это за тип. Знаете, Дмитрий Тимофеевич, давайте-ка этому упрямцу отмерим три дня. Если за этот срок он сумеет сам устроиться в Москве, пусть здесь и остается. Если же нет, то поедет туда, куда мы его направим. Ну как, — ласково взглянул он на Буренкова, — ты согласен?

— Согласен.

До сих пор Эдуард Константинович никак не может уразуметь, почему он тогда согласился на это, прямо скажем, провокационное предложение. Свою обречённость он осознал почти сразу, едва оказался в коридоре. Отмахнувшись от ребят, Буренков пошёл в буфет, чтобы выпить стакан газировки и обдумать своё непростое положение. По его расстроенному виду, очевидно, и буфетчица поняла, что с парнем случилась беда. Её участливый вопрос: что произошло? — был как нельзя для Буренкова кстати. И Эдуард выложил всё, что у него на душе за это время накипело; какой он неудачник в жизни — одна сплошная неопределённость…