Забытые бастарды Восточного фронта. Американские летчики в СССР и распад антигитлеровской коалиции - Сергей Николаевич Плохий Страница 46

купца-еврея, родилась в Прибалтике, бывшей тогда частью Российской империи, впоследствии вступила в компартию, в первые послереволюционные годы она имела обширные связи в большевистской элите. Все 1920– 1930-е годы Марк, или Маркуша, как ее по-русски ласково называли, оставалась в Москве с сыновьями Джорджем и Виктором. Тем временем Луис, долгое время бывший московским корреспондентом журнала The Nation, путешествовал по миру, писал статьи и продвигал “левую” программу, а в дни гражданской войны в Испании присоединился к Интернациональным бригадам и выступал как связной между советским правительством и кругами левых на Западе.

Луис Фишер – внештатный идеолог режима (или на языке сталинской пропаганды “попутчик”, а не преданный солдат) – вскоре осознал, что ему претит требование продвигать в своих работах политику Сталина, становившуюся все более авторитарной. И он отказался это делать, чем затруднил жизнь семьи в Москве, а теперь желал устроить их отъезд из СССР. Берта забеспокоилась еще сильнее. В 1937 году, с началом Большого террора, она отреклась от верности сталинскому режиму. Ею овладел страх: начались аресты друзей и соседей – иностранных коммунистов и советских функционеров, с которыми она подружилась в Москве. Саму Берту и ее детей власти держали в Москве в заложниках, надеясь повлиять на тон публикаций Луиса за рубежом.

Но против отъезда семьи из Советского Союза выступали не только советские власти. Возражал и 17-летний Джордж (или Юрий) Фишер: комсомолец, всецело преданный сталинской системе, он страшился даже мысли о том, чтобы покинуть коммунистический рай и переехать на капиталистический Запад. Берте с великим трудом удалось убедить его. В конце концов Джордж согласился, но только при условии, что он сможет вернуться, если пожелает. Семье удалось уехать весной 1939 года: им покровительствовала сама Элеонора Рузвельт, давняя знакомая Луиса Фишера.

В Нью-Йорке, где семья Фишеров нашла временный дом после путешествия по Европе, Джордж не отказался от своих левых убеждений, но стал критиковать сталинский режим, особенно из-за Большого террора. В 1942 году он завербовался в армию США, надеясь служить в разведке. Однако репутация и левые взгляды семьи помешали его планам: он стал армейским цензором в Лондоне, где подружился с политиками и писателями левого крыла Лейбористской партии. Среди его новых знакомых был Джордж Оруэлл, писавший для Tribune – рупора рабочего движеня. Именно в Лондоне некий американский репортер, старый друг Луиса Фишера, рекомендовал Джорджа одному из офицеров, курировавших подготовку к операции “Фрэнтик”.

Да, Фишер был молод, но он сыграл ключевую роль в отборе американских офицеров и солдат, владевших русским, для работы переводчиками и связными на украинских базах. “Пытался выбирать правильных людей, – писал он позже в мемуарах, – владеющих русским языком на достойном уровне и способных хорошо работать с Советами”. Трудность заключалась в том, чтобы выбрать тех, кто владел русским, но при этом не был антисоветчиком, и тех, в ком не подозревали белогвардейцев. Это была нелегкая задача: большинство тех, кто знал русский, бежали от советского режима или были детьми беглецов. Но Фишер делал все что мог. “Я опросил сотни человек, отобрал примерно десятерых, может, чуть больше”, – вспоминал он. Всего он выбрал более 20 переводчиков, которых отправили на полтавские базы10.

Сам Фишер был прикомандирован к разведке в Пирятине и провел там почти все лето 1944 года. В своих мемуарах, написанных уже в преклонном возрасте, в 2005 году, Фишер называл Советский Союз, который приравнивал к России, своей родиной – ведь там родилась мать, а Соединенные Штаты, где родился отец, – отечеством. Прилетев на Украину, он пытался примирить верность родине с верностью отечеству. Сперва Фишер был рад вернуться в СССР. “Я был счастлив находиться на советской земле с советскими людьми, – писал он позже. – Слушать русскую речь, говорить по-русски. Поесть сытной местной еды в советской столовой для полтавских офицеров”. Он с восторгом смотрел на то, как претворяется в жизнь Великий союз, и радовался, когда слышал, что американцы считали советских людей “благородным народом”. Касательно вождя этого народа он, однако, придерживался другого мнения: “Я едва не подавился, услышав, как хвалят Сталина, – вспоминал Фишер, считавший Сталина предателем революции. – В остальном на сердце было тепло, и я надеялся, что закончится война, и все будет хорошо”11.

Естественно, московское прошлое Фишера привлекло внимание Свешникова и Зорина. Агенты Смерша составили на Фишера досье и попытались вызнать еще что-нибудь через его московскую одноклассницу, во время войны служившую в Красной армии в звании лейтенанта. В Полтаве она была завербованной Смершем переводчицей под кодовым именем Москвичка. В докладе Смерша отец Фишера охарактеризован как троцкист – последователь Льва Троцкого, заклятого врага Сталина.

Восхищение Фишера любимой “родиной” со временем поутихло. Он начал замечать, что связные, владевшие русским, те самые, которых он с таким тщанием выбирал в Великобритании, начали исчезать: “Советы устраняли по одному переводчику за раз. Жаловались на каждого. Наше Восточное командование удовлетворяло жалобы. Изобличенных вывозили. Для меня это было словно сталинская чистка. Как в 37-м”. В июле перевели из Миргорода Элберта Жарова. В сентябре отослали Игоря Ревердитто, ставшего близким другом Джорджа, несмотря на его “белогвардейское” происхождение: они вместе веселились и встречались в Полтаве с девушками12.

Позже Фишер вспоминал, что из всех, кого он выбрал в Великобритании, после октябрьского сокращения персонала в Полтаве продолжал служить только один – майор Майкл Коваль – Майк-приятель-из-Нью-Джерси, как называл его Фишер. Коваль родился в 1917 году в Патерсоне, штат Нью-Джерси, в семье иммигрантов из Восточной Европы (в документах Смерша он указан как украинец) и хорошо знал русский язык. Перед приездом в Полтаву в составе 8-й воздушной армии он пилотировал “летающие крепости”, выполнив 25 дневных вылетов над Германией, причем бомбардировщики шли без сопровождения: на том этапе войны у союзников еще не было истребителей дальнего действия. Осенью 1944 года он занял прежнюю должность полковника Хэмптона и стал на полтавской авиабазе офицером по оперативным вопросам.

Фишеру и Ковалю удалось остаться в Полтаве отчасти потому, что советские власти не считали их ни белогвардейцами, ни антисоветчиками. А кроме того, Смерш, пытаясь удалить их с базы, действовал весьма неумело, и Восточное командование, вопреки сложившейся практике, отказалось отсылать в Великобританию “нежелательный американский личный состав”. На второй неделе сентября 1944 года, как раз когда американцы готовились эвакуироваться с баз, генерал Перминов сообщил Кесслеру, что 7 сентября на узле связи пирятинской авиабазы майор Коваль и старший лейтенант Фишер поссорились с советским офицером, устроили скандал и то ли оскорбили телефонистку, то ли попытались на нее напасть. Свешников внес отчет об этом происшествии в