Забытые бастарды Восточного фронта. Американские летчики в СССР и распад антигитлеровской коалиции - Сергей Николаевич Плохий Страница 57

А самый важный – как оказалось впоследствии – для летчиков в Полтаве вопрос, определивший их судьбу на ближайшие недели и месяцы, был решен в последний день конференции, 11 февраля, когда генерал Дин подписал соглашение об обмене военнопленными. Соглашение составляли долго, и у Дина был повод праздновать. Он впервые поднял этот вопрос в Генеральном штабе Красной армии в июне 1944 года, через несколько дней после того, как на полтавских аэродромах приземлились первые американские самолеты. Тогда как раз шла подготовка к наступательной операции “Багратион”, американское командование ожидало, что наступающие войска освободят военнопленных союзных армий, удерживаемых немцами в этой части Европы, и желало, чтобы советская сторона содействовала бы скорейшему возвращению пленных домой. Тогда СССР к этой проблеме интереса не проявил, теперь же наконец был готов удовлетворить запрос американцев и подписать официальное соглашение.

Основные принципы соглашения изложил Молотов в письме, отправленном в посольство США в Москве 25 ноября, почти через пять месяцев после того, как вопрос о военнопленных был поднят впервые. Молотов “в принципе” принял предложение американцев, которое предусматривало беспрепятственный доступ представителей США к освобожденным американским военнопленным. Он поднял вопрос и о советских военнопленных, и о бывших советских гражданах, зачисленных в вермахт, и о вспомогательных немецких соединениях, захваченных американцами и англичанами в Западной Европе. Молотов хотел, чтобы их помещали в отдельные лагеря и отправляли обратно в Советский Союз. Дин не возражал. Он согласился на сделку, по которой американцы будут отправлять всех советских граждан с территорий, оккупированных армией США, в СССР. В обмен на это американцам разрешали эвакуировать своих граждан с территорий, контролируемых Красной армией14.

Это соглашение, подготовленное при активном участии Дина, он же и подписал в последний день Ялтинской конференции. Видимо, это был последний день, когда суть заключенного соглашения его самого устраивала. Сделке предстояло создать в американо-советских отношениях еще больше проблем. “Соглашение было хорошим, – вспоминал Дин, – но для русских оно было еще одним ничтожным листом бумаги”. Документ не учитывал глубоких различий американской и советской культур в политическом и военном измерениях. Для американских военных не было более высокого долга, нежели спасение своих военнопленных, а Сталин считал советских солдат, попавших в плен, дезертирами, предателями социалистического отечества и преступниками, заслуживающими самого сурового наказания. Бывшие советские граждане, захваченные в немецкой форме, знали об этом и отказывались возвращаться, требуя предоставить им немецкое гражданство – ведь они служили в вермахте. Они предпочитали, чтобы американцы относились к ним как к немцам, чем как к светским гражданам. Нередки были случаи самоубийств в американских тюрьмах. Это было последнее средство избежать депортации в родную страну.

Американские военачальники, например, Дин, либо не понимали ситуации, либо не хотели ее понимать. Они прежде всего пеклись о благе американских военнопленных: если Советы хотят вернуть своих граждан и сделали это условием помощи американским военнопленным, то пусть так и будет. Также Дин недооценил глубину советской паранойи по поводу американского присутствия за линией, после которой простиралось господство СССР – в Польше и других странах Восточной Европы, где советская власть устанавливала коммунистические правительства, одновременно подавляя независимую политическую деятельность и основные элементы демократического избирательного процесса. В соглашении, которое подписал Дин, не оговаривалось, что советская сторона должна предоставить доступ к американским военнопленным в прифронтовых районах как можно быстрее после их освобождения, и Советы не допускали американских представителей куда-либо вблизи линии фронта15.

В течение следующих нескольких месяцев, которые он назвал “самыми черными днями”, Дин прекрасно понял, сколько ловушек и лазеек было в документе, подписанном им в Ялте, и как различалось отношение к военнопленным советских граждан и американцев. Американскому персоналу полтавских баз предстояло стать незаменимыми помощниками Дина, без которых соглашение просто не могло бы воплотиться в жизнь, ведь именно они были единственным американским подразделением, члены которого имели доступ на территории Восточной Европы, где оказались тысячи военнопленных американцев16.

* * *

“В союзе союзники не должны обманывать друг друга, – сказал Сталин на обеде, устроенном в Ялте 8 февраля для Рузвельта и Черчилля. – Может быть, это наивно? А почему бы мне не обмануть своего союзника? – продолжил диктатор, который без малейших колебаний прослушивал помещения американской и британской делегаций и получал доклады об их разговорах. – Но я, как наивный человек, считаю, что лучше не обманывать своего союзника, даже если он дурак”. Западные лидеры, которые, как только что предположил Сталин, могли оказаться такими простофилями, в тишине внимали переводчикам. Сталин, со своей стороны, продолжал забавляться на тему обмана: “Возможно, наш союз столь крепок именно потому, что мы не обманываем друг друга”. Потом у него возникла другая мысль: “Или, быть может, потому что не так уж легко обмануть друг друга?” В конце концов он предложил “тост за прочность союза наших трех держав. Да будет он крепким и устойчивым; да будем мы как можно более откровенны”17.

Многие в американском лагере считали, что Сталин в своем последнем тосте говорил искренне. Конференция завершилась с большими надеждами. Американцы получили то, что хотели: советское участие в ООН и в войне с Японией. И в других вопросах, включая создание американских авиабаз на подвластной ему территории, Сталин проявил необычайную благосклонность. Были трудности, особенно с Польшей, но, учитывая добрую волю, проявленную Сталиным в Ялте, американцы считали, что их тоже можно разрешить. Гарри Гопкинс выразил чувства, которые испытывали тогда многие участники событий: “Мы и правда верили в глубине души, что это заря нового дня, о котором мы все молились и о котором говорили так много лет”18.

Американские летчики из Полтавы, откомандированные на время конференции в Крым, знали советскую сторону и советские методы лучше, чем кто-либо другой в американской делегации, и потому их впечатления были куда более сдержанными. Джордж Фишер не был исключением. Еще до ялтинской встречи адъютант Хэмптона волновался о том, что грядет новая мировая война, и опасался, что если правительство США продолжит делать уступки Советам и не начнет требовать чего-то взамен, “русские научатся нас презирать, а мы научимся их ненавидеть”. Пребывание Фишера на авиабазе в Саках не развеяло опасений, хотя он был рад обществу советских сослуживцев. “Совместное веселье помогло поладить и сработаться”, – писал он позже. Помогло и то, что офицерский состав союзников получал такие же пайки, что и высшее руководство. “Полно хорошей еды, – вспоминал Фишер – На земле, где царил голод, мы пили и ели, как короли. Пировали во время чумы”19.

Не все американцы из Полтавы вспоминали дни в Крыму с такой же теплотой,