Александр Афанасьев - Меч Господа нашего-2 [СИ] Страница 10

А вот сейчас — она впитает и его кровь. Машина качнулась на рессорах и остановилась.

Захлопали дверцы. Потом — открылась пятая дверь — и его вытащили наружу, поставили на ноги. Потом — его отвели в сторону и кто-то расстегнул наручники. За Нисаном — шел старый американский армейский трехосник, сейчас около него толпились солдаты, пополам в красных беретах Мухабаррата и в обычных, армейских. Они с любопытством смотрели на них.

Исполнителей приговора было двое, они стояли в нескольких шагах от него. Один — тот полковник, который заседал в шариатском суде, среднего роста, плотный, с короткой, аккуратно ухоженной бородкой. Второй — выше его на голову, майор с угрюмым, чернявым лицом. Одной рукой он держал русский автомат, второй — бросил ему короткую саперную лопатку.

— Копай, сын свиньи! — сказал полковник

— Как ты смеешь называть так меня, правоверного, участвовавшего в джихаде!? — Мустафа аль-Джихади решил играть роль до конца.

— Какой ты правоверный! Ты сионист и жидовский шпион. Копай, а то пристрелим тебя и бросим в пустыне на растерзание животным!

Стоявший рядом с полковником майор передернул затвор автомата.

Мустафа аль-Джихади принялся медленно копать неподатливую почту. Лопата за лопатой… каждая лопата означала еще несколько секунд жизни.

— А теперь слушай меня… — вдруг сказал полковник по-английски.

Мустафа аль-Джихади никак не отреагировал, он продолжал копать. Вероятность того, что его расстреляют сейчас — пятьдесят на пятьдесят. Могли и просто пугать, имитируя казнь. Так бывает…

— Можешь ничего не говорить, просто слушай и копай — продолжал полковник — я знаю, что ты израильский шпион, но мне на это наплевать. Я говорю с тобой от имени военных, которым не наплевать, что происходит с нашей многострадальной страной. Американцы предали нас, они продались с потрохами саудитам. Остались только вы…

Мустафа аль-Джихади продолжал копать.

— У нас остались кое-какие силы. Республиканская гвардия — там весь генеральский состав уже не наш, но в командовании осталось достаточно наших людей. Можешь проверить, как выберешься — меня зовут Исмаил Тури, полковник Исмаил Тури, девятая танковая дивизия. Я учился в Соединенных штатах Америки, сейчас занимаю должность начальника разведки дивизии. Моего предшественника — убили только за то, что он отказался присягнуть этим проклятым исламистам. И не только его самого — но и всю его семью. Меня тоже в любой момент могут расстрелять — только за то, что я плохой правоверный. Любой солдат, любой подчиненный может на меня донести, и меня будут судить шариатским судом. Я лучше передавлю всю эту мразь гусеницами танков, чем смирюсь с этим и дам себя зарезать как барана.

Аль-Джихади вспомнил — на вооружении девятой танковой дивизии были танки М1А2 Абрамс. Уступают последним моделям Меркавы — но оружие серьезное…

— Теперь слушай внимательно, что я тебе скажу и передай своему командованию как только выберешься. Наши люди, которые еще остались — скажут исламистам, что они согласны напасть на Израиль. Такое предложение было сделано… они думают, что мы погибнем в боях с вами, а Египет останется для них. Но это будет сделано только для того, чтобы скрыть приготовления к военному перевороту. Мы хотим огнем выжечь всю обосновавшуюся в Каире нечисть. В танковых войсках в ВВС исламистов мало, мы знаем про них и убьем, как только наступит день. И мы не будем воевать с израильской армией. У нас достаточно верных людей в армии — чтобы разобраться со всеми предателями и для через три — зачистить Каир.

Все это звучало достаточно дико и безумно. Но разве не было дикостью и безумием то, что происходило в последнее время по всему региону?

— Запомни мой номер телефона для связи — полковник дважды отчетливо продиктовал ряд цифр — звонить надо только с нашей территории и очень осторожно, звонок отследят. Один раз, потом надо будет придумать какой-то другой способ общаться. Нам нужно держать друг друга в курсе событий, чтобы мы не думали плохо про вас, а вы — про нас. Ближайшая деревня в трех километрах на север. Доберешься до нее, дальше найдешь, как выбраться в Израиль. И помни — я не друг тебе, израильтянин, и никогда им не буду. Но мы жили сорок лет в мире — и я не вижу причин, почему бы не прожить в мире еще сорок лет. Нас предали все — и теперь злейший враг — будет лучше друга, который держит за спиной кинжал, чтобы вонзить его в тебя, как только ты отвернешься. А теперь — давай сюда лопату, сын свиньи и шакала!

Последние слова — полковник выкрикнул. Мустафа аль-Джихади бросил ему лопату — а стоявший рядом майор вскинул автомат и выстрелил Аль-Джихади в голову. Последнее, что он почувствовал — как полковник пинком сбросил его тело в выкопанную им же самим неглубокую могилу…

Первым ощущение Мустафы аль-Джихади была боль. Боль тупая, сильная, она начиналась где-то слева, над ухом, потом распространялась на всю голову. Ломило виски.

Потом — ему вдруг в голову пришла мысль, что если ему больно, значит, он жив до сих пор.

Что с ним? Где он?

Мысли вяло шевелились в голове — как крыса, зад которой переехала машина. Но крысы чертовски живучие твари и даже это не убивает их.

И он — жив.

Он пошевелился — и почувствовал, что шевелиться очень тяжело. Очень тяжело…

Он по-прежнему в тюрьме? Сидит в карцере?

Или он уже в аду? Рай ему — точно не светил и он это хорошо знал…

Он пошевелил пальцами — и почувствовал, что тяжесть, которая давит на него — не монолитна, она сыплется, просачивается между пальцами.

Потом он вдруг вспомнил — как вспышка света. Лопата в руках, слова на английском языке — а потом грохот автомата, оглушивший его навсегда. Его разоблачили как израильского шпиона и расстреляли — но при этом он остался жив.

Потом он понял, что его похоронили заживо. И ужас от осознания этого — впрыснул в кровь ударную дозу адреналина, заставил шевелиться. Даже полураздавленная машиной — крыса не расстанется с жизнью просто так. И он — не расстанется.

Час с небольшим спустя — иорданский журналист Мустафа аль-Джихади тяжело дыша, сидел на краю неглубокой могилы, из которой он выбрался после того, как пришел в себя. Земля была сухая, тяжелая твердая — могилу он успел выкопать совсем неглубокую. Земля была твердая, кусками, это не песок, который похоронил бы его заживо — а командовавший расстрелом полковник не распорядился затрамбовать могилу.

Пуля — прошла по касательной, контузив его. Тот майор был профессиональным стрелком, он выстрелил так, чтобы контузить его — но даже стоявшие чуть вдалеке солдаты смогут подтвердить, что жидовский шпион расстрелян и закопан. То, что старшие офицеры египетской армии поступили именно так — доказывает, что заговор в армии есть и то, что он слышал — не просто слова отчаявшегося офицера-танкиста…

Сухая земля присыпала рану и не дала течь крови, образовалась корка. Земля здесь чистая, солнце жарит так, что аж страшно — даже без антибиотиков заражение вряд ли будет. Болит очень сильно, попытка прикоснуться к ране вызвала такую боль, что аль-Джихади решил даже не перевязывать рану. Может быть, потом.

Он заворочался, высвобождая из земли ноги — и тут пальцы аль-Джихади наткнулись на что-то в земле… какой-то пакет. Сначала он подумал, что от контузии у него просто начался бред… но это и в самом деле был пакет. Трясясь от холода — он вскрыл его. Там оказалась тонкая пачка египетских денег, сотня долларов, небольшая рация, фляга с водой, два куска сушеного мяса, фонарик, дешевые электронные часы с компасом и карта. Он включил фонарик — и увидел, что кто-то поставил на карте Суэца крестик красным карандашом. По-видимому — крестик обозначал это место.

Место, где его расстреляли.

Надо идти…

Иорданский журналист Мустафа аль-Джихади вспомнил молодость. Срочную он служил в бригаде Гивати, в секторе Газа, где и погиб в восемьдесят пятом при подрыве бронетранспортера. Обгоревшее до неузнаваемости тело похоронено на военном кладбище. Гоняли их в бригаде зверски — а если верить карте, то три ночи пути — и он выйдет к морю…

Три ночи пути. Но путь длиной в тысячу миль начинается с первого шага, верно?

И с этими мыслями — журналист заковылял на запад…

К морю — он вышел только на четвертую ночь. Сил — просто не было…

Весь день — он пролежал неподалеку отсюда, набросав на себя песка. Он слышал голоса, но кому они принадлежали — не знал. Да и не интересовался особо этим — если даже и увидят его, то увидят полумертвого, неизвестно кем подстреленного человека в арабской одежде. Наверное, попытаются помочь, а не пристрелят сразу…

На пятые сутки за ним пришли.

Из последних сил он выполз на берег, огляделся. Никого… только далеко — далеко — зарево на горизонте, огни Порт-Саида, города, который объявлен разрешенным для иностранцев и потому там был свет. Никого не было — ни патрулей, ни просто устроившихся на берегу парочек. Он подполз поближе к воде, посмотрел на часы и принялся ждать. Ему было предписано — каждый час, когда будет час ровно — подавать сигналы фонариком.