В. Бирюк - Прыщ Страница 12

«Они входят в большую залу с колоннами, увешанную большими портретами. В зале человек двенадцать взрослых, и у каждого по мальчику».

Колонн — нет, портретов — один, небольшая иконка, «Спас». Зала — невелика, потолки — низкие. Темновато, душно, тихо, жарко. Взрослых, считая Акима — девятеро. Мальчиков… Я — не мальчик. Да и из остальных… Не знаю как реально, но некоторые выглядят уже…

Расселись парочками по лавкам. Шерочки с машерочками. Гардероба нет, буфет не работает, ждём третьего звонка «на сухую». Ждём-ждём…

А хорошо, что я успел за угол сбегать. И как это Московская боярская дума часами непрерывно прела в шубах и госзаботах? Интересно, как у них процесс отлива был организован? Как-то историки об этом… Вот про римский сенат — написано. Там ещё Цезаря зарезали. А в Москве? Или вообще не было, чтобы не повторять прецедент с Цезарем? И как же они…? Друг другу — в карман? А запах? Да и карманов тогда не было…

Аким с кем-то раскланивается, от кого-то отворачивается. Негромкий говорок шёпотом. Ждем. Жара. Такое чувство, что где-то под полом черти свои котлы раскочегарили. Но шубу и шапку снять нельзя — «не по чести». Чествуется. Терпим, потеем, преем. Ожидаем. Ожидаем окончания заутрени. Я её уже тихо ненавижу. Не из-за молитвы возносимой, а из-за жары невыносимой. Не я один: один из бородачей стукает посохом в пол, так что все вздрагивают, подзывает местного прислужника. Тот низко склоняется, извиняющее успокаивает:

— Большая часть уже отслужена. Сейчас отпоют «Днесь спасение», поочередно, «трижды сладкогласно», певцы — вне алтаря, иереи — внутри. Затем «Воскресни Господи», пресвитер евангелие на амвоне отчитает, потом, как по Уставу Великой церкви положено: сугубая ектения, просительная ектения, главопреклонение и отпуст.

Всё понятно? А какая разница? Пока здешняя элита не… не отъектенится — никакого «отпуста» не будет. Ждём. Терпим. Потеем.

Хорошо, что сообразил прежде за угол сбегать: парнишка напротив — достал своего родителя. Слов не слышно, но смысл картинки понятен:

— Дедушка! Пи-пи!

— Терпи! Убоище…

— Дедушка! Не могу больше! Сщас прямо здеся!

Боярин, беззвучно матерясь, вздёргивает доставшего его отрока за ухо, и волочит к дверям. Аким, проводив взглядом, оборачивается ко мне и одними губами сообщает радостную новость:

— Один — долой. Уссался. До следующего раза.

Все усаживаются поудобнее, удовлетворённо обмениваются шепотом междометиями. Тут мне на плечо наваливается сосед. Я инстинктивно отталкиваю. И он валится на пол. Глаза закатились, но пены на губах нет, не дёргается. Не припадок — обморок. В этом… газвагене с подогревом… Вполне ожидаемо. Его «поводырь» скатывается со скамейки рядом на колени, путается в шубе:

— Деточка! Миленький! Ох ты, святый боже, святый крепкий…

Подбегает пара слуг:

— А вот позволь-ка… а разреши-ка, боярин… мы его аккуратненько, осторожненько… головкой вперёд… на воздушок, водицы колодезной…

Боярин хватает слугу за рукав, рычит в ярости:

— Не трожь! Не смей!

Слуга, продолжая подобострастно улыбаться, смотрит ему в лицо, постепенно твердея глазами и голосом:

— Надоть. Осторожненько. Во двор. На воздушок.

Парня подхватывают под руки, волочат болтающейся головой вперёд в двери. Его наставник — дед? Отец? Дядя? — сдёргивает с головы высокую тяжёлую меховую шапку, отсвечивая багровой лысиной в венчике седых волос, вытирает шапкой лицо. И пот, и слёзы. Тяжело, грузно опершись рукой на лавку, поднимается и, кажется, всхлипнув, отправляется следом.

Аким чуть слышно комментирует:

— Другой — долой. Головёнку не держит.

И, сменив злорадство в голосе на искреннюю тревогу:

— Ваня, ты как? Ты смотри… чтобы… ну…

Тю. Они меня духотой да жарой удивить решили?! Пейзане, факеншит. Деревенщина с посельщиной. А вы знаете — как несёт жаром от печей, когда там стеарин варят? А запах распадающегося от перегрева глицерина — пробовали? А щёлок выпаривали, непрерывно помешивая часами?

И вообще — детский сад. Вот у перунистов, говорят, заставляют с головой в выгребную яму нырять. И по десять минут не выныривать. А йогов в землю в стеклянном гробу закапывают. На два месяца. Чтобы они там через печень дышали. А китайских чиновников на целые сутки сажали сочинения писать. Без еды, воды и туалета. Да ещё тему задавали… что-то там в носу. В императорском, естественно. И очень придирчиво проверяли каллиграфию.

«Дверь распахнулась. За ней стояла высокая черноволосая волшебница в изумрудно-зеленых одеждах. Лицо ее было очень строгим, и Гарри сразу подумал, что с такой лучше не спорить и вообще от нее лучше держаться подальше».

Не высокая, не волшебница, не черноволосая. Вообще — не баба. Цвет одежды — зелёный, но не изумрудный. «Гусиный помет» — желто-зелёный с коричневым отливом. А так — всё точно.

— Князь просит высоких бояр с добрыми отпрысками — к себе. Проследуем же.

«Добро пожаловать в Хогвартс»… А фиг там.

«На каменных стенах… горели факелы, потолок терялся где-то вверху, а красивая мраморная лестница вела на верхние этажи».

На кой чёрт нам в княжьем тереме такие выверты?! А топить? А убирать? Магии-то на «Святой Руси» нет — одно православие. Домовых поизвели, а сами… ни отоплением, ни уборкой — не занимаются.

Единственное совпадение: лестница на верхний этаж. Широкая, скрипучая, деревянная. Вот там — «да». Там и двери резные двустворчатые, и ручки на них блестящие, латунные. Я хотел одну на зуб проверить — Аким не дал. Так глаза выпучил… Назад пойду — откручу.

Довольно большой зал, шторы какие-то по стенам, типа: знамя боевое, кровью политое, славой овеянное, канделябры кованные… неправильно сделаны: мы с Прокуем пришли к выводу, что удобнее делать чашечки отдельно и потом их — на штырь и раскернить…

А так-то… низковато, темновато… Вдоль стен — скамейки длинные. Как в школьных спортзалах, только повыше. Хоть бы ковриками какими… Хотя зачем? — Все ж в шубах. Простатит, конечно, придёт ко всем. Но не отсюда.

По правой стороне — ряд дырок на улицу — душники в стене пробиты. Стены бревенчатые. По левой — четыре трёхструйных подсвечника в стену вделаны. Впереди — помост, на помосте — стуло, на стуле — князь. Сделано так, чтобы сидя смотреть на высокого стоящего человека чуть сверху. Плешковидец: люди-то князю кланяются, вот он постоянно их так… и созерцает. Старинный приём алиментщиков: фото чуть сверху. В загс — похож, в суд — нет. Ромочка Благочестник мечтает стать обманутой женой?

Возле князя, не вступая на помост, толпится с десяток старших бояр. Половина по-домашнему: в кафтанах и без головных уборов, другие — по-уличному: в шубах и шапках. Шапки высокие, меховые. Ну и кто тут будет играть роль «Волшебной шляпы»?

   «Шапки, цилиндры и котелки   Красивей меня, спору нет.   Но будь они умнее меня,   Я бы съела себя на обед».

Головной убор, страдающий манией величия и склонностью к самоедству? Да ещё и грязнуля:

«Шляпа была вся в заплатках, потертая и ужасно грязная».

Ну не так чтобы уж очень в заплатках. Только на локтях. Но цвет — тот же, гусиного помёта.

— Мончук. Второй ясельничий. Муж не злой, но бестолковый и суетливый. Мы с ним вместе в детских были. Он вами и будет заниматься.

Чуть слышный шепот Акима наложился на одновременное шептание со всех сторон: предки вводили потомков в курс дела. Кто тут, извините за выражение, из ху.

— Аким, а этот… Мончук. Он из лапарей?

— ???

— Ну, «мончес» — по-лапландски — красивый. Мончегорск, например.

— Ваня… а ты чего? И туда хаживал?! К лопарям?!

Факеншит! «Пападун попадёвый»! Географию, блин… А что ответить? — Нет, не хаживал, только лётывал, катывал и поездунил?

Отвечать не пришлось: пошло представление команд-участников.

«Альбус Дамблдор поднялся со своего трона и широко развел руки. На его лице играла лучезарная улыбка. У него был такой вид, словно ничто в мире не может порадовать его больше, чем сидящие перед ним ученики…».

Не Хогвартс. Совсем — «не». Да и откуда у нас, в «Святой Руси» эти глупые брито-масонские заморочки? Чтобы наш князь да хоть перед кем вставал с трона?! Бывает — перед сюзереном, епископом. Но мы-то… Мы ж подданные — чего перед нами вставать? Улыбка? — Улыбка была. Такая… елейно-вымученная. И рук он не разводил — исполнил лёгкое помановение дланью. Типа: ну давайте уж, раз пришли…

Знакомый мужик-веник в кафтане брусничного цвета…

Для знатоков: в 21 веке «брусничный» — красный, по цвету ягоды, здесь — зелёный, по листикам.

«Веник» развернул свиток, огладил бороду и возопил:

— Боярин! Доброжай! Колупай! Из Пропойска! С сыном! Третьим! Добробудом!